verbalisa

[verbalisa]

Если он раскинет руки и шагнёт вниз, ветер будет свистеть в ушах громче прерывистых барабанов пульса. Если внизу, над самой водой, он скинет кожу, сломает свои хрупкие кости и нежные органы и заменит их огнём и жидким металлом своей второй ипостаси, то брызги разбивающихся о скалы волн зашипят, испаряясь, на его чешуе, солнце вспыхнет на его гребнях, крылья удержат его от падения, и полёт будет всем. Если он шагнёт - он освободится.

- Господин, мы готовы выходить, если... Если так угодно Вашей воле. - иллюзия свободы с треском падает вниз, в жестокие волны, на опасные скалы. Шария сохраняет ровное выражение лица, не желая пугать мальчика ещё больше.

- Да, я понял, Кадурин, спасибо, что сказал. - он надеется, что его улыбка не выглядит слишком натянутой. Шария разворачивается к шумной толпе, возвращается к людскому говору, трению множества тел, вздохам, ожидающим взглядам. Он спас этих людей. Теперь они - его крылья, свобода, воздух, будущее и настоящее. Они живы и свободны из-за него.

Шария вежливо и спокойно приглашает свой народ выступать, они шумят, говорят, топчутся и исполняют любое его слово; они боятся его. Он успокаивает их тихими улыбками, тихими словами и открытыми руками. Впереди - долгая дорога; дорога к обитаемым землям, к доверию, к другой жизни. Шария отворачивается от моря - от всего, что знал раньше, от привычных мест и привычных действий - и идёт со своим народом. Ветер с моря толкает его в спину, ускоряя его шаги.

[verbalisa]

Тот прекрасный момент, когда для твоей книги нужно получить два высших образования в практически противоположных областях.

И ты такая "Ааааааааааааааааааа!!!.... Именно то, что я хотела :)"

[verbalisa]

Большая вода. Часть 6.

- ��ривет. - Женщина улыбнулась, заходя в вагон. Том улыбнулся в ответ. - Куда едешь?

- Домой. - она заулыбалась ещё шире.

- Ты же Томас Карс, верно? Я тебя сразу узнала! Моя воспитанница - твоя фанатка. - она протянула ему руку. - Я - Марфа. - Том ответил на рукопожатие. Её руки были сухими и горячими.

- Моё имя ты уже знаешь! - улыбнулся ещё раз он. Почему-то улыбка ощутилась хрупкой на лице. Он отпустил руку - её ноготь едва поцарапал подушечку его указательного пальца - откинулся на спинку сиденья и спросил её о чём-то. Кажется, о том, куда она едет.

(Том смотрит на её рюкзак: большой, объёмный, явно правильно уложенный, потому что он не шатается и не заваливается в сторону. Том вспоминает такой же, только тёмно-синий. С пятном травяного сока на левой лямке. Старый и потёртый, Юргис отказывался брать новый, говорил, что он ему дорог как память.)

Том смотрел на её рюкзак - и он даже не был похож на рюкзак Юргиса. Но Том знал, что на его лице сейчас должно было быть что-то вроде ада. Он не смотрел на Марфу. Не хотел видеть её жалость.

Тихо шипел поезд. Это шипение вплыло в их разговор и осталось на правах полноценного собеседника. Глаза Марфы были очень добрыми... И очень спокойными. Глаза человека, находящегося в мире с собой и со всем миром. Месяц назад у Тома тоже были такие глаза.

Он открыл рот и выплюнул в тишину слова, которые душили его с тех пор, как он увидел монаха в цветных одеждах в первый раз.

- У меня недавно друг умер. - и, после ещё нескольких мгновений тишины и глотков чая, которым поделилась Марфа, добавил, неожиданно даже для себя. - Лучший.

- Я пришёл к нему на могилу, ну, не на могилу, а на посадку, к его саженцу, он ведь выбрал капсулу конечно, через несколько лет вырастет клён, он их очень любил, и я пришёл туда, думал, никого не будет, потому что похороны закончились, я опоздал, а там был монах, стоял над саженцем, потом улыбнулся мне и ушёл, а я не смог остаться и тоже ушел, решил, что монах что-то знал, что он может вернуть его. - он судорожно втянул воздух и добавил очень, очень тихо. - Вернуть Юргиса. - и взвыл: - Я был таким чёртовым дураком!

Том уронил голову на руки и впился пальцами в волосы. Марфа как-то оказалась рядом, положила тёплую руку на его спину, и... Просто была рядом.

- Вот чёрт. Он был моим лучшим другом, а я даже не знал этого. - И зашептал ещё тише. - Он был моим лучшим другом, а я ничего не знал о его прошлом, не знал, какой чай он любит, не знал, почему он выбрал жизнь странника. Он был моим лучшим другом, а я... - он вскочил. - Я даже не был на его похоронах! - Том вскочил, шарахнул по стене кулаком раз, другой и свалился безжизненной кучей на пол. Марфа снова оказалась рядом, не прикасалась, но была. Том почувствовал, что начинает дрожать. Ярость ушла, оставив его разбитым и бессильным. Костяшки кровоточили, запястья онемели от удара и он чувствовал, как слёзы ползли по его щекам. В груди было пусто и гулко, как в бездонном колодце. Марфа положила ладонь ему на плечо, и сказала тихо, так, что это не отразилось эхом в этой бездонной дыре вместо его сердца: - Легче не станет. Но ты будешь жить дальше, потому что его смерть - не твоя вина, что бы ты не думал. Ты не убил его; значит не виноват. Со временем ты станешь забывать его, и будешь винить себя за это ещё больше. Это нормально. Сохрани лучшее из того, что помнишь о нём, пожертвовав худшим, запиши мелкие детали и двигайся дальше. Ты уже двигаешься; продолжай. - Том слушал её и ненавидел то, что запоминает эти слова.

Это делало всё болезненно реальным.

[verbalisa]

- Там были драконы, когда я была маленькой. Повсюду. - шепчет она, положив голову мне на плечо, и тёплое дыхание щекочет мне ухо. Я ��риподнимаю подбородок. - Они жили с нами. - объясняет она. - ��ли нашу еду, танцевали под нашу музыку, помогали с нашей работой. - она переворачивается, перелетает через меня и зависает над перилами. Женщина рядом со мной вздрагивает, когда широкий воздушный рукав мимолётно касается её плеча, испуганно оглядывается и уходит. - Они заменяли нам все эти машины, самолёты грузовики. - продолжает она, взмахивая руками, будто крыльями. Её волосы переливаются в солнечных лучах - белые, розовые оттенки, падающие лепестки, и вся она светлая и невесомая, тюлевое платье колышется на ветру, рукава развеваются.

Я пользуюсь тем, что на набережной почти никого нет и обращаюсь к ней напрямую, без наушников в ушах, вроде как позвонившего телефона и прочих социально приемлемых способов говорит с воздухом.

- Я, оказывается, никогда не спрашивала тебя, почему ты здесь. Почему ты больше не там, с драконами? - она фыркает, крутится в потоке ткани, волос и света, и встаёт на перила на кончики пальцев спиной ко мне, вытянув руки к небу. Цветы под кожей на её плечах двигаются, танцуют, откликаясь движение мускулов. - Я пошла туда, куда не должна была, - она проворачивает корпус, откидывается назад настолько, что встаёт в мостик. - поссорилась с тем, с кем не стоило, - переносит вес, выходя из мостика, встаёт на руки, - и куда-то провалилась? Не знаю. - одним толчком взмывает в воздух, перекручивается в дымную спираль и снова зависает над моими плечами, невесомо обхватывая их светлыми ладонями. - Не хочу об этом говорить. Идём дальше? - я отворачиваюсь от перил, ощущая, как её грусть опускается на нас тяжёлым, душным одеялом, и, протянув руку, переплетаю наши пальцы. Её кожа сухая, не тёплая и не холодная, точно такая же по температуре, как воздух вокруг нас. - Расскажешь ещё о драконах? - прошу я, думая о том, как дыхание вырывается из её рта тёплыми клубами, как она засыпает в пятнах света, как болезненно ценит всё, к чему привязалась, как она движется медленнее во время зимы, как выступают из ряда остальных зубов её клыки, о ещё многих, многих вещах.

Хотя, если не обманывать ��ебя, я прошу её рассказать ещё о драконах, думая о том, как мне нравится слушать её голос и слышать в нём увлечение, как мне нравится видеть улыбку на её лице и в её глазах. Мне не нравится обманывать себя. Это никогда не приводит ни к чему хорошему, поэтому мы идём по набережной, я слушаю, а она говорит. Солнце сияет на её волосах, отражается в клычках её широкой улыбки, бликует на тюлевом платье. Я начинаю улыбаться в ответ.

[verbalisa]

Бэтмен. Часть 4.

Нет варианта быть слишком осторожным, когда ты охотишься за Бэтменом и его птенцом.

Эту истину Тим уже много раз слышал от бандитов Готэма, но он не думает, что они сами это достаточно понимают, потому что они всё ещё ��едооценивают защитников Готэма, их всё ещё ловят. Тим выходит в город по ночам уже четыре месяца; никогда не чаще четырёх раз в неделю, потому что недосып делает его неосторожным и слишком восторженным, чего он не может себе позволить, но и не реже, потому что он физически не может заставить себя держаться в стороне ещё дольше, что было бы гораздо разумнее. Тим осмотрел крыши, сделал тайники, наметил маршруты патрулей Бэтмена и Робина, узнал - с очень, очень большим трудом и ценой в несколько сломанных костей - местонахождение важных преступников, у него целый гардероб одежды, подходящий для разных районов Готэма, у него два чрезвычайно дорогих фотоаппарата для ночной съёмки - он благодарен родителям за большое пособие настолько, что даже её воспоминания о пренебрежении детьми и всех подобных терминах не могут поколебать его глубокую любовь к ним. Логически он понимает, что отсутствие какого-то общения обязательно повлияет на него, что из заброшенных детей получаются хорошие злодеи и что ему нужно заняться этим, но у него нет на это времени. Чудо - Бэтмен, Робин, вся эта волшебная вселенная - ждёт его.

Итак, ему десять и четыре месяца, и он наконец-то может позволить себе сделать первые фотографии своих персональных причин жить.

Будильник поднимает его в двенадцать тридцать. Трель тихая, но благодаря привычке он успевает выключить его после первых четырёх нот и не поднимает на ноги весь корпус. Это один из многих, многих минусов жизни в интернате, даже таком престижном, как Академия Готэма - отсутствие личного пространства. Но у Тима хотя бы нет соседа по комнате. Он мелко вздрагивает от этой мысли и подавляет прорыв перекреститься.

Одежда для вылазок давно подготовлена и опробована, и во всей сегодняшней операции нет ничего нового, кроме того, что он действительно будет делать фотографии, а не лежать в засаде с камерой наготове. Выбраться из корпуса - привычная рутина, как и взять приличный темп, чтобы добраться до позиции раньше, чем наступит рассвет. Тим - то есть Тимка, Тимофей, с ясными "р" и твёрдыми гласными, русской матерью-эмигранткой, недавно обколовшейся насмерть, и неизвестным отцом, невнятно тёмные волосы, крысиные повадки и шустрые ��оги - проскальзывает под руками, уворачивается от оплеух, хватает вкусные кусочки с прилавков и обменивается скользящими ударами с другими беспризорниками, тыкает факи в спину полицейским. Тим слишком увлекается всем этим, этой жизнью, этой возможностью слиться, слишком глубоко уходит в Тимку, который наблюдателен ровно настолько, чтобы не попасться на воровстве. Он всё ещё попадается, но по другой причине.

- Паршивец! - его выхватывает за шкирку из людского потока крепкая рука. Тимка на непростительную секунду уступает место Тиму, нож в его руке под одеждой, ровное лицо и замах мешком с камерой, направленной в висок нападающего, но он узнаёт голос, запах, тяжесть руки на загривке, и сумка только безобидно скользит по плечу. - Ой, ой, та что делаешь, засранка, отпусти! - Тимка мелькает ногами и рук��ми в воздухе, слабо вырываясь, пока его не ставят чуть в стороне от основной массы людей. Мариша разворачивает его, как тряпичную куклу, и окидывает критичным взглядом. - Опять по домам шариться пошёл?

- Не твоё дело. - Тимка надувается и смотрит исподлобья. Удобно быть ребёнком, думает Тим, чем старше он будет становиться, тем это будет менее милым, и придётся придумывать новые повадки. Мариша суёт ему в руки тёплый свёрток. - И не смей больше у меня красть, засранец! - и толчком возвращает в толпу.

Тим убирает свёрток к камере и решает поделиться с кем-нибудь в Академии, где он сможет отследить последствия.

Он уважает её старания накормить его, но не настолько, чтобы позволить себе быть похищенным.

.

Улицы постепенно пустеют, Тимка уходит от торговых районов к жилым. Он делает шаги тише, себя - неприметней и безопасней, он просто ещё одна уличная крыса, на которую ни к чему обращать внимание. Тим обходит по другой стороне улицы компанию наркоманов, замечает три ограбления и, возможно, один случай домушничества, хотя это могло быть и убийство, уходит глубже в переулок при виде полицейского и, наконец, добирается до точки. Пожарная лестница в лучшем случае шаткая и ей не хватает нескольких перекладин, но Тим, опираясь наполовину на неё, наполовину на изрытые вечными дождями Готэма кирпичи, взлетает на крышу, не замечая собственных усилий. Его тайник в порядке; никаких пропаж, никаких сдвигов. Тим зарывается в подготовленную кучу тряпья, настраивает камеру и переводит себя в полумедитацию, готовясь к долгому ожиданию.

Это оправдывается. Он не слышит шороха или стука, не видит движения, просто предвкушение искрами вспыхивает за глазами, ещё секунда - и вот, на краю крыши, под самым удобным ракурсом для фотографии, Тиму не понадобится даже двигаться. Бэтмен, тёмный, неподвижный, тихий, продолжение тени, из которой он себя сотворил, ничего человеческого, кроме общего силуэта, и Робин, яркие неоновые краски, вспышка улыбки, по-птичьи тонкие конечности и отказ позволять гравитации удерживать себя. Бэтмен стоит твёрдо, позволяя Робину танцевать по своим плечам, по парапету, удерживая его от падения, но не от полёта, и они переговариваются слишком тихо, чтобы Тим мог их услышать.

Тим снимает их такими. Счастливая улыбка Робина, он стоит на руках, изогнувшись, приготовившись к прыжку обратно на ноги, город сияет за ним. Бэтмен укрывает его одним крылом, загоняет в укрытие, и его лицо тёплое, не настоящая улыбка, но привязанность в каждой чёрточке. Они склонились друг к другу, в каждом движении - полное доверие. Бэтмен треплет Робина по волосам, и тот счастливо щурится в ответ.

Тим возвращается в корпус, улыбаясь и шатаясь, как пьяный. Он держал себя в руках всю дорогу, следил за окружающим миром, людьми, был Тимкой. Тим пробирается в свою комнату, аккуратно складывает сумму с камерой под половицу, бросается на кровать и сдавленно визжит в подушку. Снова достаёт камеру, начинает пересматривать фотографии и, отвратительно легкомысленно, засыпает, сжимая её в руках.

[verbalisa]

Большая вода. Часть 5.

Не было, на самом деле, ничего сложного: из города в город, пешком, на метро, со Странниками или в одиночку, ища какого-то мужчину, не вовремя - или наоборот, в идеальное время - попавшемуся на глаза.

Том выбрался из дома только через полторы недели. Вообще-то, через неделю и пять дней, что ещё хуже.

Он всегда считал себя лёгким на подъём; как оказалось, эта заслуга досталась Юргису. Сумка, как всегда, собрана, скоропортящихся продуктов в доме на один приём пищи, автополив в теплицах, как всегда, работает отлично, в школе каникулы, а он всё ещё топчется на пороге, не решаясь сделать и шагу.

Его разобрала злость - на себя за нерешительность, на мир за отсутствие препятствий, на... На Юргиса, разумеется. За то, что его здесь нет. И эта злость придала ему сил идти.

Он шёл пешком. До ближайшего города всего пара десятков километров, а ему нужно было проветрить голову.

Первые три он шёл с ощущением гигантских камней на спине, вместо спины, головы, рук. На четвёртом километре прошёл дождь - и камни оказались сахарными, растаяв под слабой моросью, оставив кожу мокрой от пота, а голову - пустой и гудящей. Пятый, шестой, десятый слились в одну непрерывную полосу движения. Временами он переходил на бег, и рюкзак тяжело стучал по пояснице. Где-то после пятнадцатого стемнело. Ночь не была тихой: всё вокруг оглушало. Шелест листвы, перекличка кукушек где-то в темноте, слаженное стрекотание сверчков со всех сторон, кажется, даже сверху, шуршание кого-то маленького в траве - всё звучало будто у самых ушей.

В этом концерте Том не слышал ни своих шагов, ни своего дыхания, ни своих мыслей. Это было благом, и он продолжал идти.

[verbalisa]

Эй. Привет.

Понятия не имею, зачем я здесь. Всё-таки мы никогда не ладили, ну, я не ладил. Ни с кем. С тобой тоже, так что ты не особенный.

Я переезжаю. Просто так. Да, спонтанные решения - это больше по твоей части, но тебя здесь даже нет, так что заткнись. Родители снова поссорились, я думаю, на этот раз всё-таки дойдут до развода, а мне это безумно наскучило. Эти эмоциональные качели. Я останусь с мамой? С папой? Они оба меня ненавидят и я буду жить у бабушки Эл? Я им ещё даже не сказал. О том, что переезжаю. Радуйся, ты первый. Как всегда.

Я собираюсь в Италию. Там солнечно, тепло, красиво. Море, кажется, есть. С голода не помру, я посмотрел, за сколько там уличные художники картины продают, я скоро смогу дом купить! Себе. Только себе. Потому что ты останешься здесь. Да. Я забыл об этом на секунду.

Ненавижу тебя. Ты всё портишь. Мне было лучше, пока ты не засунул меня в этот институт! Да, я сносно рисовал, но это не повод подходить к незнакомым людям на улице! Чёрт, зачем я кричу, зачем я вообще с тобой разговариваю, ты меня всё равно не слышишь. Ну и пошёл ты! Мы даже друзьями не были. Сволочь. Ты сволочь! Сначала приручил, как бездомную собаку, накормил обещаниями, Италия, море, арт-студия, а потом взял и!... Ненавижу тебя.

Стою здесь, как идиот. Тут вообще отстойно. Ты был бы в ужасе, если бы увидел. Ни вкуса, ни стиля у дизайнеров не было. Ты вообще хотя бы верующий? Не верится.

Мой самолёт через четыре часа. Я... Не собираюсь возвращаться. Сестра остаётся. Я предлагал полететь со мной, но она не может бросить друзей и свой питомник. Помнишь, как она с ним носится? Ты вечно меня таскал туда ей помогать.

Она тоже по тебе скучает. Тоже, не в смысле я тоже, я по тебе совсем не скучаю, как будто я бы когда-нибудь стал.

Всё. Хватит мне болтать с воздухом. Хорошо, что никого нет.

Я пошёл. Понятия не имею, как прощаться. Надеюсь... Надеюсь, ты счастлив.

[verbalisa]

Софи спряталась. Она на кровати, полностью,с головой, укрыта одеялом, подушка лежит между ней и всей комнатой. Но она взрослая. Она знает, что одеяло не сможет её спасти.

Мама говорит, что если она взрослая, то должна знать, что монстров не существует и под её кроватью никого нет, но Софи слышит щелчки и дыхание, и она не глупая, что бы не говорили учителя, читать просто сложно, когда буквы разбегаются по странице, и рассказы всегда такие скучные, что она не может сосредоточиться.

Софи съёживается сильнее, потому что одеяло тяжёлое, мягкое и под ним невозможно дышать, и не скоро придётся приподнять край, чтобы выпустить немного воздуха. Она двигает руками медленно и тихо, стараясь не шуршать и не выдать себя громким паническим дыханием, потому что это не поможет, ей нужно экономить воздух.

Она приподнимает край, и щелчки сразу становятся оглушительными. Софи застывает, не в силах пошевелился от страха, её руки дрожат, и она знает, что вот-вот всхлипнет, и тогда монстр её найдёт.

Щелчки отдаются в её ушах... И она... Знает их? Она знает эту мелодию! Весь сегодняшний день она слушала её на повторе! Завороженная щелчками, она неосознанно начинает подпевать, и ничего не случается, только щелчки становятся громче. Софи смеётся от облегчения и свешивается с кровати.

- Привет? - говорит она. - Тебе тоже нравится эта песня? - густая темнота ворчит в ответ очень похоже на довольного кота. Щелчки продолжаются. Софи снова начинает петь.

[verbalisa]

Бэтмен. Часть 3

.

ХочуКофеНоВедуЗОЖ

11 часов назад

Я новенькая в Готэме, но все так любят Брюса Уэйна??? Почему??

#ТолькоГотэм #БрюсУэйн #Помогите

.

СпасибоКотам

11 часов назад

Новенькая? Удачи выжить!

#ТолькоГотэм

.

СырНаБотинкеУэйна

11 часов назад

Ты видела его мышцы? Пресс? Лицо? Задницу?

#БрюсУэйн #УэйнФан #Брюси #Хочу уткнуться в его грудь и сделать брбрбрррбрбр

.

Печёнка

10 часов назад

Брюс Уэйн - великий человек, каким никогда не смог бы быть Дамблдор. Моя подруга благодаря его стипендии выбралась из ужасной семьи, получила образование и теперь работает на работе своей мечты. Он делает для Готэма больше, чем все остальные богачи, вместе взятые.

#БрюсУэйн #СтипендияУэйна #Если бы ему была нужна моя почка, я бы вырвал её голыми руками #SalveУэйн

.

ПраваТрицератопсов

7 часов назад

Этот человек финансирует школы/интернаты/приюты/больницы, практически все благотворительные проекты Готэма принадлежат ему, в этом году он запустил проект очистки реки. У него есть деньги и возможность свалить из этой дыры подальше, а он бесконечно вкладывается в неё. Он вернулся всего лишь два года назад, но уже сделал больше, чем кто-либо.

#БрюсУэйн #SalveУэйн #ТолькоГотэм

.

ДжокерСосёт

7 часов назад

УэйнИнтерпрайзес имеет самые высокие зарплаты для сотрудников, у них есть все льготы, больничные и тд. Он в Готэме ДВА ГОДА, и он мог бы ударить Бэтмена по лицу, потому что в деле "чистить Готэм" он побе��итель.

#БрюсУэйн #SalveУэйн #ТолькоГотэм #я пыталась ограбить банк #разве не все мы #поверьте #работать на Уэйна - мечта

.

ярисуюнаасфальте

5 часов назад

Я врезался в столб, разлил свой шоколад и расплакался из-за этого (был действительно плохой день, не спрашивайте).

И. Брюс Уэйн. Мало того, что купил мне новый! Он поговорил со мной! А потом решил. Мои. Проблемы. Не в открытую, но анонимный телефон для сестры? Внезапное предложение крутой работы? У нас в доме починили трубы. Они протекали всю мою жизнь! Либо это сделал он, либо он принёс мне достаточно удачи для всего этого. Меня устраивает любой вариант!

#БрюсУэйн #SalveУэйн #ТолькоГотэм #спасибо, мистер Уэйн!

.

.

Тим закрывает ноутбук и удовлетворённо откидывается на спинку стула. Из блуждания по соцсетям Готэма он выяснил несколько пунктов: а) по мнению интернета Бэтмен - криптид с крыльями, мстительный дух Готэма, живая тень, б) новичкам Готэма все желают удачи и не сдохнуть в первую неделю, в) УэйнИнтерпрайзес действительно хороша, г) все любят Брюса Уэйна. ВСЕ.

Тим тихо хихикает в темноте своей комнаты. Это значит, что вселенная - фанон, или один из его вариантов, что шансы Брюса быть хорошим отцом астрономически велики и что, возможно, у Бэтфама будут крылья!

(Тим распечатывает твит с теорией крыльев и прикрепляет его над кроватью. Это помогает ему вставать по утрам.)

[verbalisa]

Бэтмен. Часть 2.

Тим подписан на Брюса Уэйна (Бэтмена!) в Твиттере, Инстаграмме, Тамблере, получает еженедельные газеты с информацией о выдающихся лицах Готэма и, ну, следит за ним. Тим признаёт, что смесь его восхищения Тёмным рыцарем и её влюбленности в фэндом Бэтмена превратилась во что-то взрывоопасное; хотя он пока (ПОКА!!) не след��ет за ним во время патрулей и не давит на Брюса своими знаниями - не то, чтобы он когда-нибудь сделал бы такое!! - он уже вовлечён в жизнь Уэйнов больше, чем во что-либо ещё. Но проблема в том, что он не представлен никому из них официально, с Брюсом он даже не встречался, и он уверен, что Дик не оценит, если соседский ребёнок подбежит к нему и начнёт обниматься на основе того, что когда-то давно во время встречи Летающих Грейсонов с фанатами, они уже обнимались. Хотя нет, это не проблема. Тим прекрасно понимает, почему тот он, из её воспоминаний, начал фотографировать Бэтмена и Робина, несмотря на опасность. Невозможно оказаться рядом с чудом, рядом с чем-то большим, и не попытаться его коснуться. Проблема в том, что он слишком мал, чтобы выйти на улицы, слишком мал, чтобы выжить там, слишком неприспособлен к своему телу, чтобы не упасть с первой крыши. Ему сейчас восемь? Девять? Да, девять, и он хрупкий, тонкий и маленький. Потому он ничего не может сделать, только ждать, тренироваться и питаться нормальной едой.

Он преуспевает в этом. Он знает, как тренироваться, он уже начал до всего этого; она умела готовить, и это - настоящее спасение, потому что хлопья, яичницы и готовая еда надоели ему ещё в прошлом году. Он также изучает Готэм: читает его историю, учит карты, записывает всё, что помнит она. (После того, как он осознал, что в одном из фанфиков, прочитанных ею, говорилось, что под Готэмом канонически есть Яма Лазаря, воды которой понемногу вливаются в систему водоснабжения, он несколько месяцев не мог пить любую воду, даже покупную, импортную, в запечатанных бутылках. Потом он вспомнил про круговорот воды в природе и понял, что всё равно вдыхает этот яд.)

Тим установил себе порог: если в десять лет он сможет выбраться с верхнего этажа особняка по наружним стенам, то он выйдет в Готэм.

А сейчас он со стоном отрывается от плана 34 по выслеживанию Бэтмена и начинает собираться: сегодня - первый день учёбы в средней школе, и он не рад проходить это снова.

[verbalisa]

Бэтмен. Реинкарнация в Тима Дрейка.

Когда Тиму было четыре года, он разбил вазу, которую его родители привезли из Греции. Она была антикварной, очень дорогой, очень хрупкой и, после того, как Тим задел её локтем и она полетела вниз, очень звонкой. Тим помнит, что тогда был один дома, потому что родители были на приёме, миссис Мак ещё не была нанята, а предыдущую няню уже уволили. Тим помнит, как звон разносился по всему пустому особняку, дробился эхом и возвращался обратно, помнит, что не расплакался и даже не удивился, что отложил книги, которые нёс из библиотеки в свою комнату, и аккуратно собрал крупные осколки, держа их так, чтобы не порезаться, а потом тряпкой собрал мелкие.

Родители были очень разочарованы, когда обнаружили пропажу вазы и узнали, что это Тим её разбил.

Тим чувствует себя сейчас этой вазой. Он так просыпается - просыпается осколками, большими и маленькими, впивающимися под кожу и звенящими вокруг, просыпается ошарашенный, потому что он слишком хорошо слышит, он может действительно слышать правым ухом, как оглушающе громко шелестит одеяло под его пальцами, он видит мир вокруг - какая-то комната, шкафы, стол, камера, фотографии - видит слишком чётко, он чувствует тяжесть в горле, как будто он не говорил, не пел больше недели или серьёзно заболел, он слишком быстро думает, он чувствует что-то между ног, чувствует слишком много неправильного, он не может-

Но-

Но ещё она чувствует себя ужасающе слишком тяжёлой и уставшей, чтобы думать, она открывает глаза и почти не видит, она чувствует тяжесть на груди, от которой начинает задыхаться, она чувствует боль в шее, дикую, будто её кто-то ударил битой, чувствует ослепительную ясность запахов и ощущений, как пахнет её кожа, она сама, как одеяло сморщивается вокруг неё, как волосы щекочут щёки, как запах цветов - гвоздики? орхидеи? лилии? что-то густое и т��гучее - затекает в комнату из-под двери, чувствует, как от этого запаха ноют зубы, тоже чувствует слишком много.

Тим помнит, что потом случилось с вазой - после того, как она была аккуратно убрана, Тим гораздо позже восстановил её с помощью клея, чёрной, золотой краски и интернета. Это было даже не близко к кинцуги, всё рваные линии и вытекающий клей. Ваза была пригодна к использованию; Тим посадил в неё цветы и поставил в дальнем углу своей комнаты, чтобы родителей не раздражало свидетельство его ошибки.

Тим делает с собой то же самое. Он открывает глаза (когда он их закрыл?) и не вздрагивает от слишком чёткого мира, от чужой (своей) комнаты, выбирается из одеял и терпит слишком низкую чувствительность кожи, идёт к зеркалу и благодарит все высшие силы, которые помнит, что она остаётся тёплым следом в его сознании, уставшим и любопытным, но не паникующим. Тим не думает, что сохранил бы самообладание без этого.

Тим получает три секунды перед зеркалом, чтобы оценить диссонанс. Слишком короткие, тёмные волосы, слишком светлая кожа, он слишком маленький, едва ли по плечо ей, его глаза очень, очень ярко синие и... красивые. Завораживающие. Тим никогда раньше так не думал. Это восхищение - от неё, и Тим-

Джанет зовёт его, её голос раздраженный так, что Тим понимает, что заставил её повторить его имя не раз и не два. Он отшатывается от зеркала, раздирает спутанные после сна волосы пальцами, надевает приличную одежду и спускается вниз к матери настолько быст��о, насколько позволяют приличия. ( Она - тихий гул воспоминаний, чувств и несоответствий за его висками. Он отодвигает всё это ещё глубже.)

Джанет им недовольна. Больше, чем обычно за опоздание. Он замечает Джека, сидящего на одном из кресел в гостиной, и понимает, что они оба - и Джек, и Джанет - одеты для выхода в свет.

Тим холодеет. Онемение поднимается вверх по горлу, заставляет трястись пальцы и болеть затылок. Он забыл о том, что родители собирались на этой неделе взять его на цирковое выступление Летящих Грейсонов сначала из-за плохого самочувствия, а затем из-за этого всего, чем бы это ни было, что произошло после его пробуждения.

Это не оправдывает того, что он заставил родителей ждать, когда выступление Грейсонов было таким важным для них, ведь там собирались быть все главные семьи Готэма, и опоздать туда из-за рассеянности и недисциплини��ованности Тима означало показать его некомпетентность как наследника Дрейк и сына своих родителей. (Тим засунул глубже в горло надежду на ещё одну встречу со своим кумиром, счастье от того, что снова сможет увидеть этот полёт и леденящий ужас от того, что может это потерять.)

Тим медленно расслабил сжатое спазмом горло и посмотрел в пол, стараясь показать как можно больше вины языком тела.

- Мне жаль, мама, что я заставил вас ждать меня. - он на мгновение закрыл глаза и понадеялся, что они сегодня в хорошем настроении.

- Нет, ты только посмотри на этого ребёнка, Джек! - отец равнодушно хмыкнул, не отрываясь от ноутбука. - Заставил нас ждать! - передразнила она Тима. - Если ты настолько несамостоятелен, что-

- Дорогая. - Джанет оборачивается к мужу, мгновенно переключаясь с раздражения на спокойное любопытство. Тим ненавидит это больше, чем крик - это свидетельство того, что даже когда она зла на него, он не настолько важен, чтобы обратить на него всё внимание. Это нормально. Со стороны Тима очень эгоистично просить всего внимания родителей, он вот уже не маленький ребёнок.

Джанет жестом отправляет его наверх, и Тим пользуется шансом.

Они успевают на выступление. Они успевают увидеть, как Летающие Грейсоны падают вниз, как птицы со сломанными крыльями и как из сын кричит над их телами.

(Тим не успевает обнять Дика ещё раз.)

Тим уезжает вместе с родителями домой, слушает, как они обсуждают завтрашнюю поездку - Каир, обнаружены следы ацтеков, все в замешательстве, продлится где-то месяц, ты же взрослый мальчик, Тимоти, ты справишься без нас, верно? - послушно кивает в такт разговору, уходит в свою комнату.

Ваза разваливается, сквозь неаккуратно сложенные осколки проливаются тонны и тонны воды, и Тим тонет.

На следующее утро он просыпается целым. Осколки собраны, рассмотрены и поставлены в подходящее место. Зрение и слух терпимы, его не так сильно шатает от разницы в росте.

Тим знает кое-что ещё. Чем бы ни было это происшествие - реинкарнация, подсказывают её воспоминания, хотя чаще использовался термин попаданчество - оно изменило его, изменило их. Нет больше маленького Тима и большой девушки, нет двух разных наборов воспоминаний и чувств. Они - одно целое, симбионт, смеётся он.

Тим теперь знает многое. О мире. О нём самом. Ему практически выдали спойлеры на всю его жизнь на блюдечке, и о, он собирается повеселиться.

Но сначала ему нужно сделать ��имнастику и поесть: он не собирается терять детскую гибкость этого тела, а еда нужна для роста, и хорошо, что теперь он умеет готовить и достаточно заботится о себе, чтобы сделать это.

Тим последний раз смотрит в зеркало и решает отрастить волосы.

[verbalisa]

Большая вода. Часть 4.

Стук в дверь доводит Тома до священной ярости. Если бы не тонны камней вместо конечностей, открывать дверь он пошёл бы с топором, но он едва смог поднять даже себя, не говоря уже о дополнительном весе.

- Кого в такую рань принесло, почему именно ко мне, где мой кофе и - Он резко распахивает дверь, рассчитывая как бы ненароком прибить раннего гостя. - Что Вам нужно?!

- И тебе доброе утро, чудовище! - Юргис - потому что это, разумеется, он - улыбается как ни в чём не бывало. В его руках какие-то пакеты; очевидно, с едой, иначе он бы не протягивал их как подношение Гневному богу.

- Чего тебе? - Том, разумеется, уже отходит от двери, пропуская друга. Его попробуй не пропусти.

- Соскучился, разумеется! - Том недоверчиво хмыкает. В его руках тут же оказываются мешки, Юргис проскальзывает между ним и стеной, будто родился угрём, а человеком оказался случайно.

Раз-два-три, Юргис вешает пальто, скидывает ботинки в неаккуратную кучу, спотыкается о ковёр в прихожей.

- Чего застыл, Том, пошли чай пить! - это он уже из кухни кричит, по-хозяйки стуча кружками и шурша сахаром.

Том, разумеется, идёт.

Молчания Юргиса надолго не хватает: он выпивает кружку обжигающе горячего чая залпом, морщится, как будто ожог был самой большой неожиданностью в его жизни, и горящими глазами смотрит вокруг. Том не знает, что он ожидает увидеть, потому что, как и прежде, за время его отсутствия в доме, да и в жизни Тома ничего не изменилось. Но за время этого обязательного осмотра Том успеет допить свой чай; спасибо Богу за маленькие милости.

Чай вкусный, какой-то зелёный, с фруктами, то ли манго, то ли банан. Но чай, к сожалению, склонен заканчиваться, а это значит, что поводов откладывать сборы больше нет.

Том встаёт из-за стола.

- Том? Ты ��уда? - подскакивает Юргис, а Том в ответ вздёргивает брови.

- Разумеется, собираться. Разве ты не за этим приехал?

- Да, но я рассчитывал, что ты хотя бы спросишь, что мне от тебя надо! - Юргис вскидывает руки, как будто Том нанёс ему смертельное оскорбление. Том, как добрый человек и хороший друг, великодушно останавливается и готовится слушать.

- Ну?

- Мне нужно, чтобы ты поехал со мной опознавать это новое растение, которое мы обнаружили, кажется, это что-то из лилейных, но есть признаки как мелантовых, так и спаржецветных, и я в замешательстве, так что собирай вещи и... - его запал тухнет, как будто на него вылили ведро воды. - И да. Да, иди собирайся. - И звучит, и выглядит он, как мокрый бездомный котёнок, которого только что пнули.

Том качает головой на его излишнюю драматичность и идёт - да, всё-таки собираться.

[verbalisa]

Челлендж. День 1.

Отношения ублюдок|ублюдок.

Я зашёл в кафе в отвратительном настроении. Крис ухмылялся сзади мне через стекло, я знал это. Затылком чувствовал. Девушка за стойкой выглядела как поджаренная на медленном огне смерть, но двигалась быстро, наверное, привыкла в таком состоянии функционировать. Я закатил глаза, обернулся на Криса и лицом показал, как мне надоело всё это, а он, сволочь, только улыбнулся мне ласково-ласково, будто сейчас в морду даст. Я решил не рисковать.

Выпечка выглядела довольно аппетитно, да и пахла так же, но я был там не для этого. Дождавшись своей очереди, я спокойно заказал латте, подождал ещё немного - снаружи Крис продолжал ухмыляться - и вот, наконец, мой заказ. Девушка протягивает его мне.

- Сколько с меня? - она называет цену, и я начинаю представление. Облокачиваюсь на стойку, улыбаюсь ей максимально приятно, и спрашиваю.

- А что ты будешь делать, если �� меня нет денег? Латте всё равно уже готов. Может, бесплатно отдашь? За спасибо? - я думал, она будет милой и просто отдаст мне его. Я думал, она скажет что-то про правила, заработную плату и что ещё. Даже ожидал, что она может выплеснуть его мне на лицо, но не это.

Она окинула меня мёртвым взглядом, забрала обратно стакан и, не прерывая зрительного контакта, выпила мой обжигающий, только что приготовленный латте залпом. Задыхающийся на улице от смеха Крис резко поперхнулся, и я услышал его шёпот.

- Святые пончики, их теперь двое. - мне было плевать, он заслужил всё, что с ним случится. Я ухмыльнулся девушке так широко, как только мог.

- Леди? Вы позволите пригласить Вас на свидание? - её мешки под глазами были самым очаровательным, что я видел в жизни. Она вскинула брови.

- Только если там будет кто-то, над кем я смогу поиздеваться. Это хорошо для моей кожи.

- Я приведу друга. - её ответная улыбка была очаровательно-садистской.

[verbalisa]

Я, своей работодательнице: Здравствуйте, скажите пожалуйста, Вы уже составили расписание?

Она: Да.

Я, упорно ждущая:

Я, спустя три дня:

Я, спустя четыре: Можете его, пожалуйста, скинуть мне?

Она: "тишина"

Я, подождав ещё: Здравствуйте, скиньте мне, пожалуйста, расписание

Она: Да.

Мне ждать ещё или что вообще делать???

[verbalisa]

Челлендж. День 16.

Что ты здесь делаешь

- Что ты здесь делаешь. - говорю я. Отражение шевелит губами в такт моим словам но, кажется, говорит какую-то чушь.

Я падаю.

- Что ты здесь делаешь? - пузырьки упруго выпрыгивают изо ртов стайки серебристых рыб и складываются в слова. Волосы шелестят у моих глаз, заслоняя обзор.

Я тону.

- Что ты здесь делаешь. - золотые буквы стекают по стене к полу, задевая листья деревьев зимней оранжереи. Мои кружевные перчатки все в пятнах травяного сока. Буквы пахнут мёдом.

Я взлетаю над полом.

- Что ты здесь делаешь? - полоски на трёхцветных кошках, статно пересекающих мой путь, похожи на вопрос. Тротуар под моими ногами чёрно-белый, полосатый, мокрый и раскалённый, пышущий жаром так, что искажает воздух над собой.

Я хочу пить.

- Что ты здесь делаешь? - написано сегодня на пенке моего кофе. Стаканчик тёплый в моих ладонях, а девушка за стойкой тепло улыбается.

Я прижимаю замёрзший нос к теплу.

- Что ты здесь делаешь? - стучит дождь по моему стеклу.

Я удивляюсь, что знаю азбуку Морзе.

- Что ты здесь делаешь? - кричит мне подруга с другого конца улицы, улыбаясь так, будто улыбка сейчас выйдет за пределы лица.

Я машу ей рукой.

- Что ты здесь делаешь? - написано на моих запястьях. Раз, два, три, четыре, пять шесть...

Я сбиваюсь в подсчёте пальцев.

- Что ты здесь делаешь? - плывут по зелёному небу розовые облака. Семь, восемь...

Я считаю пальцы.

- Что ты здесь делаешь? - успеваю я разобрать из чужого разговора.

Я сплю.

[verbalisa]

Челлендж. День 15.

Туман и дождь

Чайник выключается со щелчком, и она встаёт, чтобы наполнить кружку. Заварка лежит на третьей верхней полке слева, банка с сахаром - внизу, во втором ящике, ложки - в первом. Это рутина; ей не нужно думать, чтобы достать пакетик чая, зажать его между губами, левой рукой достать сахар, коленкой закрыть ящик, правой рукой достать ложку, открыть сахарницу, насыпать в кружку четыре ложки, закрыть сахарницу, убрать её обратно в ящик, оторвать этикетку от чайного пакетика, бросить его в кружку, залить кипятком до самого верха. Всё это проходит мимо неё, она снова сидит на стуле с уже полной чашкой, обжигающей руки. Звуки её движения, её жизни снова затухают, тонут в непрерывном стуке капель за окном.

Дождь идёт вторую неделю.

Город будто поставлен на паузу - нет машин на дорогах, нет птиц, нет солнца, только серые тяжёлые тени медленно пробираются сквозь воду. Небо серое; серо-стальное днём и желтовато-серое ночью. Свет в домах, во всех квартирах, где кто-то живёт, включен всегда. В её тоже. У неё включен свет во всех комнатах, на самую большую мощность, а когда серость становится невыносима, она достаёт из шкафа по одной свече за раз, зажигает её и смотрит, не отрываясь, пока свеча не превратится в лужицу воска.

Сейчас на столе тоже горит свеча. Этот огонёк теплый и живой, но что-то не так. Всё вокруг ещё тусклее, чем обычно, кружка в ладонях почему-то обжигает не теплом, а холодом. И в глазах мутнеет. Она спешно моргает, пытаясь снова видеть чётко, но это не помогает. Что-то белое, тусклое и холодное вьется на полу, вдоль стен, оплетает её ноги. Она вдыхает и чувствует сырость на языке, такую сырость она чувствовала когда-то на рассвете, возле реки, когда всё только просыпалось. Это туман. По её коже пробегает дрожь, и она чувствует, как онемение поднимается с кончиков её пальцев выше, выше, по бёдрам, к животу, прямо к горлу, и эта сырость забивает ей нос, не даёт дышать. Туман уже настолько густой, что тонкое пламя ��вечи кажется далёким светлячком. Она равнодушно следит за тем, как кружка с чаем выпадает из её пальцев на пол и наконец позволяет своим тяжёлым векам закрыться.

Туман накрывает её с головой.

[verbalisa]

Челлендж. День 14.

Терять больше нечего

Я перебираю в пальцах монетки. Смотрю на огонь.

- Эй, Тим. - Это Крез. Подошёл сзади, одет тепло, двигается свободно, значительных ран нет. - Тимоти. Ты как?

Смотрю на огонь. Перебираю в пальцах монетки.

Крез садится рядом, плечом к плечу. От него тоже тепло, почти как от костра, только мягче.

- Пока ты мне не ответишь, я не пойму.

Я киваю, толкаю его плечом. Прошу ещё минутку тишины.

Крез кивает тоже, достаёт свою штучку и что-то там настраивает в ней, начинает играть. Я прерываю молчание.

- Мне не нравится эта идея.

- Идти в логово злодея? - я пожимаю плечами. Крез кивает и резко, пронзительно свистит. Раз, два, свист уходит наверх и опять вниз. Рива и Виру откликаются откуда-то от реки трелью, и мы ждём. Крез наигрывает мелодию на своей штучке. Я перебираю в пальцах монетки. Смотрю на огонь.

Виру подкатывается откуда-то справа, не удерживает равновесие и почти падает в костёр, но Рива ухватывает его за шкирку и рывком возвращает на ноги. Смотрится это забавно: и брат, и сестра ростом под два метра, похожи на лесных медвед��й больше, чем на людей. Они человечнее большинства из тех, кого я знаю.

Рива шарахает Креза по плечу и тоже садится рядом.

- Ну? Что у нас опять случилось?

- Вы последними общались с Его Величеством. У нас есть шанс не идти напролом? - Рива мрачнеет, а Виру виновато поджимает губы. Ясно.

- Нет. Старый придурок чётко сказал, что желает голову врага на блюде и свой флаг над его телом. А тот умный, сволочь. Из своего замка и носа не высовывает, а у нас ещё и время поджимает. Никаких шансов, Крез.

- Мне жаль. - добавляет Виру.

Я выпускаю монетки, и они падают на землю, одна за другой, друг на друга, башенкой, от самой яркой к самой тусклой. Верхняя потускнела и стёрлась со временем, но я её знаю - третий век до нашей эры, империя Яло, ограниченный тираж на совершеннолетие императрицы Ялорин. Редкая вещь, их считали проклятыми и из-за этого уничтожали. Уничтожают.

- Насколько я понимаю твои гадания, это плохой результат для нас. - Эш выступает из темноты в круг света от костра, а её мягкие серые глаза не отрываются от моих монеток. Рива и Виру синхронно вздрагивают и ругаются.

- Когда-нибудь ты своими появлениями доведёшь их до заикания. - укоризненно говорит Крез. Близнецы возмущаются, потом Рива говорит что-то о храбрости Виру, Эш вставляет язвительный комментарий и они начинают драться. Их голоса сливаются в неопределённый гул, крики давят мне на уши, щелчки взрывающихся в огне дров кажутся громче ударов грома. Я не могу отвести взгляд от монеток. Я понимаю, что у меня паническая атака. Я не могу двинутся. Я продолжаю ровно дышать. Самая нижняя монетка - самая яркая, самая верхняя - самая тусклая. Зелёная, наполовину оплывшая, та, которую я подобрал в сокровищнице дракона, та, которую я определил как удачу, как неопределённость, как равные шансы на любой исход лежит ровно посередине стопки. Семь монеток снизу, семь монеток сверху, она посередине. Мои уши болят от треска. Я понимаю, что можно попробовать ещё раз, поменять расклад, убрать этот единственный, безвариантный, не допускающий других толкований результат. Я понимаю, что ничего не получится. Мои руки тяжёлые, голова слишком большая и гулкая, треск брёвен скачет внутри неё, ударяясь о стенки. У меня паническая атака. Если на нас сейчас нападут, я буду бесполезен. Монетки стоят ровным столбиком, самая нижняя - самая яркая, самая верхняя - самая тусклая, зелёная посередине, семь монеток сверху, семь снизу. Я не могу ясно думать. У меня паническая атака. Если нападут, я бесполезен. Монетки столбиком. Нижняя яркая, верхняя тусклая. Треск. Монетки. Не могу-

Тёмная, большая, мягкая рука Хамы накрывает стопку монеток полностью, я не могу увидеть даже их отблеска. Его ногти круглые, ровные и не сколотые, светлые на фоне кожи, и металлические пластины браслетов мягко светятся. Я говорю, едва шевеля губами.

- Нет выбора. - его тёмные, большие, мягкие руки мягко обхватывают меня за плечи и переставляют так, чтобы я мог смотреть ему в глаза. Я пытаюсь ещё раз. - Нечего терять. Больше. - в его глазах - мягкий вопрос, и я пытаюсь. - Нам больше нечего терять, поэтому нет выбора. Придётся... - у меня сводит челюсть, и я с силой проталкиваю слова. - чтобы выжить. Делать то. Что он, король, сказал. - Хама качает головой, улыбаясь мягкой и грустной улыбкой. Он грозит мне пальцем - убрав руку с плеча, я чувствую холод и невесомость там, где была его рука - и показывает на Креза, сидящего у моего правого бока и постукивающего пальцами по моему запястью, на Виру, свернувшегося громадным комком рядом с ним и щекочущего меня шерстью, на Риву, подпирающую мой другой бок и тоже ужасно щекочущей меня, на Эш, которая лежит и улыбается на земле между мной и Хамой, там, где лежали мои монетки, обводит пальцами лес вокруг, и небо над нами, потом усмехается и показывает на котелок с кашей. Я моргаю, и видимо, на моём лице ясно написано непонимание, потому что Виру ворчит, поднимется, перекатывается через воткнутый в землю нож и говорит, снова усаживаясь рядом с Крезом.

- Хама хочет донести до тебя, что нам есть что терять.

- Так что хватит загоняться! - поддакивает Эш. - Наш бравый командир нас и не из таких дыр - её ухмылка становится совсем паскудной. - вытаскивал. - Крез закатывает глаза, но кивает.

- Они оба правы, Тим. То, что ты можешь предсказать будущее и распределить нашу удачу не значит, что всё зависит только от тебя. Помнишь Тааруну? - я невольно фыркаю. - Вот-вот. Тогда такой же расклад выпал, верно? Да и то, что мы были на разных континентах, не особо помогло. И ведь живыми вышли!

- Я бы предпочёл больше никогда не сталкиваться с кальмарами, шеф, как бы хорошо мы с ними не справились. - бормочет Виру, и Рива одобрительно ворчит.

- Да-да, и орхидеи! Если бы я никогда не видела орхидей, это всё ещё было бы ��лишком рано. - говорит Эш, и все мы быстро-быстро киваем. Что угодно, но не орхидеи! Хама поднимает руки, раскрывает левую ладонью к нам и правой перед ней делает хватательное движение первыми тремя п��льцами. Эш вскидывается.

- Эй! Восемьсот был милым! - мы все молча смотрим на неё. Затем Крез очень ровным голосом говорит, не глядя на неё.

- Эш. Он пытался убить каждого из нас по крайней мере дважды.

- Но!..

- Тебя - трижды. У тебя нет права голоса. - теперь уже она отводит взгляд и делает невинное лицо.

- Но как я могла устоять? Он эндемик того острова! Незарегистрированный! Неизученный! Я могла бы по нему докторскую написать!

- Он - бронированное чудовище, Эш. - Виру вздёргивает её на ноги за шкирку и суёт в руки тарелку с ложкой. - Ешь давай. - мне тоже достаётся порция, мы как-то незаметно перебираемся к костру, Крез достаёт из запасов сухари, Рива начинает драку с Виру за кусок запечёного кролика.

Монетки - холодная тяжесть в моём внутреннем кармане.