#отец смотрит на запад

[gutherzig-2014]

Екатерина Манойло - Отец смотрит на запад

Продолжаю читать современную важную российскую женскую прозу.

Это книга не об отце, а о девочке, лишенной безоблачного детства и живущей в трагической, удушающей и безвыходной атмосфере. Из которой можно уехать, и которая дотягивается до беглецов и спустя годы.

И как возвращение сюда сначала создает мысли:

«А как было бы останься я тут? «

И тут же реальность сразу показывает, как:

насилие во всех формах, унизительное пренебрежение к личности, невозможность ничего изменить и мизерный шанс на что-то повлиять.

И тогда история матери героини, сбежавшей отсюда, бросив дочь, становится понятнее- прожитой на собственном опыте:

«если раньше и были мысли о репутации, теперь лишь вопрос выживания»

Слово, которое вертится на языке – починенная.

А починить можно то, что было сломано.

Это история дочерей, лишенных отцов и матерей, выросших и невыросших женщин. и когда кажется спасения уже нет, оно приходит неожиданно. В лице другой женщины. От которой этого совсем не ждёшь.

Главные героини - это женщины в новой реальности.

Женщины, которым автор даёт голос. Они не говорят (за это наказывают), они думают, и узнать эти мысли – очень важно.

От умиления к презрению и ненависти, сквозь страх и ужас, где даже фантазиям о мечте нет места – словно хорошее возможно лишь в другом мире, в другой жизни.

Отлично выписанный кусочек детства в новой школе, где героиня развивает тягу к работе со звуками, и как через это налаживается контакт с миром.

И как спустя годы этот контакт скукоживается в человейнике на окраине Москвы.

Сочные описания жизни с восточным (казахским) колоритом: как в названиях блюд, и их запахах - словно тянет струйкой дыма, так и в других элементах:

коровьи лепешки, кривые зубы, засаленные халаты, навозные мухи, вальяжные южные мужчины с нескрываемой и легко выражаемой жестокостью;

то, как сочно распадается от точного удара ножа баранья голова на праздничном ужине - такие детали создают нужную атмосферу.

Финал и вовсе словно удар под дых - не хватает воздуха, кульминация резкая, кричащая - такая, после которой в воздухе и ушах отзвук и свист.

И хочется надышаться, пока осваиваешь и перевариваешь.

Простой, лёгкий и понятный язык – что правда не спасает от тяжелых сцен, разбросанных походя, щедрыми горстями.

Насилие, которое как масляная плёнка на воде – разлито повсюду, а не только в одной отдельно взятой семье.

Перекликается и духом, и сутью с «Павлом Чжаном» Веры Богдановой.

И атмосферой с "Моя темная Ванесса" Кейт Элизабет Рассел.

По манере и голосу автора напоминает Евгению Некрасову.

А ещё в памяти всплывает рассказ «Машенька» Вадима Чекунова.

В какой-то момент даже вспомнился Стивен Кинг с сюжетами, когда зло въедалось в разум, словно зыбучий песок, поглощая человека, делая его невосприимчивым злодеем, готовым на все - так и мужчины в этой книге: примитивные и опасные.

И уже после прочтения приходит ассоциация с древнегреческими трагедиями – где ужас фи��ически падает на зрителя, и фатум правит происходящим.

[karpova-kat]

Я решила, что в этот раз опишу географию своих литературных путешествий: благодаря книгам я побывала в разных странах, погрузилась в чужие культуры, узнала про особенности менталитета и идентичности.

Итак, в 2023 году я посетила:

➖ США ("Дерево растет в Бруклине", "Ах, Вильям", "Тайная история", "Держи меня за руку"

➖ ЮАР ("Пой, даже если не знаешь слов")

➖ СССР ("Лето в пионерском галстуке", "Семейное счастье", "Сахарный ребенок")

➖ Ирландия ("Незримые фурии сердца")

➖ Италия ("Дом на краю ночи")

➖ Англия ("Ярмарка тщеславия", "Трое в лодке, не считая собаки", "Острие бритвы", "Мисс Черити", "Человек у руля")

➖ Германия ("Бойня № 5")

➖ Казахстан ("Отец смотрит на запад")

➖ Нидерланды ("Жажда жизни")

➖ Франция ("Библиотека в Париже", "Пена дней", "Клуб неисправимых оптимистов")

➖ Россия ("Рана", "Лавр", "Литеродура", "Оккульттрегер")

➖ Индия ("Бог мелочей")

➖ Япония ("Вы найдёте это в библиотеке")

➖ Израиль ("Руководство к действию на ближайшие дни")

➖ Турция ("Мои странные мысли")

➖ Чили, Гватемала ("По ту сторону зимы")

➖ Шотландия (город выдуманный, а вот нравы соответствуют в "Замке Броуди").

Итого: чаще всего я была в Англии - 5 раз, США - 4 раза, Франция и СССР - 3 раза.

Неплохое выдалось путешествие, мне понравилось.

В этом году планирую расширять географию: начну путешествовать и в азиатские страны.

И хотя далеко не все книжные планы реализованы (книжный вызов на Лайвлибе провален: 39 из 48), я не унываю, ведь чтение помогает дер��аться на плаву, узнавать много нового, путешествовать, перевоплощаться, проникать в другие культурные миры, глубже познавать людей и наблюдать.

[lovelycopycat]

Если вам когда-нибудь захочется позлиться и шокироваться от человеческой жестокости и жадности, то читайте "Отец смотрит на запад".

[monika7m]

Обзор на книгу Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад»

В казахской культуре, как и в другой среднеазиатской, центром внимания являются мужчины:

«Серикбай и так планировал купить жене хороший подарок за сына, а вот потратить заначку на побрякушку для дочери у него не поднималась рука».

«– Фу-у-у! Мальчики такие противные.

– А ну замолчи и одевайся. Мужчины – лучший пол!» (слова тети по отцу главной героини, Аманбеке)»

«Тогда они еще были дружны с братом, но чем старше становилась Аманбеке, тем больше времени ее заставляли проводить на кухне. Сначала мать лишила ее беготни с мальчиками, потому что нужно было учиться, а затем отец перестал брать с собой на скачки…».

А женщине отводится место в тени: жену можно бить, девушек и женщин – домогаться и насиловать – они сами виноваты, спровоцировали. Келин (невестке) достается самая сложная работа по дому. Но самой ее главной обязанностью является рождение сыновей.

Дочь-первенца могут назвать Улбосын – «пусть будет сын». Имя девочки относится к ней опосредовано и звучит как мантра, направленная на то, чтобы следующий ребенок был мужского пола. А если и второй родится девочка, ее назовут Кыздыгой – «перестань рожать мальчиков» - послание матери.

В целом произведение для меня не о Кате, главной героине, а о безнаказанном нарушении прав и человеческого достоинства в отношении женщин не только на востоке, но и в России. В Москве героиня столкнулась с бесправием как нежительница столицы. Катя всецело зависит от арендодателя Юрка, пока живет в его квартире:

«Не смей поменять замки в этой хате. Сломаю дверь, и ты еще заплатишь. Натурой».

Катя является лишь проводником в эту патриархальную реальность. Но и здесь есть оружие – женская солидарность и взаимопомощь.

У Екатерины Манойло живой язык, правдоподобные диалоги. Жестокая обыденность сочетается со сверхъестественным. "Отец смотрит на запад" - произведение магического реализма. Книга точно займет свою нишу в русской литературе.

[booksx8]

#Русская_проза Екатерина Манойло - Отец смотрит на запад #ЕкатеринаМанойло #МанойлоЕкатерина Дебютный роман Екатерины Манойло, который задолго до выхода книги привлек пристальное внимание литературных обозревателей и критиков, а также получил премию «Лицей» имени Александра Пушкина. Героиня романа Катя – дочь русской и казаха – живет в маленьком приграничном городе, и две эти культуры оказали равное влияние на формирование ее личности: противоречивой, сложной, яркой. Она уезжает в Москву от глубокой личной трагедии, но вырваться из родных мест навсегда невозможно: они притягивают, заставляют вернуться хотя бы ненадолго и пытаются сломать. Это роман о насилии и свободе, счастье и зависимости, смерти и торжествующей над ней жизни. Книга о бунте детей против отцов, в котором чаще всего и кроется настоящая любовь. https://www.instagram.com/p/CkoAdtktY1W/?igshid=NGJjMDIxMWI=

[genealogyrus]

«Он прославит род Азнавурянов на весь мир»: удивительная история семьи Шарля Азнавура. 22 мая 1924 года в Париже родился Шарль Азнавур – армянин, сделавший многое не только для мира искусства, но и для собственного народа. И хотя шансонье всю жизнь провел за пределами своей исторической родины – во Франции и Швейцарии, – о ней он не забывал никогда. После Спитакского землетрясения артист оказал неоценимую помощь народу Армении и в течение всего творческого пути исполнял песни на армянскую тематику. Не обходил Азнавур и тему Геноцида армян, жертвами которого стали его предки. В день рождения шансонье публикуем отрывки из книги его сестры Аиды о том, кем были и где жили их бабушки и дедушки до Геноцида, как познакомились родители и эмигрировали во Францию. Я впервые осталась одна с яйя – моей прабабушкой. Уже пятнадцать дней, как мамы нет дома, но она должна вот-вот вернуться. Мне не сидится на месте – на разные лады я повторяю только одно слово – «апарик», «апарик» – братик. Бабушка смотрит на меня с улыбкой. Открывается дверь, входит мама. Бросаюсь ей навстречу, потом, вдруг застеснявшись, останавливаюсь. В белоснежных пеленках я вижу существо с черными-пречерными волосами и ярко-красным лицом. Это апарик – мой младший брат. Мама наклоняется, чтоб я могла обнять его, и я запечатлеваю поцелуй на его красном носике. Это ему совсем не нравится, он просыпается и начинает орать изо всех сил. Он вопит, не переставая, минут пятнадцать, давая нашим соседям по улице Мсье-ле-Пренс свой первый «сольный концерт». С этого мгновения и всю свою дальнейшую жизнь он – «француз Шарль-Вагинак Азнавурян, рожденный 22 мая 1924 года в 5-м квартале Парижа, сын рожденного 26 мая 1897 года в Ахалцыхе (Россия) и не имеющего родины Мамикона Азнавуряна и рожденной 10 ноября 1902 года в Измите (Турция) и не имеющей родины Кнар Багдасарян». Отец Шарля Азнавура – Мамикон Азнавурян – родился в Тифлисе, его отец был поваром. В своих воспоминаниях о семье Аида Азнавурян-Гарваренц приводит интересный эпизод: Десятилетний мальчуган, зажав в кулаке копейки, бежит по заснеженной улице и поет. В эту же минуту в парке роскошного дворца в нескольких километрах отсюда мужчина в императорском мундире, озабоченный, с поникшим взором, одиноко шагает по аллее. Из широких окон дворца, освещенных закатным солнцем, за ним следят, но подойти не осмеливаются. Этот печальный мужчина – самодержец всея Руси царь Николай Второй, а бегущий по заснеженной улице мальчуган – Мамикон (Миша) Азнавурян, мой отец. А дед мой Мисак в эту минуту среди тех, кто следит за впавшим в оцепенение бессильным царем из узкого оконца бельэтажа. Он один из поваров, сопровождающих Его Императорское Величество и императрицу Александру Федоровну в поездке по России. Мой дед Мисак, когда его ресторанчик на улице Шамполион [речь идет уже о Париже, после эмиграции – Прим. ред.] пустел и кухня блистала чистотой, брал в руки тар и пел в одиночестве песни своего детства. Иногда мы с Шарлем тихо садились в уголке, слушали и видели, какие у него при этом были грустные глаза. Возможно, песня уносила его в Тифлис, где он так сильно увлекся своей толстушкой немкой Лизой, что бросил жену и детей. Теперь, припоминая тот его взгляд и те песни, я думаю, что мой дед никогда не забывал их [Мисак Азнавурян ушел от жены и в 1917 году со своей новой возлюбленной отправился на Запад. Бабушка Шарля и Аиды впоследствии жила в Советской Армении. – Прим. ред.]. В годы, предшествовавшие 1914-му, в тифлисском доме Азнавурянов еще царили мир и любовь. Дед, сколотивший небольшое состояние, одевался всегда элегантно и модно и до конца своих дней сохранил эту привычку. Да, все было хорошо, и никто не чувствовал, что приближается конец света, что скоро все взлетит на воздух и исчезнет… Мать шансонье Кнар Багдасарян была родом из Измита (территория современной Турции). У Багдасарянов в городе был дом с двадцатью комнатами, где жила вся семья. Аида Азнавурян-Гарваренц поделилась красивой историей любви своих бабушки и дедушки: однажды вечером Багдасарян увидел, как молодая девушка открывает окно. Пораженный ее красотой, он остановил коня, а на следующий день отправился просить ее руки. Оказалось, что девушке на тот момент было лишь тринадцать лет, и тогда ее будущий муж заявил, что готов ждать совершеннолетия, а пока предложил обручиться. Через год молодая девушка стала членом большой семьи Багдасарянов, а еще через время родилась Кнар. Но весной 1915 года все изменилось: Четырнадцатилетнюю застенчивую Кнар, выказывавшую исключительные способности к учебе, родители посылают с бабушкой в столицу – Константинополь. Два младших брата и сестренка оставались дома, в Измите. Война уже началась, в ноябре 1914 года Турция вступила в нее, присоединившись к Германии на русской границе. В начале апреля 1915 года франко-британские силы бросили якорь в Дарданеллах, на расстоянии менее двухсот километров от столицы. Кнар сдавала экзамены и была ��забочена только этим. Бедняжка не знала, что всего через несколько дней юность ее внезапно оборвется. Откуда было знать армянам, что, воспользовавшись военной ситуацией, Талаат и правительство младотурков уже разработали программу уничтожения армянского народа. Для Кнар и ее бабушки ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое апреля была обычной. Утром в половине восьмого Кнар, как всегда, взяв под мышку книги, вышла из дома и направилась в училище. Занятия обычно начинались с молитвы. Но еще в два часа ночи были арестованы шестьсот пятьдесят представителей армянской интеллигенции и выдающихся представителей нации. Им было учтиво предложено явиться в турецкие присутственные места для обсуждения политической ситуации в стране. Больше их никто никогда не увидел. Маме тоже больше не суждено было увидеть своих родных. Всю жизнь она старалась узнать, что произошло в Измите, куда исчезли члены ее семьи, и всю оставшуюся жизнь она провела в оплакивании. Только фотографии остались ей от тех, кого она любила. Я познакомилась со своими предками по этим пожелтевшим снимкам начала 1915 года, где отцу Кнар было сорок, а матери – двадцать восемь, братьям семь и пять, а младшей сестренке – шесть… Здесь стоит сделать небольшое отступление: вся семья Шарля Азнавура была так или иначе связана с музыкой. Отец с самого детства представлял себя артистом (и впоследствии стал им), после того, как впервые попал в цирк. Мать страстно любила музыку и театр, благодаря чему в общем-то и познакомилась со своим мужем. А ее имя – Кнар – по-армянски означает «лира». Музыкой занималась и сама Аида: с юных лет они выступали вместе с Шарлем. Замуж сестра шансонье вышла тоже за человека искусства – композитора Жоржа Гарваренца. Итак, в 1917 году, еще до того как отец уехал с новой возлюбленной, Мамикон Азнавурян сам планировал отъезд на гастроли в Константинополь. Он не хотел оставлять мать, бабушку Шарля, одну, но она настояла – хотела, чтобы сын следовал за мечтой. Так Азнавурян с труппой отплыл в четырехмесячное гастрольное турне в Константинополь, где и познакомился с будущей матерью Шарля и Аиды: В Европе, где четыре года подряд грохотали пушки, те, кто не погиб, вновь учились жить. И никогда еще потребность в развлечениях не была так велика и концертные залы не были так переполнены. А это значит, что у труппы тифлисских армян в Константинополе не возникало трудностей с выступлениями. Успех оказался так велик, что решено было остаться еще на несколько месяцев… Кнар пришла за кулисы с деловой целью. Параллельно с учебой она работала в газете, несмотря на юный возраст, вела там отдел культуры и время от времени представляла новости театральной и музыкальной жизни Константинополя. Вот Кнар берет интервью у артиста труппы – моего будущего отца, а тот, небрежно опершись рукой на декорацию, улыбаясь, делает ей комплименты… Он взволнован, как всегда, когда на горизонте появляется новая юбка. Но на сей раз все не совсем обычно: во-первых, приятна перспектива увидеть свой портрет в газете, но главное – у стоящей перед ним умной и сдержанной девушки такие глаза, что невозможно оторваться. Потому, наверное, он иногда отвечает невпопад, девушка смеется. Однако Миша уже чувствует, что добиться цели будет нелегко: журналистка явно не из тех девиц, которым можно просто так назначить свидание. Неожиданно его осеняет, и он произносит вдохновенную речь о пользе уроков игры на мандолине для такой музыкальной девушки, как она. Мне так и не удалось выяснить, уроки ли игры на мандолине увлекли Кнар или сердцеед Миша Азнавурян. Во всяком случае, бабушке моей мамы учитель музыки понравился с первой же встречи. Миша смешил ее до слез, завоевал ее симпатию и получил разрешение навещать их… Что и делал постоянно. Вскоре Азнавурян сделал девушке предложение. Тем временем гастроли подходили к концу – труппа собиралась в Болгарию, а затем в Грецию. Положение спас руководитель, взяв Кнар в коллектив и на два года увеличив ей возраст в документах. Теперь, имея бумагу о совершеннолетии, девушка могла выйти замуж без согласия родственников, что и сделала. Пара обвенчалась за день до отъезда: После небольшой передышки, вызванной поражением османской армии в Первой мировой войне и присутствием в Турции иностранных войск, снова начались массовые убийства армян. Это и было причиной того, что труппа предпочла покинуть Стамбул. Уехать из Турции стремились многие армяне, поэтому любой отъезд строжайше контролировался властями. В принципе, у членов труппы трудностей с выездом из Константинополя не должно было быть. Они приехали из России, путешествовали с русскими паспортами и, завидев человека в турецком мундире, начинали говорить только по-русски. Поэтому-то, поднимаясь по трапу на пароход, они нарочито громко щебетали на языке Толстого. Однако в последний момент одна солистка не выдержала и прошептала по-армянски: – Слава Господи, все позади! У турецкой тайной полиции острый слух. Отец правой ногой уже ступил на трап, но левой еще стоял на турецкой земле. Капитан, дюжий морской волк, схватив Мишу за воротник, втащил на палубу. – Это итальянское судно, – заявил он, – все пассажиры в данный момент находятся на нашей территории. Попытаетесь кого-нибудь задержать – я прибегну к оружию. Решительный тон капитана заставил полицейских отступить. С этого времени мама была преисполнена чувства особой благодарности к Италии. Когда они приехали в Салоники, мама уже была беременна мной. К несчастью, те дни, столь радостные для любой женщины, она вспоминала с ужасом: резня в Турции возобновилась. Под сердцем у нее зарождалось новая жизнь, а кругом свирепствовала смерть. Миша, сознавая свою ответственность уже за две жизни, вывозит бабушку и в начале зимы 1928 года с двумя женщинами, таром, материнской подушкой и большим количеством узлов добирается до Франции. В одном из этих узлов находилась я. Только что родившаяся. В 1923 году мама снова была беременна. Закрыв ресторан, Миша и дед вместе с самыми близкими друзьями отмечают эту чудесную новость. После второй рюмки они единогласно решают, что родится непременно дитя мужского п��ла, после седьмой – что он будет крепким, красивым и мужественным, а после одиннадцатой – что он прославит род Азнавурянов на весь мир… Так, найдя истину в вине, они предсказали будущее Шарля. Задолго до его рождения я лепетала одно только слово – «апарик» – братик. Позже это «апарик» стало самым прекрасным словом нашего детства, и Шарль, как только заговорил, сам стал называть меня «апарик». Источник: https://www.armmuseum.ru _____________________________________________________________________ ✅Найдём информацию о ваших предках! ✅Услуги составления родословной, генеалогического древа. ✅Заказ родословной: www.genealogyrus.ru/zakazat-issledovanie-rodoslovnoj _____________________________________________________________________ 🌐https://www.genealogyrus.ru 🌐https://генеалогия.online

[creating-beautiful]

КЛЮЧ В КАРМАШКЕ ПЛАТЬЯ 

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников шестнадцать. Я его боюсь. Я боюсь их всех. 

Светлана Комарова уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант. А в 90-х она 8 лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях. 

Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут - воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима. 

На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. “Божья коровка, полёти на небко”, - не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом. 

Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце - ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и 3 недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему. 

В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой. 

- Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка? 

- Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, - золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных. 

В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать 5 лет назад дети учились 10 лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем - сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего 1 год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс. 

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе - второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь. 

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. “Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся”, - я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника. 

Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям - половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно ��ругой жизни. 

Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад - учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в 1 дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся. 

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего - у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программное обеспечение. Вызывать его к доске без толку - он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:  “Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все сообщают - учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью”, - она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь. 

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна. 

- Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! - Ванька бежит за мной по улице. - Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! - Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос. 

- Вань, иди домой, попутку поймаю. 

- А если не поймаете? Обидит кто? - “Обидит” и Дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Обидеть подобранного зимой попутчика - нет. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно - снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше - перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге. 

Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание. 

“Язык придержи, - негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. - Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню”. 

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван - непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не необходим, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами. 

Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и 2 раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала “Вокруг света”. Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые к��ивыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет. 

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное - захотеть изменить.

Весной они набиваются к мне в гости: “Вы у всех дома были, а к себе не зовете, нечестно”. Первым, за 2 часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами: 

- Это что? 

- Миксер. 

- Зачем? 

- Взбивать белок. 

- Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали? 

- Пол пылесосить. 

- Пустая трата, и веником можно, - он тычет пальцем в фен. - А это зачем? 

- Лешка, это фен! Волосы сушить! 

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением: 

- Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?! 

- Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было! 

- Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон - полный балкон настирали! Порошок переводите! 

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают. 

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и 1 притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна - пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они - лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия. 

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой - уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван её люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, её бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается: 

- Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду! 

- Вань, нельзя так говорить про учителя, - Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену: 

- Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на 3 года моложе, и будет еще злее. 

Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку. 

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан - мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван. 

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание - выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты. 

Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет. 

- Светлана Юрьевна, здравствуйте! - меня окликает ухоженный молодой мужчина. - Вы меня узнали? 

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка: 

- Конечно узнала, - может быть, по ходу разговора отпустит память. 

- А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела? 

- Ваньк��! Это ты?! 

- Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, - в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой. 

- Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих. 

Он вошел в девяностые как горячий нож в масло - у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву. 

- Вы изменили наши жизни. 

- Как? 

- Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы. 

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы “Вокруг света”. Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке. 

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть. 

Светлана Комарова

[taezhnaya]

Книжная полка: Журналист и писатель Ольга Бешлей о любимых книгах// Wonderzine

В нашем доме жила девочка Инга. Она была старше меня на год или два. У Инги была чудесная бабушка, которая учила ее читать и писать. Я попросила научить и меня. Бабушка Инги подарила мне азбуку и объяснила, что буквы складываются в слова, слова — в предложения, а предложения — в абзацы, и так получается текст. Помню, что было лето, я запиралась с азбукой в своей комнате и складывала буквы. Из всех комнат лишь моя — самая маленькая, оклеенная жёлтыми бумажными обоями — выходила на солнечную сторону, и буквы складывались среди тепла и света.

Свои успехи я показала уже осенью. Мы с мамой пошли на почту, чтобы позвонить родственникам в посёлок (конечно, сейчас уже сложно представить, что для звонка по межгороду нужно было куда-то идти). И вот мы подходим к зданию почты — огромному, серому зданию, — мать держит меня за руку, я набираю в грудь воздух и читаю большие синие буквы на торце: ПОЧ-��А ТЕ-ЛЕ-ФОН ТЕ-ЛЕ-ГРАФ. Мы останавливаемся. Мама смотрит на меня с недоумением, потом — с ужасом. «Я умею читать!» — говорю я. «Какой кошмар», — говорит мама. Она почему-то очень расстроилась.

Свою первую «взрослую» книгу я прочла в восемь лет — это были «Мастер и Маргарита» Булгакова. С этой книгой у родителей была какая-то своя, нежная, студенческая история. Издание, которое я взяла, отец подарил маме на день рождения — на обложке была изображена очень красивая женщина в облаке коротких тёмных волос и прищурившийся одним глазом кот с колодой карт. Но моё внимание привлекла обложка с обратной стороны книги — там был нарисован бегущий маленький человек. Он бежал в огромном белом пятне, мимо искажённого тёмного дома и линий электропередач, под синей дрожащей луной. Этот человек показался мне очень одиноким, а положение его — бедственным. Мне вдруг захотелось узнать, куда он бежит и от чего. И поможет ли ему кто-нибудь.

Мой отец одно время торговал литературой, и все издания, которые появлялись в доме, были книгами, которые он выбирал для себя. Отец много работал, а если не работал, то почему-то всё равно не бывал дома. Он жил какой-то своей, таинственной жизнью, к которой никто из нас не был причастен. О том, что он был и ушёл, можно было догадаться по свежим газетам, новым книгам и кассетам с кино. Когда никто за мной не смотрел, я подбирала все эти вещи. Так я прочла Маркеса, Хемингуэя, Фолкнера, Сэлинджера, Стейнбека, Набокова и бесчисленное количество репортажей из Чечни в газетах, забытых на кухне. Мне почему-то казалось, что если я всё это прочитаю, то что-то пойму про отца, и тогда он заговорит со мной.

Свои книжные интересы у меня появились в средней школе. Так, я пару лет была очень увлечена «Приключениями Шерлока Холмса» и смотрела по телевизору сериал с Джереми Бреттом. Потом, разумеется, случился «Гарри Поттер» — об этой книге я услышала из новостей, официальных переводов ещё не было, и я нашла какой-то неофициальный в интернете. Эта история привела меня в русский фанфикшн. В это почти невозможно поверить, но я помню первый русский фанфик по вселенной Гарри Поттера (сейчас их тысячи, сотни тысяч, может быть, уже миллионы). Я помню, как формировалась культура русского ��икрайтерства и культура перевода — всё это росло и развивалось вместе со мной. И помню, как трясло меня от волнения, когда я делала свою первую публикацию — ни один текст после не доводил меня до такого состояния. Казалось, душа куда-нибудь улетит.

Ближе к старшим классам я стала интересоваться всем, что выкладывали на лучшие места книжных магазинов. «Наверное, здесь что-то есть, раз все читают», — рассуждала я. Так были прочитаны почти весь Мураками, Артуро Перес-Реверте, Пауло Коэльо, Акунин и несколько десятков книг Дарьи Донцовой. Эта всеядность сохранилась за мной до сих пор: я охотно читаю как классику и распиаренные интеллектуальные романы вроде «Щегла», так и какое-нибудь адовый шлак с чёрной дырой в центре сюжета. Мне всё это зачем-нибудь нужно.

Журналистом я решила стать после «Территории команчей» Артуро Переса-Реверте. Сейчас мне сложно сказать, почему эта книга меня впечатлила, — она про военных журналистов, и ничего хорошего о профессии там не написано. Впрочем, я тогда училась в физико-технической школе при институте атомной энергетики. Мне, наверное, показалось, что журналисты очень интересно живут. Если я понимаю, как сделан текст, то для меня это проходная книга. Если не понимаю — для меня это важная книга. Если совсем не понимаю — значит, текст запредельно хороший. Иногда из-за этого я начинаю плакать. Такое недавно со мной случилось с «Архиереем» Чехова.  

С двадцати двух до двадцати семи лет я почти ничего не читала. Это был очень тяжёлый период моей жизни. А чтобы читать книги, нужно хоть некоторое количество душевных сил. Сейчас мне двадцать восемь, и за последний год я очень много прочла. В основном я читала большие романы, которые пропустила. Из новых переводов — тех же Франзена и Янагихару. У меня сложилось впечатление, что всех авторов современных больших романов отличает одна черта — они, очевидно, прошли курс психотерапии. Так что когда кто-то пишет: «О боже, Франзен залез мне в голову», — я думаю, что так и есть. И, к сожалению, не он один.

ХАРУКИ МУРАКАМИ

«Страна Чудес без тормозов и Конец Света»

Идёт незаметная обывателю информационная война: корпорация под названием «Система» занимается защитой данных, а корпорация под названием «Фабрика» — взломом и воровством информации. О том, что роман был опубликован в 1985 году, забываешь почти тут же. В книгах Мураками меня всегда задевали детали. Быт героя описан так, что немедленно хочется жить его жизнью: есть его еду, пить его выпивку, читать его книги и слушать его музыку. Правда, примерно в такой же степени не хочется плавать в канализации с дыркой в животе — эти сцены тоже прописаны с натуральностью, от которой передёргивает.

Я впервые читала «Страну Чудес без тормозов», когда училась в школе, и тогда бытовая жизнь героя казалась мне идеалом. Недавно я перечитала и поняла, что всё сложилось само собой: я прочла все книги и слышала все песни из этой книги. Я даже выпила все напитки, которые пил главный герой. Я только не ела копчёных устриц, жареных сардин и солёных слив. Но, я думаю, у меня ещё есть время до конца света.

ЭЖЕН ИОНЕСКО

«Носорог»

Вскоре после взятия Крыма моя мама, которая в то время работала за прилавком крохотного магазинчика, позвонила мне в лёгкой тревоге и сказала: «Оля, я ничего не могу понять. Я много лет знаю всех своих покупателей — это тихие, интеллигентные люди, которые всегда избегали политических тем в разговоре. И вот представь — сегодня они ввалились к нам в магазин толпой, размахивали транспарантами и утверждали, что идут на митинг в честь присоединения Крыма. Что с ними стало? Я ничего не понимаю!» А я сразу подумала: «Ионеско!» Я также считаю, что каждый из нас хотя бы раз в жизни был носорогом.

НИКОЛАЙ ЛЕСКОВ

«Железная воля», «Запечатлённый ангел», «На краю света»

Читая Лескова, я вхожу в состояние грусти, нежности и сострадания. Очень люблю «Железную волю». Это история о том, как сошлись в наиглупейшем противостоянии немец Гуго Пекторалис и русский выпивоха Сафроныч. Русский человек победил, но и сам при этом помер. Мне очень нравится цитата из этой повести — якобы одного русского генерала о немцах: «Какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведём, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять её».

Другой любимый рассказ — «Запечатлённый ангел» — чтение зимнее, рождественское. Впрочем, по мне, так весь Лесков — писатель зимний. Как и повесть «На краю света» — и там, и там рассказ приходится на святки. И если «Железная воля» о трагической непобедимости русского народа, то «Ангел» и «На краю света» — об испытании веры и испытании верой. Для меня это важные темы.

УМБЕРТО ЭКО

«Маятник Фуко»

«Маятник Фуко» — труд по перекраиванию истории. Подробное руководство по тому, как подчинить историю любой, даже самой безумной идее. На глазах читателя все значимые исторические события укладываются в план тамплиеров, да так ловко, что в какой-то момент чушь становится убедительной. Перекраивание истории — опасная игра. В «Маятнике» герои оказываются жертвами своей выдумки. И это в той или иной мере ждёт всех, кто подтасовывает факты и занимается пустословием. Этот роман я вспоминаю примерно с той же регулярностью, что и «Носорога» Ионеско. А если оказываюсь в Париже, обязательно иду смотреть на маятник в Музей искусств и ремёсел.

ФЁДОР ДОСТОЕВСКИЙ

«Дневник писателя»

Для меня «Дневник писателя» навсегда зачеркнул знак равенства между человеком, который писал книгу, и человеком, который её написал. В творчестве человек выходит за границы своей личности. Вне творчества любимый писатель может быть сколь угодно меньше нашего о нём представления, оказаться неблизким, неприятным тебе человеком. Я понимаю, что публицистику Достоевского нужно читать с оглядкой на культурно-исторический контекст, но всё же из настоящего времени делается не по себе: Крым наш, Константинополь будет наш, Запад загнивает, поляки плохие, французы плохие, католицизм — ересь, а русский народ — классный. Ну и моё любимое: «Уж не потому ли обвиняют меня в „ненависти“, что я называю иногда еврея „жидом“?»

ТОМ СТОППАРД

В одном из интервью Стоппард сказал, что не ходит в церковь, но постоянно находится в состоянии разговора «с чем-то, что не является материальным». Этот разговор всё время ведут и его герои. Они задают самые сложные, самые тяжёлые вопросы. И они требуют ответов и точности формулировок там, где это почти невозможно — среди зыбкого, разваливающегося мира. Я также люблю Стоппарда и за то, как свободно он нарушает единство времени и пространства. «Не волнуйтесь, я не упаду!» — говорит бедняжка Софи, спускаясь по лестнице в седьмой сцене, а уже в восьмой — спустя несколько лет — выбрасывается из окна.

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ

«Пак с Волшебных холмов»

Если «Маятник Фуко» — книга о том, как не нужно обращаться с историей, то «Пак с Волшебных холмов» — о том, как нужно. И как мы, к сожалению, не умеем. В моей книге есть замечательное предисловие переводчика Григория Кружкова, который, прежде чем взяться за перевод, поехал в дом-музей Киплинга в Сассексе, потому что все места, упомянутые в книге — Мельничный ручей, волшебный Холм, Омут Выдры, Ведьмины круги, — реально существующие локации, где играли дети писателя.

Они сотни лет существовали здесь до того, как Киплинг купил этот дом, и они существуют там до сих пор. «Не просто луг, не просто лес», — пишет Киплинг в стихотворении, открывающем первую книгу сказок. У всего вокруг — у мельницы, у пруда, у колодца — есть история, рассказать которую мог бы и местный старожил, и римский центурион, и нормандский рыцарь, и даже старый дух этих мест — Пак с холмов. Зависть!  

ДЖЕРОМ ДЭВИД СЭЛИНДЖЕР

«Девять рассказов»

Я очень люблю его девять рассказов — в них много неопределённости, неочевидности, тёмных мест. Кто-то пытается разобраться, восстановив хронологию жизни семьи Глассов, кто-то анализирует рассказы через дзен-буддизм, которым увлекался Сэлинджер. Я никогда не пыталась толком объяснить для себя, почему, например, застрелился Симор из рассказа «Хорошо ловится рыбка-бананка». Этих объяснений может быть сколько угодно, и ни одно не имеет значения. В рассказах Сэлинджера много одиночества, неприкаянности, непреодолимого несчастья. И диалогов, которыми я восхищаюсь.

ЮХАН БОРГЕН

«Маленький лорд»

Когда я читаю Боргена, я вспоминаю Бергмана, когда смотрю Бергмана — вспоминаю Боргена. Трилогия о Вилфреде Сагене — психологически тяжёлая книга. Это очень точный, напряжённый текст, через который местами просто не хочется проходить, чтобы не испытывать сильных чувств. На меня большое впечатление произвёл один из ключевых образов трилогии — стеклянное яйцо, которое досталось Вилфреду от отца — простая игрушка, с искусственным снегом и маленьким домиком. В какой-то момент Вилфреду кажется, что и сам он внутри такого яйца. Замкнутость мира — реальная или воображаемая — на самом деле совсем не уютная. Она страшная, страшная, страшная.

СТИВЕН КИНГ

«Плот»

Если вы почему-то воротите нос от его книг и не считаете Кинга выдающимся писателем, почитайте хотя «Плот» — рассказ о том, как группа ребят поехала купаться на безлюдное озеро. Я сразу и спойлер скажу — всех сожрало огромно�� пятно. И если читая Кафку и Ионеско, всё же хоть как-то задаёшься вопросом, почему люди вдруг превращаются в жуков или носорогов, то, читая Кинга, вопроса «Откуда взялось пятно, которое всех сожрало?» даже не возникает. Во-первых, потому что у Кинга нет ничего более естественного. Во-вторых, просто не хочешь знать ответ.

[111novosti-blog]

New Post has been published on News Today

New Post has been published on http://111novosti.tk/marin-le-pen-mozhet-umenshit-es/

Марин Ле Пен может уменьшить ЕС

Большое интервью: Марин Ле Пен (Marine Le Pen) скоро может уменьшить ЕС: «На следующий же день после того, как меня избрали бы президентом, я бы сообщила французскому народу о проведении референдума». Журналист SvD Тереза Кюхлер (Teresa Küchler) встретилась в Париже с лидером «Национального фронта» и поговорила о пресловутой охране, ЕС и о том, можно ли быть одновременно мусульманином и французом.

Париж — Марин Ле Пен никогда не рискует. Перед предвыборным штабом «Национального фронта» на улице Фобур-Сент-Оноре, откуда рукой подать до триумфальной арки, рядами стоят ее охранники, все с переговорными устройствами в ушах, в бронежилетах и с мрачным выражением лица.

Сотрудники безопасности «Национального фронта» скандально известны: когда партией управлял отец Марин Жан-Мари Ле Пен, многие годы его окружали бритоголовые охранники. Сегодня у них волос на голове побольше. Но из-за этого они не стали менее устрашающими: есть видео, где видно, как охранники Марин Ле Пен жестоко расправляются с людьми, которые слишком близко подошли к их лидеру.

Марин Ле Пен прибывает в бронированном автомобиле с черными стеклами и быстро заходит в здание. Возможно, осторожность лидера партии связана не только с тем, что скоро выборы и атмосфера накалена более, чем обычно, а в сторону политиков направлено больше угроз, или с тем, что в Париже за короткое время случились две кровавые террористические атаки с исламистским подтекстом. Возможно, она просто уже давно привыкла к страху.

Марин Ле Пен было всего восемь лет, когда на лестнице дома, в котором она жила со своими родителями и сестрами, взорвалась бомба. Никто из членов семьи не пострадал, но теракт, направленный на Жана-Мари Ле Пена оставил глубокий след в душе маленькой Марин.

Когда журналисту SvD вместе с небольшой группой журналистов, наконец, позволяется встретиться с кандидатом в президенты, оказывается, что сейчас она, во всяком случае, в хорошем настроении.

  «Сегодня же международный женский день, поэтому будет правильным начать с вашего вопроса», — говорит Марин Ле Пен и подмигивает мне, посмеиваясь и словно напоминая о женской солидарности.

Но как только диктофон включен, она тут же превращается в того суперпрофессионального политика, которым она и является, и ее ответы на вопросы подобны выпущенным ракетам. Марин Ле Пен красноречива, по образованию она юрист и может говорить с крестьянами на языке крестьян, а с учеными — на латыни.

Тереза Кюхлер: Повсюду в Европе сейчас растут опасения, что если вы придете к власти, то запустите процесс распада и разрушения ЕС. Это правда? Вы этого хотите?

Марин Ле Пен: Я думаю, что самые большие опасения повсюду в Европе сейчас касаются скорее той политики, которую проводит ЕС, а боятся — люди, которые вынуждены подчиняться, — отвечает Ле Пен молниеносно.

Марин Ле Пен последовательно говорит о ЕС как о различных «народах» — peuples — и никогда не говорит о «европейцах». Выбор слов важен, так как большая часть ее предвыборной кампании рассказывает о том, что именно делает французский народ уникальным.

ЕС она описывает как подавляющий союз, в рамках которого разным народам с различной идентичностью не позволяется проявлять свои различия.

«Народы считают, что союз вмешивается во внутренние дела отдельных стран и что он показал себя совершенно неспособным защитить внешние границы, которые взялся оберегать в тот момент, когда потребовал от всех стран-членов ЕС разрушить свои», — выстреливает лидер партии.

«Часть террористов, которые приходили сюда, неся смерть и разрушение в нашу страну, без всякого труда перешли те границы, которых больше не существует».

Марин Ле Пен хочет также отменить евро, хотя все экономисты сходятся на том, что Франции евро было только на пользу. Но Ле Пен не согласна. Она хочет иметь возможность девальвировать валюту в качестве одной из мер в рамках того, что она называет «патриотической экономикой».

— А что касается ЕС в целом?

— Через день после того, как меня избрали президентом, я бы объявила французскому народу, что не позднее, чем через шесть месяцев, мы проведем референдум. На референдуме будет поставлен вопрос «Хотите ли вы покинуть ЕС?» Затем я начну переговоры с ЕС и потребую вернуть нам обратно четыре «суверенитета» — возможность самим решать в областях, которые касаются французов и которые нужно опять передать в руки французского народа.

Четыре суверенитета упомянуты в предвыборном манифесте Ле Пен — помимо денежной, это законодательная, территориальная и экономическая независимость.

— Возьмем экономическую независимость — есть ли у меня сейчас право вести патриотическую экономику, например, требовать, чтобы заказы по государственным закупкам шли французским предприятиям?— задает Ле Пен риторический вопрос и качает головой.

— Если ЕС ответит тогда, что они на это согласны, и скажет «окей, мы вернем вам ваши суверенитеты», тогда я вернусь к французскому народу и скажу, что теперь мы можем остаться. Но если ЕС скажет, что об этом речи не идет, тогда я попрошу французов проголосовать за выход из ЕС, — объясняет Ле Пен.

— Я хочу видеть Францию свободной, независимой и вернувшей свою идентичность.

— Вы вновь упоминаете идентичность — а что конкретно вы имеете в виду?

— Сегодня мы постепенно теряем содержание нашей национальной идентичности, на нее нападает фундаменталистский ислам, закрепившийся в стране, который проводит вербовку в нашей стране и развивается в нашей стране, и провоцирует регресс в первую очередь в области прав женщин.

— Но наша национальная идентичность касается также и нашей собственной экономической политики, способности защитить экономическую модель, на которую опирается Франция: сильное государство, нация, семейное сельское хозяйство, система социальной защиты. Все это для нас, французов, очень важно, если мы хотим сохранить «l’égalité» — равенство — не только между отдельными французами, но и между разными частями страны. Во�� это все и есть наша идентичность, — утверждает Ле Пен.

Значит, согласно Ле Пен, особая французская идентичность состоит в интересном и временами неловком сочетании национализма и классической левой политики, изобретательно. Ведь Франция сейчас, фактически, «правая» страна. После победы Франсуа Олланда (François Hollandes) на президентских выборах в 2012 году, классические правые, то есть те, кто выступает за ликвидацию чрезмерно амбициозной системы социальной защиты, выигрывали буквально на каждых выборах: региональных, муниципальных, выборах в сенат и в национальное собрание.

— Можно ли быть французом и мусульманином или французом и европейцем одновременно?

— Дело не в том, что у человека может быть много идентичностей, а в том, какую из них человек ставит в приоритет. В первую очередь вы француз, а уж потом у вас идет религия, регион рождения — возможно, вы родились и в другой стране, вы и европеец тоже — с исторической и географической точки зрения мы все европейцы. Я европейка, но в первую очередь я француженка.

— Если вы в первую очередь чувствуете себя мусульманином и только потом — французом, значит, вы ��е поняли, что такое французская идентичность.

Другие опасения, связанные с Ле Пен, это то, что она будет слишком дружелюбно настроена по отношению к России. Это, в общем, ни для кого и не секрет.

— Какие вы предполагаете отношения с Россией?

— У Франции нет никаких причин не развивать стратегические и экономические связи с Россией. Россия не нападала на Францию, не действовала враждебно по отношению к Франции. Франции не следует участвовать в той холодной войне, которую ЕС ведет против России уже несколько лет.

— Но агрессивная политика России, например, на Украине, беспокоит многие европейские страны, особенно те, что на востоке. Что вы скажете о ней?

— ЕС способствовал ситуации на Украине тем, что действовал нечестно и давил на Украину, обещая ей возможное сближение в обмен на то, что она порвет все связи с Россией. Мы очень хорошо знаем, что одна часть Украины смотрит на восток, а другая половина населения — на запад. Франция с удовольствием поучаствует в поисках решения конфликта мирным путем.

— Как вы финансируете свою партию? Вы получаете русские деньги?

— Я рада, что вы спросили. Я получаю государственную финансовую поддержку, как и остальные. И я не получала деньги от России, а взяла ссуду, которую должна вернуть. Если уж вы все равно здесь: если у вас там есть какой-то банк, который захочет дать ссуду на содержание политической партии, то примите к сведению, что я ищу заемщика.

Главные новости России и мира в режиме онлайн! политика,происшествия

Источник

[gutherzig-2014]

Оксана Васякина – Роза

Автофикшн о тёте писательницы - Светлане, составленный по воспоминаниям.

Если говорить поверхностно, то это история о неудовлетворённой женщине, прожившей ничем не примечательную жизнь вместе с матерью в маленьком городе, затерянном в Сибири: в одной и той же комнате и на одном диване – от рождения до смерти.

Но чтобы рассказать историю другого человека, приходится рассказать и что вас связывает, а значит и свою собственную историю.

И Оксана думает, рефлексирует, проводит параллели, порой, безжалостно, по отношению к происходящему – как хирург.

Запахи, косметика, звуки, голоса, жесты, поступки

Детские воспоминания здесь своими, точно схваченными, деталями сродни Юрию Каракуру, только в «Розе» в них беспросветный мрак.

Порой я думаю: а возможно ли так откровенно рассуждать и рассказывать о близких людях, когда они ещё живы? Героев книг Оксаны Васякиной уже нет в живых, и, с одной стороны, это позволяет посмотреть на чужую жизнь отстранённо и в её завершённости,

а с другой – даёт возможность высказывания без оглядки на реакцию другого человека.

Это не тот случай, когда о мёртвых либо хорошо, либо ничего.

Это случай, когда о мёртвых только правду- какой бы горькой она не была.

Книга озвучена автором, и о каких-то вещах – да почти обо всех – звучит как оголение вплоть до проникновения под кожу.

Например, Оксана признаётся, что принимает антидепрессанты после 24го февраля и у нее пограничное расстройство в фазе декомпенсации и ищет истоки этого: некоторые психиатры пишут, что это может быть комплексное ПТСР

«Роза» - это ещё и хороший пример того, как формируется психическое расстройство, как семья может этому способствовать. Ощущение, что эта семейная система дала сбой и поэтому «ненавидеть женщин в семье было легально».

Женщин здесь не спрашивают, чего они хотят, их обязывают. И это причина недостатка идентичности.

Интересно, что здесь только женщины: о деде, отце и партнёрах почти ничего нет – они словно бы здесь не выживают.

Например, Оксана описывает, как партнер Светланы избивал её и прыгал на её голове так, что после она неделями не могла выйти на улицу, а когда поправилась снова с ним сошлась.

Как при рождении у матери нет возможности даже выбрать имя для своей дочери.

Это насилие к себе, заложенное и позволенное средой.

При этом книга откровенно-женская и важная с точки зрения женской оптики, в т.ч. для мужчин.

Есть здесь и опыт первых месячных, от которых героине неуместно и стыдно, и не хочется быть девушкой детородного возраста.

А от описания последствий разрыва после родов мне, как и героине, стало не по себе.

В какой то момент это становится книгой и про туберкулез:

много физиологических подробностей болезни, красочных метафор и описаний из художественной литературы.

Но книга всё же больше: о саморефлексии, о семье, о месте женщины, о трансгенерационной истории.

Напомнило "Отец смотрит на запад".

Интересное сравнение, что для каждой книги - своё место. И в кресле, где Оксана писала первую книгу о мертвой матери («Рана») - другая книга не пишется.

Это заключительная часть трилогии. Первые две книги об умерших матери и отце мною пропущены, так что буду читать в обратном порядке.

(к слову, голосом Оксаны озвучены и друг��е романы этого жанра нобелевской лауреатки Анни Эрно. Можно сказать, это голос женского автофикшн в России)

[creating-beautiful]

КЛЮЧ В КАРМАШКЕ ПЛАТЬЯ 

http://creating-beautiful.tumblr.com

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников шестнадцать. Я его боюсь. Я боюсь их всех. 

Светлана Комарова уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант. А в 90-х она 8 лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях. 

Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут - воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима. 

На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. "Божья коровка, полёти на небко", - не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом. 

Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце - ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и 3 недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему. 

В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой. 

- Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка? 

- Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, - золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных. 

В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать 5 лет назад дети учились 10 лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем - сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего 1 год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс. 

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе - второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь. 

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. "Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся", - я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника. 

Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям - половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни. 

Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад - учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в 1 дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся. 

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего - у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программное обеспечение. Вызывать его к доске без толку - он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:  "Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все сообщают - учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью", - она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь. 

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна. 

- Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! - Ванька бежит за мной по улице. - Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! - Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос. 

- Вань, иди домой, попутку поймаю. 

- А если не поймаете? Обидит кто? - "Обидит" и Дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Обидеть подобранного зимой попутчика - нет. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно - снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше - перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге. 

Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание. 

"Язык придержи, - негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. - Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню". 

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван - непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не необходим, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами. 

Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и 2 раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала "Вокруг света". Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет. 

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное - захотеть изменить.

Весной они набиваются к мне в гости: "Вы у всех дома были, а к себе не зовете, нечестно". Первым, за 2 часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами: 

- Это что? 

- Миксер. 

- Зачем? 

- Взбивать белок. 

- Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали? 

- Пол пылесосить. 

- Пустая трата, и веником можно, - он тычет пальцем в фен. - А это зачем? 

- Лешка, это фен! Волосы сушить! 

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением: 

- Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?! 

- Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было! 

- Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон - полный балкон настирали! Порошок переводите! 

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают. 

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и 1 притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна - пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они - лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия. 

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой - уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван её люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, её бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается: 

- Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду! 

- Вань, нельзя так говорить про учителя, - Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену: 

- Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на 3 года моложе, и будет еще злее. 

Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку. 

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан - мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван. 

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание - выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты. 

Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет. 

- Светлана Юрьевна, здравствуйте! - меня окликает ухоженный молодой мужчина. - Вы меня узнали? 

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка: 

- Конечно узнала, - может быть, по ходу разговора отпустит память. 

- А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела? 

- Ванька! Это ты?! 

- Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, - в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой. 

- Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих. 

Он вошел в девяностые как горячий нож в масло - у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву. 

- Вы изменили наши жизни. 

- Как? 

- Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы. 

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы "Вокруг света". Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке. 

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть. 

Светлана Комарова