exists-already

[exists-already]

Как объяснить иностранцу, что такое «дача»? Мы выросли в разных мифологиях. Американцы поколениями зарабатывали собственность, зная, что она принадлежит им по праву и навсегда. Советскому человеку, кроме права умереть, никто ничего не гарантировал. Когда последний романтик коммунистического труда вышел из комы и понял, как крепко его наебали, властям стало ясно — нужен отвлекающий маневр. Исходные условия: двести пятьдесят миллионов нищих, которых нужно чем–то занять. В собственность ничего давать нельзя, хлопот не оберешься. И тогда изобрели дачу. Домик за городом, на бесплодном участке размером с гулькин хрен? Кругом – бдительные соседи, которые порвут горло за десять сантиметров земли, им даже не принадлежащей? Заманчиво! воскликнул советский гражданин, у которого испокон веку в кармане были блоха на аркане да вошь на цепи. Моя дача началась, когда одним весенним днем мы с папой отправились на вокзал и сели в электричку. Я не помню дороги, но хорошо помню, как впервые увидел длинную ложбину, заросшую редким ельником и осиной. Нас было несколько десятков человек с инструментами. Папа привез с собой туристический топорик в брезентовом чехле. Мне очень нравился тот топорик с удобной рукояткой, облитой резиной, но папа не разрешал с ним играть. Очевидно, топор оказался говенным, я помню, как он матерился сквозь зубы, борясь со скользким осинником. Под ногами была абсолютно мертвая земля — песок и галечник. Это был эпический день. Словно путешественники высадились на суровом берегу, понимая, что проведут здесь остаток жизни. Мне было одиннадцать лет, я был одним из этих пропащих, но слишком юным, чтобы понять последствия. Группе людей предстояло свести ёлки и заложить фундамент своей будущей иллюзии. Как ни посмотри, дача была супер–идеей. Безотказный предохранительный клапан: кто станет бухтеть о положении дел в стране, отбарабанив неделю на основном месте, а выходные – на даче? Человек мог сколько угодно копить пар, но в субботу он выезжал на пьянящий воздух, брал навозную лопату и два дня беспощадно вкалывал. Государство обдурило нас дважды: миллионы получили иллюзию собственности и задаром обустроили бросовые участки вокруг городов, на которые никто в здравом уме бы не позарился. Два дня еботни на глазах у соседей. Наши помидоры будут не хуже ихних. Чужие огурцы, соседские жопы – все на виду, все в двух шагах. Никакого личного пространства. Определить, кто побеждает в битве за урожай, можно просто глянув через забор. На куске пустыни, которую получили мы, не росли даже лишайники. Поэтому, как только разметили участки, на них сразу же повезли землю. Кто–то открыл подпольный бизнес и разбогател. За грузовики с грунтом происходили настоящие битвы. Но они были ничто по сравнению со страстями вокруг навоза. Из–за телеги коровьего говна затевались конфликты шекспировского размаха. Люди торговались, подкупали, обманывали и наживали врагов. Были триумфаторы и побежденные. Мама сияла, если ей удавалось перекупить партию навоза, заплатив больше соседа. Какой простор для интриг! Людям отчаянно недоставало драмы, даже крохотная ее порция волновала кровь. Сосед Петя своим забором отхватил у нас десять сантиметров земли. Нахуя ему нужна была эта жалкая полоска? Была ли она так важна нам? Неизвестно. Знаю только, что Петю заклеймили гондоном и вором, и он останется таким навеки. То, что начиналось, как безобидный проект, быстро стало прорвой, сосущей время и деньги. На первых черно–белых фото я вижу себя, сутулого мальчика с герпесом на губе, несущего длинную балку. Папа — на другом конце. Вокруг каменистая пустыня, на которой какие–то оборванцы строят халупы. Мы купили панельный домик, собрали его и покрыли крышу шифером. Ушлые наёмные распиздяи уговорили нас класть шифер на голые балки, тепло уходило через крышу, а папа материл засранцев и свою доверчивость. Потом построили летнюю кухню. Папа тесал опорные столбы и топором рассадил себе ладонь около большого пальца – он стоял и рассматривал рану, осторожно раздвигая края. Его спокойствие поразило меня не меньше вида прыгающ��й оттуда крови. До этого я видел только свинину, которую мама разделывала на суп. Я не испугался, но внутри будто повернулся какой–то выключатель. Следом построили бетонную стену вокруг участка, высотой в полметра. Моя семья ничего не делала наполовину, и стену сразу назвали «Великой Китайской». Жертвы были сопоставимыми: мы надрывались, таская щебень из карьера. Красивый, будто раскрашенный — ни одного похожего куска. Я грузил его лопатой, которую привозил с собой. Пятьсот метров с гремучей тачкой туда и пятьсот – обратно, уже с грузом. Не помню, сколько тачек я перетаскал, помню, как руки отваливались. Мне доводили дневной план по щебню, как в лагере, и начиналась погибель. Я молчу про полив. Кажется, меня никогда не растили с такой заботой, как эти ебучие помидоры. Главным проклятием было то, что работа не кончалась. Просто никогда. В сезон вся семья ехала на галеры каждые выходные, без исключений. Когда я дорос до протестов, мной начали манипулировать: шантаж, давление на совесть, угрозы. Родные, люди по натуре деликатные, в вопросах рабского труда становились жесткими, словно вели переговоры с террористами. Лейтмотивом было: «Ах, не хочешь работать? А есть хочешь зимой?» Я был ребенком, полным запретов, окрутить меня было проще простого. Обычно я обижался и надувал губы, таким меня совали в душегубку электрички и везли к месту работ. Мама как–то отругала меня за то, что я плохо работал. «Мне перед соседями стыдно!» — сказала она, — «Мы вкалываем, а ты стоишь с лопатой, дышишь свежим воздухом!» Только лет через двадцать я смог понять, каким это было абсурдом, а тогда работа для соседей казалась вещью обыденной. Мы выворачивали из земли ледниковые валуны и центнерами мешали бетон. Блядскую дачу надо было красить раз в два года, для этого приходилось сдирать старую краску. Родители ездили на велосипедах на ферму, и везли оттуда на руле по два ведра жидкого говна. Смеясь, они рассказывали, как кто–то из соседей грузил навоз в багажник «мерседеса». Возить навоз мерседесами казалось им идиотской затеей. Странно, думал я, а велосипедами – нормально? Однажды мне поручили отвезти на дачу коробку семенной картошки. Она оказалась тяжелой, как труп. От станции было километра три. Вере��ка впивалась мне в пальцы, коробка отрывала руки. Я дотянул ее с огромным трудом, ни на секунду не спросив себя – почему это картошка весит, как свинец? Оказалось, на дне лежала старая сантехника – латунные краны, чугунные колена. Выбросить ее было нельзя по советской привычке – вдруг пригодится? Так же было и с одеждой: на дачи везли самую гадкую и заношенную. Приличные люди с высшим образованием выглядели, как бурлаки с той самой картины. Лично я отмотал свои двенадцать лет и могу сказать, что совесть моя вряд ли когда–то была чище, чем когда я откинулся с дачных рудников. В ненормальной стране, где результат труда никак не влиял на вознаграждение, дача стала оазисом социальной справедливости. Как вкалывал – так и выросло. В этом и был главный секрет успеха. Закат ее начался вместе с эрой накопления первичного капитала. Оказалось, что овощи и фрукты проще купить и грядки кабачков и патиссонов постепенно сменились банями и газоном. Расплодились буржуазные штуки вроде шезлонгов и качелей с навесами, потянуло барбекю, проезды заставили немецкими машинами. Потом разрешили продавать больше шести соток – и оказалось, что король голый. На дачах теперь работают только пожилые, по инерции, а малышей привозят отдыхать. Стали заметны местные шизоиды, любители адской деревянной скульптуры — раньше их не было видно за жопами трудящихся. Один человек оббил дом мужскими рубашками, как распятиями, другой повесил на фасад скрещенные двуручные пилы. Третьего не видно вообще – его участок окружен просмоленным частоколом метра два в высоту. Но главное – даже в выходные над участками висит странная тишина, к которой я никак не могу привыкнуть.

[exists-already]

Управление гневом

Однажды, сидя за рабочим столом, я вспомнил, что должен кое-кому позвонить. Я нашёл в справочнике номер и набрал его. 

На другом конце ответил мужчина: "Алло!". Я вежливо сказал: "Это Крис. Могу ли я переговорить с Робин Картер?". Неожиданно безумным голосом мужчина прокричал в моё ухо: "Сначала набери правильный номер, козёл!" и повесил трубку. 

Я не мог поверить, что кто-то может быть настолько груб. Когда я отыскал правильный телефонный номер Робин, я обнаружил, что случайно попутал местами две последние цифры. Когда я переговорил с ней, то решил набрать "неправильный" номер снова. Когда тот же самый парень поднял трубку, я завопил: "Ты мудак!" и повесил трубку. Я написал его номер на листок рядом со словом "Мудак", и повесил его неподалёку от своего рабочего места. Каждые пару недель, когда я оплачивал счета, или у меня просто выдавался неудачный день, я звонил по нему и кричал: "Ты мудак!". Это всегда меня ободряло. Когда телефонные компании ввели услугу определения номера звонящего абонента, я решил, что мои терапевтические звонки "мудаку" вынуждены будут прекратиться. Итак, я набрал его номер и сказал: "Привет, это Джон Смит из телефонной компании. Я звоню, чтобы узнать, знакомы ли вы с нашей услугой определения номера звонящего абонента?". Он прокричал: "НЕТ!" и бросил трубку. Я быстро перезвонил ему и сказал: "Это потому, что ты мудак!" и повесил трубку. Однажды я поехал в магазин, и, когда я уже был готов припарковаться на освобождающееся место стоянки, какой-то парень на чёрном БМВ подрезал меня и занял место, которого я так терпеливо дожидался. Я посигналил ему и прокричал, что так делать нельзя, но этот идиот проигнорировал меня. Я заметил на заднем стекле его машины надпись "Продаётся" с указанием телефонного номера, который я старательно записал. Несколько дней спустя, когда я отзвонился первому мудаку (я занёс его номер в список быстрого вызова), я подумал, что неплохо будет теперь позвонить и мудаку на БМВ. Я сказал: "В�� действительно тот, кто продаёт чёрный БМВ?". Он ответил: "Да, это так". Я спросил: "Могу я его осмотреть?". Он сказал: "Да, я живу по адресу Зелёный Бульвар, д. 34. Это жёлтый особняк, машина припаркована прямо перед ним". Я спросил: "Как вас зовут?". Он ответил: "Меня зовут Дон Ансен". Тогда я поинтересовался: "В какое время вас можно точно застать, Дон?". Он сказал: "Я появляюсь дома ежедневно после пяти". Я сказал: "Послушайте, Дон, могу я вам кое-что сказать?" Он ответил: "Да?" Я сказал: "Дон, ты мудак!" Затем я повесил трубку и также добавил его номер в свой список быстрого вызова. Теперь, когда у меня появлялась проблема, я имел возможность позвонить двум мудакам. Потом мне пришла в голову одна идея. Я позвонил мудаку No.1. Он сказал: "Алло". Я ответил: "Ты мудак!", но не повесил трубку. Он спросил: "Ты всё ещё на линии?". Я сказал: "Да". Он закричал: "Прекрати мне звонить!". "Заставь меня", — ответил я. "Кто ты?", — спросил он. Я ответил: "Меня зовут Дон Ансен". Он сказал: "Да? И где ты живёшь?". Я ответил: "Я живу на Зелёном Бульваре, д. 34, это жёлтый особняк, прямо перед ним припаркован чёрный Бумер". Он сказал: "Я еду прямо сейчас, Дон. И лучше бы тебе помолиться". Я сказал: "Как мне страшно, мудак!" и повесил трубку. Затем я позвонил мудаку No.2. Он сказал: "Алло?". Я ответил: "Привет, мудак". Он завопил: "Если я когда-либо узнаю кто ты...". Я сказал: "То что?". Он воскликнул: "Я надеру твою задницу!". "Хорошо, мудак, у тебя будет шанс. Я еду к тебе прямо сейчас". Я повесил трубку и немедленно вызвал полицию, сообщив им, что я живу на Зелёном Бульваре, д. 34, и что ко мне едет мой любовник, чтобы убить меня за то, что я переспал с другим. Затем я позвонил на канал местных новостей и сообщил о предстоящей гангстерской разборке по тому же адресу. Я быстро собрался и направился туда же. Я успел как раз вовремя, чтобы наблюдать двух мудаков, выбивающих друг из друга дерьмо перед шестью стоящими там автомобилями полиции, вертолётом службы новостей и целой группой журналистов.

[exists-already]

Происшествие в облаках

Самолет компании Swissair следующий рейсом в Эритрею попал в зону ��урбулентности на высоте 10 000 метров над уровнем моря. До посадки оставался примерно час, когда салон самолета тряхнуло и пластиковый стаканчик, выскользнув из руки Евгения Владимировича, опрокинул отвратительный растворимый кофе с молоком ему на брюки.

Практически сразу раздался голос командира экипажа, который попросил пассажиров сохранять спокойствие и пристегнуть ремни. Салфетки, разумеется, остались на подносе с остатками обеда, который заботливая стюардесса унесла перед тем как раздать напитки. «Хана брюкам, рубашку может еще удастся спасти, но брюкам хана. Если б сразу замочить, то может еще удалось бы отстирать, но к тому времени как доберусь до гостиницы можно даже не пытаться. Впрочем, все равно рубашку отдавать в прачечную, можно и брюки попробовать, думал Евгений Владимирович без всякой надежды на то, что его надежды сбудутся. Хорошо что хоть пиджак снял». Его расстройство было отягощено тем фактом, что вылетел он налегке, практически без багажа, в ручной клади был только лэптоп с зарядками и бритвенный набор, вот собственно и все. По идее больше и не должно было понадобиться. Командировка случилась внезапной и короткой. Сегодня утром, ни свет ни заря, ему позвонил замдиректора по опытному производству — Евгений Семенович и сообщил, что ему удалось договориться об участии их конторы в международной конференции посвященной разработке атомных реакторов с жидкометаллическими охладителями. Где ему, Евгению Владимировичу, нужно было зачитать материал по наработкам их института. После чего, если все сложится удачно, пообщаться с французской делегацией и получить от них описание их работы в этой области. Вылетать нужно было практически немедленно, сперва в Швейцарию, а оттуда уже в Эритрею. Евгений Семенович уже поджидал его на месте, он вылетел туда вчера вечером прямо из отпуска с каких-то там островов, где отдыхал с семьей. Времени осталось только на то, чтобы умыться, вызвать такси, проверить все ли материалы доступны через Dropbox, сложить в сумку лэптоп, зарядки, одеться и взять загранпаспорт.

Само выступление не вызывало никаких тревог, он только на позапрошлой неделе зачитывал этот материал на симпозиуме в Новосибирске. Но сам факт внезапного перелета, рушащиеся планы на выходные и, самое главное, безапелляционный тон Семеныча — раздражали ужасно. То что Семеныч был шефом раздражало даже меньше, чем то, что он, безусловно, был прав. Их давно пинали все кому не лень и говорили, что необходимо выходить на международный рынок, искать партнеров и продвигать свои разработки. Однако подходящих международных площадок для переговоров по данному вопросу в ближайшем времени не было. Точнее они до вчерашнего дня так думали. Конечно, дожидаться следующей профильной конференции в Рейкьявике это потеря времени, возразить было нечего и, положа руку на сердце, не в его интересах. Поэтому он ничего не стал говорить шефу по телефону, и получив ц.у. дал отбой, придержав свое раздражение до встречи.

Встреча эта состоялась через два часа после посадки, уже в гостинице Интерконтиненталь-Асмэра у стойки рецепции. «Катастрофа, заявил Семеныч, выразительно оглядев Евгения Владимировича. Значит так. Бросай вещи в номер и беги в магазин за новыми штанами. Тут у них техно-рай — сплошной хайтек. В европпах такого еще даже не видели. Я уже отоварился. Советую магазин SoftySoft. Cloudy Denim тоже хорош, но у SoftySoft сейчас акция, они меняют твою старую одежду в обмен на скидку в 80%. Все равно выходит довольно дорого, но того стоит». Семеныч манерно повернулся в три четверти, демонстрируя великолепный серый костюм. «Я весь гардероб еще в обед обменял. Насколько я помню, они открыты еще час. Если пошевелишься — успеешь. Магазин на нашей улице, из гостиницы направо, пройдешь три квартала (или четыре), по нашей стороне — не пропустишь. Потом зайди ко мне, я остановился в 807м номере».

Возражать не было времени и, опять же, не имело смысла. Через 45 минут, пройдя 6 кварталов, слегка взмыленный Евгений Владимирович (35 в тени!) вошел в магазин SoftySoft. Просторный, хорошо кондиционированный зал, оформленный в духе гугл-минимализма, поражал прежде всего полным отсутствием в нем одежды. Продавец-консультант, которого Евгений Владимирович сперва принял за швейцара, объяснил, что одежда «2.0» подстраивается под размеры своего владельца, а текстура и цвет настраиваются автоматически, поэтому необходимость в длинных стеллажах, заполняющих 70% торгового простра��ства обычных магазинов готовой одежды, отпала. Вместе с этим отпала и необходимость в примерках. Достаточно было заполнить анкету где следовало указать вес, рост, объем талии, номер мобильного телефона, e-mail и учетную запись в фэйсбуке. Все остальное делалось автоматически — то есть удаленно. Евгений Владимирович, будучи человеком консервативным, остановил свой выбор на офисной модели и указал в цветовой палитре цвет наиболее близкий к залитым в самолете брюкам.

«Ваши вещи не нуждаются в стирке. Более того, они даже не мнутся. Их невозможно украсть, поскольку они приписаны именно к вашей учетной записи. Если их все-таки украли, вы в любой момент можете деактивировать их через свою учетную запись, вещал продавец. Главное не забудьте поставить наше приложение. Давайте я вам лучше помогу. У вас ios или андроид? „Процесс авторизации занял примерно 15 минут — аккурат до закрытия магазина. На обратном пути Евгений Владимирович размышлял о достоинствах новой одежды и пришел к выводу, что напрасно не прихватил с собой пиджак. “Жаль, думал он, теперь они закрыты, потом выходные, а завтра, сразу после конференции, мы улетаем. Ошибка, которую едва ли удастся исправить… А вот Семеныч, молоток, быстро сориентировался». Уже подходя к гостинице он почувствовал в кармане брюк вибрацию и достал смартфон. В трее висело сообщение:

«Доступно обновление. SoftySoft».

«Что там еще?» — подумал Евгений Владимирович, автоматически открывая трей. Появилось диалоговое окно с двумя кнопками

«Установить пятничное обновление „SoftySoft офис“ сейчас» | «Отменить».

Подумав пару секунд, он выбрал «Отменить». После чего, новое окно уведомило его, что обновление будет установлено после перезагрузки. Какой еще перезагрузки? Удивился Евгений Владимирович, убирая телефон. Перезагрузки чего?

Перед тем как зайти к Евгению Семеновичу, Евгений Владимирович зашел к себе, принять холодный душ. Когда он вышел оттуда бодрый и, в целом, довольный жизнью, на постели, где он оставил снятую с себя одежду, его ожидал пренеприятный сюрприз. Вместо его новых офисных брюк лежали ярко-алые джинсы «клеш», по внешним швам которых, от пояса и до самого низа, стразами змеились молнии. «Обновились, заразы! Перезагрузились и обновились!» Первой мыслью было — бежать в 807й и устроить скандал. Но здравый смысл привычно взял верх и, вместо заслуженного скандала, он открыл лэптоп, подключился �� интернету и зашел на сайт SoftySoft.com. В разделе «офис» он обнаружил описание обновления. Оно было задумано в качестве бесплатного бонуса, предполагалось, что окончив очередную трудовую неделю офисные служащие отправятся заливать стресс в ближайший бар. В этом случае обновление пришлось бы как нельзя кстати, поскольку позволяло не только сэкономить на дополнительной одежде, но и на времени пути от офиса домой и из дома до бара. Как уверял производитель, вид пятничного костюма, генерировался автоматически, на основании уникальных личных предпочтений пользователей, которые в свою очередь извлекались аналитическим алгоритмом из их профиля на фейсбуке. «Ну допустим, клёш это от даты рождения, но черт побери, почему алые? — подумал Евгений Владимирович. Психологи хреновы.» В ночь с воскресения на понедельник, брюки должны были обновиться еще раз, и принять прежний облик. Судя по описанию, откатить обновление было невозможно. Зато была приведена инструкция, заботливо показывающая как отключить обновления, чтобы не обновиться случайно. Только дочитав описание и отключив все, что можно было отключить (то есть все то, что было включено по умолчанию), он с брезгливостью облачился в алый клёш и отправился в 807й.

Вопли Евгения Семеновича, несмотря на закрытую дверь, были слышны от лифта. С техподдержкой общается, понял Евгений Владимирович. Дождавшись паузы, он громко постучал. Семеныч был багров лицом, одет в леопардовые лосины и черную футболку, на груди которой белым был изображен автомат Калашникова и надпись «AZADI BO KURDISTAN». На полу валялся голографический пиджак, на котором было изображено ярко голубое небо в облаках, на его фоне по-солдатски «столиком» падали вниз прилично одетые господа в черных пальто и котелках. Судя по всему, владелец пытался его растоптать. Войдя, он уселся в кресло и стал ждать окончания разговора, отмечая для себя новые речевые обороты. Семеныч, до того как занять должность в конторе, был кадровым офицером и уволился в запас то ли в звании полковника, то ли подполковника. Эту часть своей жизни он старался особенно не афишировать, но жаргонные словечки, проскакивающие у него в минуты гнева, вызывали у Евгения Владимировича чисто филологический интерес. «Какой, японс��ий городовой, понедельник?! Я тебе говорю, кипит твоё молоко, завтра в 9.00 конференция! Ты меня слышишь? Конференция по атомной энергетике, а не гей-парад!» Спустя н��которое время Семеныч, швырнул телефон на постель, и, плюхнувшись в соседнее кресло, закурил.

— В гостинице нельзя курить, сказал Евгений Владимирович — сигнализация сработает. — Нихера не сработает, ответил Евгений Семенович, и приглашающе подвинул пачку Евгению Владимировичу. Я ее отключил. — Я бросил, сказал Евгений Владимирович, вытаскивая сигарету из пачки. — Все бросили, ответил Евгений Семенович и протянул зажигалку. Кинули… Нае**ли! — Не кипятись только. Я зашел на их сайт. Почитал что и как… — Ну и? — Мы сами виноваты. Повели себя как последние гуманитарии. Надо было сразу заглянуть в настройки и отключить эти долбаные обновления. А теперь нужно, придумывать что-то другое. (О том, откуда брался дизайн, он предпочел не распространяться.) — Купить что-то другое не выйдет. Все уже закрыто. Заказать через интернет — тоже, к утру, да еще в субботу, не успеет доставка. — Поменяться одеждой с кем-то? Разве что друг с другом? Сшить самим?

Евгений Владимирович окинул взглядом окна в поисках штор. На окнах висели пластиковые жалюзи. Он встал подошел к кровати и сдернул покрывало. Пощупал простыню, затем потянул. Обычная белая простыня. На ощупь хлопок. «Погоди-ка, сказал Евгений Семенович, забирая простыню и наматывая вокруг пояса. Так… Теперь вот сюда, он перекинул ее через плечо и закинул за спину. Если вот тут закрепить булавкой, то будет выглядеть как греческая тога. Выглядел он скорее как посетитель финской сауны, но альтернативных фасонов не предвиделось. На ноги решено было одеть гостиничные шлепанцы для душа.

— В таком виде нас в конференц-зал не пустят, засомневался Евгений Владимирович. — Куда они денутся? У нас карты участников. Пустят. Пристроимся к делегации саудовцев, они всегда так одеваются, почему нам нельзя? В голосе Семеныча звучала железная уверенность, усиленная безысходностью.

Сперва на них косились, но в процессе доклада, авторитет был полностью восстановлен. Как вы понимаете, когда речь заходит о практической реализации тормозного излучения, возникающего при тепловом движении в горячей разреженной плазме, становится не до внешнего вида докладчика. Даже если он одет так, как будто только что выскочил из парной. И с французами договорились.

В аэропорт правда пришлось ехать в клешах и лосинах. Простыни и шлепанцы остались в гостинице. Но терпеть оставалось недолго. Самолет уже набрал высоту, при первой же пересадке в дьюти-фри можно будет купить спортивный костюм или что-то в этом духе. Даже хорошо, что рейс не прямой — никто не увидит этого ужаса, — думал Евгений Владимирович, засыпая в кресле самолета, когда его мысли были прерваны криками и усиливающимся гвалтом, выдающим нарастающую панику. Теракт? Он открыл глаза и, увидев вскочивших со своих мест полураздетых пассажиров, все понял. Его клеши исчезли. На поясе поверх трусов болтался ремень с пришитыми к нему карманами и какими-то проводами. Выудив оттуда мобильник он открыл последнее сообщение.

“Вы покидаете Эритрею. Благодарим вас за то, что воспользовались нашими услугами. Счастливого пути! SoftySoft”.

[exists-already]

Развод по-одесски

Дядя Алик приходит в мой магазин всегда после обеда. Он спрашивает, где его стул, садится и многозначительно молчит. Ему нравится, когда идет бурная торговля. Он может смотреть на этот процесс долго и с удовольствием, как пьяный романтик на костер.

– Как ваши дела? – интересуюсь я, пока нет клиентов.

– Володя, мне семьдесят пять. Какие могут быть дела, когда первая половина пенсии уходит на еду, а вторая – на её анализы? Зачем вам мои жалобы? Это не ходовой товар. Хотите услышать за чужое здоровье, идите в очередь в поликлинике и берите там все это счастье оптом. Я сегодня по другому делу.

– Я весь – одно большое ухо.

– Володя, у вас есть автомобиль?

– Есть.

– Я знаю, что есть. Но мне кажется, вам должно быть приятно, когда вас об этом спрашивают. Так вот, я имею, что предложить до кучи к вашему высокому статусу владельца «Жигулей». Я хочу практически подарить вам одну шикарную вэщь.

Он бережно разворачивает пакет, извлекает оттуда старые, потертые часы с блестящим браслетом.

– Вам ничего не надо делать. Просто выставите локоть из окна. Пусть солнце поиграет немного на богатом ремешке. Через пять минут в машине будет сидеть орава таких роскошных ципочек, что даже я, Володя, на полчасика бы овдовел. А вы знаете, как я люблю свою Ниночку. Остальные женщины будут кидаться вам под колеса и оттуда проситься замуж.

На лице ни тени улыбки. Он почти никогда не шутит, он так мыслит.

– Вы только подумайте: часы, ципочки, машина, и со всего этого поиметь удовольствий за каких-то сто никому, кроме меня, ненужных гривен.

– Двадцаточку насыпать можно. Да и то – из большого к вам уважения. Ваш «богатый» ремешок сильно инкрустирован царапинами, – без энтузиазма верчу я в руках ненужную мне «вэщь». Дядя Алик берет паузу и задумчиво смотрит сквозь очки в окно.

– Знаете что, Володя? Я дам вам один хороший совет, и вам это ничего не будет стоить. Пойдите в наше ателье, спросите там тетю Валю и попросите пришить вам большую пуговицу на лоб.

– Зачем?

– Будете пристегивать нижнюю губу. Двадцать гривен за почти швейцарские часы?! Даже не смешите мои мудебейцалы. Это часы высшего сорта! Сейчас этого сорта даже детей не делают. Эта молодежь с проводами из ушей и витаминами из Макдональдса… Её же штампуют какие-то подпольные китайцы в Бердичеве. Сплошной брак.

Он делает неповторимый жест рукой, означающий высшую степень негодования.

– Володя, у меня есть пара слов за эти часы. Я всегда был человек, душевнобольной за свою работу. У меня никогда не было много денег, но мне всегда хватало. Так научил папа. Он был простой человек и сморкался сильно вслух на концертах симфонического оркестра. Но, как заработать, а главное – как сохранить, он знал. Папа говорил, что надо дружить. Так вот, о чем это я? Да, на работе я дружил с нашим бухгалтером Колей.

– Это у вас национальная забава – со всеми дружить.

– А как по другому? Слушайте дальше сюда. Сверху у этого Коли была большая голова в очках. А снизу – немного для пописать, остальное – для посмеяться. В общем, с бабами ему не везло, страшное дело. А у меня была знакомая, Зиночка Царева, с ней я тоже дружил. Такая краля, что ни дай божэ. И я пригласил ее отметить вместе тридцатилетие нашей фабрики. Первого июня, как сейчас помню. И тут у нас объявляют конкурс на лучший маскарадный костюм. Ну, вы же знаете, я – закройщик, мастер на все руки. Сделал себе костюм крысы: ушки, хвост, голова. Чудо, а не крыса. Зиночке сообщил по секрету, что буду в этом костюме. Вы следите за моей мыслью?

– Обижаете.

– И знаете что? Вместо себя, в этот костюм я нарядил шлимазла Колю, показал на Зиночку и сказал «фас», а сам собрался поехать в санаторий. Бухгалтер в костюме крысы… Он смеялся с себя во все свои два п��ролоновых зуба.

Дядя Алик усмехается и смотрит на меня, выжидая, что я оценю всю тонкость юмора, как минимум, заливистым хохотом. Улыбаюсь из вежливости.

– И вот еду я на встречу с квартирантами, чтобы сдать на лето свою однокомнатную, заезжаю на заправку и что я вижу? В шикарном автомобиле «Жигули» первой модели с московскими номерами сидит обалденная цыпа и умирает с горя. Деньги у нее украли, а ехать надо. Эта профура просит меня заправить ей полный бак и двадцать рублей на дорогу, а за это предлагает рассчитаться очень интересным способом не с той стороны. Да, это сейчас молодежь кудой ест, тудой и любит. Володя, вы не в курсе, что они хотят там оплодотворить? Кариес? Я тогда об этом только слышал от одного старого развратника Бибиргама, ходившего в публичный дом до революции, как я на работу. В то время это считалось извращением, тем более за такие деньги.

– И вы проявили излишнее любопытство…

– Излишнее – это совсем не то слово. Там получился такой гевалт, что вы сейчас будете плакать и смеяться слезами. Отъезжаем мы с ней в посадочку. Она сама снимает с меня панталоны и тащит все, что в них болтается, себе в рот. Азохен вей, что она вытворяла! Этой мастерице нужно было служить на флоте – ей завязать рифовый узел, не вынимая концов из рота, как вам два пальца на чужой ноге описать. Я прибалдел, что тот гимназист. Приятно вспомнить, – он ненадолго замолкает, прикрывает глаза, по его лицу блуждает довольная улыбка.

– Я сейчас подумал: может, нынешняя молодежь таки все правильно делает? Так вот. Почти в финале я вижу, как мою «Волгу» вскрывают какие-то три абизяны. Представляете? Я выскочил наскипидаренным быком и без штанов побежал спасать имущество.

– И что? Отбили ласточку?

– Володя, посмотрите на мою некрещеную внешность. Вам оттуда видно, что я не Герак��? Или вы думаете, они испугались моего обреза? Бандиты немного посмеялись, и я накинулся на них, как голодный раввин на мацу. Я рвал их зубами и получал за это монтировкой по голове. Володя, там остался такой шрам, такой шрам… Я никогда не брею голову – не хочу, шобы мой верхний сосед Борис Моисеевич, дай бог ему здоровья, видя как я иду через двор в магазин, кричал со своего балкона: «Смотрите, смотрите! Залупа за семачками идёт!». Он это и так кричит, но если бы я брился, Борис Моисеевич оказался не так уж неправ. А это обидно. Остался со шрамом, зато без трусов и машины. Что интересно, эта топливная проститутка таки спасла мне жизнь.

– Как? Разве она не была в сговоре с угонщиками?

– Конечно, была. Но эти три адиёта так поспешно погрузились в мою «Волгу», как барон Врангель на последний пароход до Константинополя, и на первом же повороте расцеловали телеграфный столб. Тормоза отказали. А я в больницу попал на три месяца.

– Хорошо, что так обошлось.

– Какое обошлось? Шо вы такое говорите? Квартира несданной все лето простояла! Это были страшенные убытки. Потерянное лето шестьдесят восьмого…

– А с Колей-то что?

– А что ему сделается? Он так танцевал с Зиночкой, не снимая верхней части костюма, что ровно через девять месяцев у них пошли крысята.

– Забавно.

– Да, Володя, кто скажет вам, что в СССР секса не было, плюньте ему в лицо. А потом киньте туда камень. Все было. Тогда женщина могла забеременеть оттого, что заходила в комнату, где пять минут назад кто-то делал детей. На каждом советском головастике стоял ГОСТ и знак качества. Отцовство подстерегало меня на каждом шагу, но я не давался. А Коля поднял белый флаг с первого выстрела. Я танцевал у них на свадьбе, как скаженный. Сейчас Коля ходит весь во внуках и говорит мне спасибо.

– Так при чем тут часы?

– Ах, да. Часы… Разве я не сказал? Их и путевку в санаторий я выменял у Коли на костюм крысы.

– Хе-хе. Получается, вы променяли Зиночку на часы.

– Вы, конечно, исказили мне картину. Но даже если и так. Я сделал это по дружбе. К тому же, Зиночка была очень советская, а часы – почти швейцарские. Улавливаете две эти крупные разницы? Вы хотите сказать, это не стоит сто гривен?! За Зиночку Цареву?! Это была такая краля…

– Думаю, стоит, – улыбаюсь и достаю деньги.

– Учтите, что сегодня я не принимаю купюры, где ноль нарисован только один раз. Мне будет стыдно покласть их в карманы моих парадно-выходных брук. Я хочу достать при моей женщине цельную сотню и пойти с обеими в кафе «Мороженое».

– Хорошо, дядя Алик, – я нахожу самую нарядную хрустящую сотню. Он с достоинством прячет деньги в карман и уходит.

А недавно, раскрутив часы, я обнаружил внутри современный механизм с батарейкой и надпись на крышке «Made in China». Ну, что сказать? Мастер.

[exists-already]

Три человека, спасшие миллионы

Лишь через пять дней после взрыва, 1 мая 1986 года, советские власти в Чернобыле сделали страшное открытие: активная зона взорвавшегося реактора все еще плавилась. В ядре содержалось 185 тонн ядерного топлива, а ядерная реакция продолжалась с ужасающей скоростью.

Под этими 185 тоннами расплавленного ядерного материала находился резервуар с пятью миллионами галлонов воды. Вода использовалась на электростанции в качестве теплоносителя, и единственным, что отделяло ядро плавящегося реактора от воды, была толстая бетонная плита. Плавившаяся активная зона медленно прожигала эту плиту, спускаясь к воде в тлеющем потоке расплавленного радиоактивного металла.

Если бы это раскаленное добела, плавящееся ядро реактора коснулось воды, оно бы вызвало массивный, загрязненный радиацией паровой взрыв. Результатом могло бы стать радиоактивное заражение большей части Европы. По числу погибших первый чернобыльский взрыв выглядел бы незначительным происшествием.

Так, журналист Стивен Макгинти (Stephen McGinty) писал: «Это повлекло бы за собой ядерный взрыв, который, по расчетам советских физиков, вызвал бы испарение топлива в трех других реакторах, сравнял с землей 200 квадратных километров [77 квадратных миль], уничтожил Киев, загрязнил систему водоснабжения, используемую 30 миллионами жителей, и на более чем столетие сделал северную Украину непригодной для жизни» (The Scotsman от16 марта 2011 года).

Школа российских и азиатских исследований в 2009 году привела еще более мрачную оценку: если бы плавящаяся сердцевина реактора достигла воды, последовавший за тем взрыв «уничтожил бы половину Европы и сделал Европу, Украину и часть России необитаемыми на протяжении приблизительно 500 тысяч лет».

Работавшие на месте эксперты увидели, что плавившееся ядро пожирало ту самую бетонную плиту, прожигало ее — с каждой минутой приближаясь к воде.

Инженеры немедленно разработали план по предотвращению возможных взрывов оставшихся реакторов. Было решено, что через затопленные камеры четвертого реактора в аквалангах отправятся три человека. Когда они достигнут теплоносителя, то найдут пару запорных клапанов и откроют их, так чтобы оттуда полностью вытекла вода, пока с ней не соприкоснулась активная зона реактора.

Для миллионов жителей СССР и европейцев, которых ждала неминуемая гибель, болезни и другой урон ввиду надвигавшегося взрыва, это был превосходный план.

Чего нельзя было сказать о самих водолазах. Не было тогда худшего места на планете, чем резервуар с водой под медленно плавившимся четвертым реактором. Все прекрасно понимали, что любой, кто попадет в это радиоактивное варево, сможет прожить достаточно, чтобы завершить свою работу, но, пожалуй, не более.

Советские власти разъяснили обстоятельства надвигавшегося второго взрыва, план по его предотвращению и последствия: по сути это была неминуемая смерть от радиационного отравления.

Вызвались три человека.

Трое мужчин добровольно предложили свою помощь, зная, что это, вероятно, будет последнее, что они сделают в своей жизни. Это были старший инженер, инженер среднего звена и начальник смены. Задача начальника смены состояла в том, чтобы держать подводную лампу, так чтобы инженеры могли идентифицировать клапаны, которые требовалось открыть.

На следующий день чернобыльская тройка надела снаряжение и погрузилась в смертоносный бассейн.

В бассейне царила кромешная тьма, и свет водонепроницаемого фонаря у начальника смены, как сообщается, был тусклым и периодически гас.

Продвигались в мутной темноте, поиск не приносил результатов. Ныряльщики стремились завершить радиоактивное плавание как можно скорее: в каждую минуту погружения изотопы свободно разрушали их тела. Но они до сих пор не обнаружили сливные клапаны. И потому продолжали поиски, даже несмотря на то что свет мог в любой момент погаснуть, а над ними могла сомкнуться тьма.

Фонарь действительно перегорел, но произошло это уже после того, как его луч выцепил из мрака трубу. Инженеры заметили ее. Они знали, что труба ведет к тем самым задвижкам.

Водолазы в темноте подплыли к тому месту, где увидели трубу. Они схватились за нее и стали подниматься, перехватывая руками. Света не было. Не было никакой защиты от радиоактивной, губительной для человеческого организма ионизации. Но там, во мраке, были две задвижки, которые могли спасти миллионы людей.

Водолазы открыли их, и вода хлынула наружу. Бассейн начал быстро пустеть.

Когда трое мужчин вернулись на поверхность, их дело было сделано. Сотрудники АЭС и солдаты встретили их как героев, таковыми они и были на самом деле. Говорят, что люди буквально прыгали от радости.

В течение следующего дня все пять миллионов галлонов радиоактивной воды вытекли из-под четвертого реактора. К тому времени как расположенное над бассейном плавившееся ядро проделало себе путь к резервуару, воды в нем уже не было. Второго взрыва удалось избежать.

Результаты анализов, проведенных после этого погружения, сходились в одном: если бы тройка не погрузилась в бассейн и не осушила его, от парового взрыва, который изменил бы ход истории, погибли и пострадали сотни тысяч или даже миллионы людей.

Жизни сотен тысяч людей спасли три человека.

В течение последующих дней у троих стали проявляться неизбежные и безошибочные симптомы: лучевая болезнь. По прошествии нескольких недель все трое скончались.

Мужчин похоронили в свинцовых гробах с запаянными крышками. Даже лишенные жизни, их тела насквозь были пропитаны радиоактивным излучением.

Многие герои шли на подвиги ради других, имея лишь небольшой шанс выжить. Но эти трое мужчин знали, что у них не было никакого шанса. Они вглядывались в глубины, где их ждала верная смерть. И погрузились в них.

Их звали Алексей Ананенко, Валерий Беспалов и Борис Баранов.

[exists-already]

Травма через поколения

#Очень_много_букв

Часть 1

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя.  И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть.  Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без ��бмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги? Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья. В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий,  такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла. Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом». А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог. А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное – что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство?  "Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!" -- это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых -- кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток.

Часть 2

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т . д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало. Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя. Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим. И только одно плохо – он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся  одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это вывшее его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство "железной" женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление.  Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери. Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский – претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти. И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит,  заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить? С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без о��цов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали.  Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной… Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном – трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом --- алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину – а на кого, если все вокруг примерно такие? – или уйти в забытье. С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли – и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых -- болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное  разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она – обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они  не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это – власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.   В результате – обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.  

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно – что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами – и погиб? Или того хуже – известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул – вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была – работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.

Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.   В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает! Естественно, соответствующий набор слоганов: «Все мужики – сволочи», «Все бабы – суки», «Хорошее дело браком не назовут». А что, жизнь подтверждала. Куда ни глянь…

Но случилось и хорошее. В конце 60-х  матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками.  Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все равно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже нес��поставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую – до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была – семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее – отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили – прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая – автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас  любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены. Не у все все одинаково,  конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные. Но в общем и целом.

Короче, с нас причитается.  Но про это в следующий раз.

Отступление

Прежде чем перейти к следующему поколению, несколько моментов мне кажется важным  проговорить.

Я уже привыкла, что сколько раз не пиши в конце и ли начале текста что-нибудь вроде «конечно, все люди и семьи разные и бывает все по-разному», всегда нн-ое число комментов будет следующего содержания: «а я не согласен, все люди и семьи разные и бывает все по-разному». Это нормально. Меня больше беспокоит, что кто-то и с тревогой спрашивает: а у нас все не так, мы что, не со всеми вместе? Еще раз: я просто пытаюсь показать механизм передачи травмы. В ответ на вопрос «как так может быть, что травмированы люди, родившиеся через полвека после». Вот так вот может быть. Это ни в коем разе не означает, что именно так и только так, и что у всех так и вообще. Я показываю механизм передачи на одном, довольно частом примере «сюжетной линии». Бывает и по-другому, конечно.

Во-первых, как многие отметили, есть поколения «между», то есть со сдвигом на 10-15 лет. И там свои особенности. Некоторые комментаторы уже отмечали, что те, кто во время войны был подростками и слишком быстро стал взрослым, потом с трудом становились зрелыми люд��ми. Пожалуй, да, это поколение надолго сохранило «подростковость», авантюрность. Они и сейчас часто выглядят совсем не на свои 75. Кстати, оно оказалось очень талантливым, именно оно обеспечило расцвет кино, театра, литературы в 70-е. Именно ему мы обязаны какой-никакой, а фрондой совку. В подростковости есть свои плюсы. Но, возможно,  именно потому фронда осталась фрондой, не став ничем более серьезным. Матерости не было. Со зрелым родительством  было тоже не очень, с детьми стремились «дружить». Но это не самый тяжелый вариант, согласитесь. Хотя и травмы все те же их не миновали, и общая экзистенциальная тоска брежневского времени многих загнала в могилу раньше времени. Кстати, свою «вечную молодость» они, похоже, передали детям. У меня много друзей в возрасте около 50, и они выглядят совершенно не старше, а то и моложе нас, 40-летних, о которых речь впереди. Многое из того, что появилось в нашей стране впервые и вновь за последние годы, появилось именно благодаря тем, кому сейчас 50 с хвостиком. И многое из того, что появилось, долго не прожило, поскольку не хватало основательности.

Во-вторых, как многими было справедливо замечено, травмы в 20 веке шли волнами, и одна накрывала другую, не давая не то что зализать раны – даже осознать, что произошло. Это все больше истощало, снижало способность к сопротивлению. Именно беспомощные отцы 40-х годов рождения оказались неспособны защитить детей от Афгана. Ведь эта война не воспринималась на священной, ни вообще сколько-нибудь оправданной, сами мальчики на нее отнюдь не рвались, да и на сильные репрессии власть была тогда не готова. Могли бы протестовать, и все бы закончилось раньше, но нет, ничего не было. Обреченно отпускали. И поди тут разбери, от чего больше травма – от самой войны или от этой пассивной беспомощности родителей. Точно так же возможны сдвиги в волнах травм внутри семьи: например, дочь «Страшной бабы» может тоже вырасти «железной», но чуть мягче, и тогда будет другой сценарий.

В-третьих, на массовые, народные травмы всегда накладывается история собственно семьи, в которой есть свои трагедии и драмы, болезни, предательства, радости и т. д. И все это может оказаться существенней исторический событий. Помню, как однажды в компании вспоминали события путча 91 года, а один мужик говорит: а у меня накануне сын с дерева упал и повредил позвоночник, боялись, что парализует, так что я не помню никакого путча. А моя бабушка рассказывала, что 22 июня 41 года была ужасно счастлива, потому что ночью у нее дочка родилась,  и вроде понимала, что война и надо что-то другое испытывать, а счастье перекрывало все.

Наконец, вот что еще важно. То, как на ребенка влияет опыт родителей, зависит от двух противоположных стремлений. С одной стороны, ребенок стремится быть похожим на родителя, воспроизводить его жизненную модель, как самую известную и досконально изученную. С другой – люди в семье сцеплены друг с другом, как детальки в паззле, где у одного выемка, там у другого выступ. Ребенок всегда взаимодополнителен к родителям: они беспомощны – он супермен, они авторитарны – он пришиблен, они его боятся – он наглеет, они гиперопекают -- он регрессирует. Если детей несколько, все попроще, они могут «распределить обязанности»: один может быть похож на родителя, а другой – дополнителен. Так часто и бывает. А если один? Какие причудливые формы это все приобретет? Плюс включается критичность к родительскому опыту и сознательные усилия «жить иначе». Так что как именно проявится травма в конкретном случае конкретного человека – никто заранее не скажет. Есть лишь сюжетные линии, потоки, в которых каждый барахтается, как может.

Естественно, чем дальше по времени от какой-то генерализованной травмы, типа Мировой войны, тем больше факторов и сложнее их взаимодействие, в результате получается все более сложная интерференционная картина. И, кстати в результате мы все сейчас живы и обсуждаем все это, а то бы целые поколения прямо ложились и помирали, травмированные. Но поскольку поток жизни идет, всегда все не так однозначно-обреченно.

Вот это все хотелось уточнить прежде, чем продолжить.

АПД. Кстати, про самолеты очень интересная была ветка. Там все довольно понятно. Дети прекрасно считывают телесные реакции взрослых. Даже тщательно скрываемые, просто на уровне холодного пота, сердцебиения, бледности. И если у взрослых есть объяснение в голове (пережил войну -- боюсь звука самолетов), то у детей нет. А необъяснимые телесные реакции взрослых пугают ребенка еще больше, у него закрепляются свои панические реакции на те же обстоятельства.

Это если не думать про реинкарнации и т. п. А если думать, так и подавно.

Часть 3

Итак, третье поколение. Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то – в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» -- это, в общем, девиз третьего поколения. По��оления детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация». А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу – в музыкалку – в магазин, если через пустырь или гаражи – тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал – боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал. Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после  развода». У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит. Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь. А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в д��ревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят. Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители – типичные «дети войны», родители девочки – «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить – в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом – муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись – и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам. Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы – счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого. Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось – нельзя.

Это вечная проблема – ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоро��или, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но – дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что – нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне – сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать. Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок – он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду  и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный… Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник... Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было ��бычным делом). Не знают соседей и не хотят знать – а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей. Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного – это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело!   А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Тут уж хочешь - не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться – ревность! – и вот уже мы по��учаем новый круг – депривированого, недолюбленного  ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач!  Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это – отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ. И вечная тревога, привычная с детства – а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)? В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они – прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше, да что там говорить, почитайте хоть вот этот журнал, и все увидите сами :) Несколько дней назад мне звонила знакомая – из Канады! – с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей – у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как ��юбит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила :) Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих  с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми – дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает – все хуже. Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Оригинал

[exists-already]

Преподаватель английского о том, почему она больше не работает с детьми

В этом году я заканчиваю работать с детьми – по крайней мере, на какое-то время. Основная причина состоит в том, что мне интереснее делать сейчас другие вещи, и эти вещи годятся только для взрослой аудитории. Поэтому теперь я могу написать о том, о чем давно собиралась.

Этот пост посвящен работе детского репетитора с того ракурса, с которого вижу ее я. Он адресован в первую очередь родителям школьников (настоящим и потенциальным).

Вообще дети – ужасные клиенты. Хотя бы потому, что они, как правило, не занимаются ��етом. С изнаночной стороны это выглядит отвратительно: в мае волна последних звонков выбрасывает на сайты репетиторских услуг смертельно уставших за год, но нуждающихся в работе репетиторов. В сентябре на мой телефон может поступать до трех заявок в день, в мае сайт любезно сообщает, что на интересный заказ до меня откликнулось 112 коллег. Для репетитора это означает, что весь год нужно заботливо откладывать некоторые суммы на лето, но с наступлением лета выясняется, что как раз теперь (и только теперь) у него есть время съездить в Икею, походить на массаж, вылечить зубы и сделать еще массу совершенно неотложных дел. Сбережения тают к июлю. Август проходит мрачно.

Одного этого уже вполне достаточно, чтобы просьбы взять еще одного ребеночка на борт не казались такими уж безобидными. Если занять «ребеночками» все свое расписание, лето может оказаться более чем унылым.

Но это так, экономическая прелюдия. Секреты профессии. Я уверена, многие совсем не хотели бы в это вникать, но я вижу в разоблачениях определенную пользу. Я хочу, чтобы люди, которые просят меня или другого преподавателя «немножко позаниматься» с их Катями, Васями и Петями, «слегка подтянуть по программе» хорошо понимали, о чем они просят и уважали чужой труд, время, расписание, отказы и мотивы этих отказов.

Дальше. Надо понимать, что репетитор никогда не работает в вакууме. Он работает в тесной связке с родителями и школой, и ребенок во всей этой канители занимает последнее место, а должен – первое. В принципе, этим сказано все, но я знаю, что это не понятно. Поэтому я продолжу.

Родители нанимают меня как квалифицированного педагога и ожидают высоких профессиональных качеств. Здравые предположения о моих профессиональных качествах выглядят примерно так: я хорошо знаю язык, умею рассказывать о нем интересно, владею методиками, ориентируюсь в пособиях, а также умею находить подход, заинтересовывать, ну и вообще делать весь этот непонятный magic, который заставит их ребенка наконец делать уроки или просто хоть что-то понять. Родители ожидают от меня, что я распознаю, в чем кроется проблема конкретно с их ребенком, и помогу эту проблему разрешить.

Это – логичные ожидания, и они соответствуют имеющимся квалификациям. Однако важно не это, важно за счет чего, на каком топливе, благодаря чему я умею все это делать. А умею я это делать путем тонкого слуш��ния, видения и понимания, которое, увы, не может быть ограничено. И это значит, уважаемые родители, что я увижу, услышу и пойму многое не только, про связку «ребенок – английский язык», но и про остальные смежные связки, например, «ребенок – родители», «ребенок – школа», «ребенок – среда», «ребенок – он сам», «ребенок – уровень его интеллектуального, эмоционального и психического развития», «ребенок – его гормональный фон» и так далее. Это значит, что я увижу далеко не только то, что вы хотите, чтобы я увидела.

Если у ребенка есть тревожные звоночки, выходящие за пределы моей компетенции, я это увижу. Если ребенок отстает в развитии, я это увижу. Если ребенок истощен физически или эмоционально, я это увижу. И если вы плохо обращаетесь со своим ребенком, я это увижу.

Рассказываю три реальных случая. Ни в одном из этих домов я не задержалась: в первых двух случаях ушла сама, в последнем – со мной расстались с формулировкой «Вы для нас слишком хороши» (это не шутка, дамы и господа).

1. Мальчик, 11 лет, позвали подтянуть русский и английский. Репетитора, что характерно, запросил сам, поскольку почувствовал, что отстает и не справляется. Прекрасная семья, три пацана, кошку недавно завели. Отношения теплые, у мальчиков по отдельной комнате, хорошие условия. Ребенок учится в элитной школе, причем учится он там ежедневно с 9 утра до 6 часов вечера: утром – обязательные уроки, после обеда – бесконечные драмкружки, лепка, дополнительная физкультура и прочие стихи под баян. Я приходила в 7, и занимались мы до 9.

Через два месяца занятий по 1 разу в неделю я отвела маму в сторонку и сказала, что, увы, мы не прогрессируем, и что, по моим понятиям, нагрузку необходимо не увеличивать, а снижать. То есть отменять хотя бы меня к чертовой матери. Расстались дружелюбно.

Ситуация далеко не самая критическая, однако налицо полное непонимание физических возможностей, норм и ограничений. Мама - психолог по образованию, но почему-то умудрилась проглядеть черные круги под глазами любимого сына. 11-летнему человеку трудно сообразить, что для его непонимания есть веские физиологические причины. Ему и в голову не может зайти, что ОН, ВАШУ МАТЬ, ЗАДРАЛСЯ, КАК СИДОРОВА КОЗА, КАЖДЫЙ ДЕНЬ ХОДИТЬ В ШКОЛУ НА ПОЛНЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ!!! И что так быть не должно.

Последний штрих: на весенние каникулы ребенка отправили в Лондон. Поучить язык. Разумеется, чем же еще заняться на каникулах?! Отдыхать? ��аляться дома, играть с братьями и кошкой? Ходить в музеи? На детские представления? Зачем же, если можно поехать с чужими людьми в незнакомую страну, где организованно перемещаться под ор училок и доучивать то, что не выучил за семестр. Мы же даем ребенку Самое Лучшее Образование, которое только в него влезет. Включая любого репетитора, что попросит.

А он и попросит. Не раз еще.

2. Наняли позаниматься с братом (11-12) и сестрой (16). Всего в семье четверо детей, большая квартира, признаки достатка и благополучия. Модно одетые малыши возятся в куче игрушек. Оба ученика говорят неплохо, хотя мальчик заметно ерзает и все время переправляет себя, а девочка вся в нервных тиках и немножко заикается. На втором уроке мальчик внезапно не может сказать буквально ничего, все попытки спутанные, раскачивается на стуле и твердит «Я не знаю» и «У меня не получается», как попугай, состояние близко к истерическому. Мои нежные заходы с разных концов никаких результатов не приносят. Зову маму. Ребенок, понимая, что сейчас его будут обсуждать, выбегает из комнаты в слезах и с криком: «Я старался, но у меня ничего не получилось!» Мягко пытаюсь объяснить маме, что происходит с ее сыном, не употребляя при этом опасных слов из области психологии и напирая на то, что ситуация выходит за рамки моей компетенции как преподавателя. Что ребенку требуется помощь (СРОЧНАЯ, МАТЬ ВАШУ!!! КВАЛИФИЦИРОВАННАЯ!!! ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ!!! ПОМОЩЬ!!!) Она воспринимает это по-своему, и говорит мне буквально следующее: «Я, конечно, понимаю, что вам платят за то, чтобы вы учили языку, а не укрощали таких вот субчиков». Дальше она давит на меня и манипулирует всеми возможными способами, но, поскольку я видела некоторые эпизоды ее и отцовского обращения с детьми, я держусь твердо, зная, что работать я в этой семье не буду.

Из комнаты мать выходит с текстом: «Ну вот, до чего ты довел. От тебя отказываются!»

Из квартиры я ухожу под истошный ВОЙ. И не удивлюсь, если тем вечером в ход пошел ремень.

Если бы у нас работали хоть какие-то социальные службы, я бы на эту семью заявила. Но они не работают, равно как и школа и многие другие государственные и социальные институты. Зато в Москве более 10 тысяч репетиторов только по моему предмету. Сколько раз мы приходим к кому-то в дом и видим там такое? И видим ли?

3. Уговорили позаниматься с девочкой (хотели именно меня, долго договаривались с мамой, в результате решила взять). Крошечная хрущевка и внутри – картина замершего времени: ковер на стене, икона на ковре, милл��он фарфоровых фигурок, салфетки, пластиковые розы в вазе. Обстановка, от которой хочется взлететь вверх, попутно раздевшись догола и помывшись дождем. Дома бабушка, которая за несколько встреч излагает свою жизнь примерно в таких выражениях: «время-то сейчас какое», «я троих подняла», «35 лет в школе» и т.д. Во время урока двери не закрываются, бабушка ходит туда сюда. Девочке 12, и она почти не говорит. Ни на каком языке. Особенно она не говорит, когда бабушкин маршрут пролегает мимо нашего стола. Полтора часа я с мокрой спиной устраиваю девочке кукольный театр, веселые картинки, лучшего друга детей и другие полифонические этюды, потому что девочка молчит. Время от времени цепляюсь за подобие огонька в глазах. Выдавливаю из нее несколько небезнадежных слов. Через пару занятий приступаем к невинной теме «Семья», и из сбивчивых объяснений я клещами вытаскиваю на божий свет следующее: у девочки есть мама, отчим и брат, с которыми она не живет. Про брата она не может никак определиться, то ли есть он, то ли его нет, и я, совершенно сбитая с толку, вынуждена переспросить несколько раз на все лады на разных языках. Потому что я не сразу понимаю, как это такое возможно. А потом понимаю. Понимаю, что от мамы у девочки есть хороший компьютер и план поехать вместе в Лондон в марте (и на этот счет бабушка, которая «35 лет в школе», дает мне ценный педагогический совет: на каждом занятии заучивать с ее внучкой по нескольку полезных выражений как раз к поездке). А вот самой мамы нет. Мама живет с любимым мужчиной и новеньким сыном. А девочка живет посреди икон и салфеток с бабушкой, у которой мозги съехали набекрень и застряли в послевоенном времени.

И дома я две недели пытаюсь как-то примириться с ситуацией, хотя мне хочется долго и продолжительно орать. Позвонить маме – и орать. Поставить бабушку в прихожей – и орать. Но я беру себя в руки, потому что думаю: может, меня туда Господь нарочно привел, чтоб хоть как-то? Чтобы показать девочке, что бывают другие человеческие виды? Какая разница, ну да, через английский язык, раз уж так получилось. Смогу ли я? Ответа на этот вопрос у меня нет. Пока что девочка боится абсолютно любых моих предложений, что и неудивительно для человека, который боится звука собственного голоса. А тут целая я, у меня красная помада, я ��лыбаюсь. И ничего не боюсь. Но через пару недель бабушка сама звонит мне и говорит, что у меня прекрасная методика и все их полностью устраивает, только вот девочка слишком загружена, поэтому с языком решили повременить. И я вздыхаю с позорным, тяжелым, как свинец, облегчением.

Нет у вашей девочки проблем с английским языком. А еще у нее нет мамы. Какой, к ебене матери, тут может быть английский язык?! Какой Лондон?

Ужас состоит в том, что абсолютно все эти люди уверены в том, что детей они своих очень любят. Делают для них лучшее. И все у них в семье в порядке, а если и не в порядке, то все же не совсем все плохо, да и вообще это не мое дело. Меня позвали английский преподавать.

МЕСТО ДЛЯ ПАУЗЫ И ЧИТАТЕЛЬСКИХ РАЗМЫШЛЕНИЙ.

Краткая ремарка: у меня есть в учениках чудесные детки. Мы с ними долго и продуктивно работаем. У них нормальные родители – не идеальные, нет, тоже есть нюансы, но нормальные. Однако дело не только родителях, так что едем дальше.

О том, как деградировала школа за последние десятилетия, говорить как-то неловко. Во-первых, я там не работала и ни за что не пойду, а хаять то, в чем не преуспел и даже не попытался, - это ниже пояса. Во-вторых, столько уже сказано, что тошно.

Но сути это не меняет. Школа ничему не учит. Достаточно сказать, что у меня целых три ученика из одной специализированной английской школы, где у них английского этого по 7-8 часов в неделю. И им нужен репетитор. Вы только вдумайтесь в эти цифры, это же полное безумие!

Жуткая правда заключается в том, что я не могу полностью переустановить их на нормальные человеческие рельсы, потому что за десять лет школа им вытравливает внутри такие колеи, из которых их потом ничем не выковыряешь. И сколько бы родители не питали надежд на то, что я научу их разговаривать, я не научу. Это можно сделать, если выдрать их из школьного восприятия действительности, и это как раз можно пытаться делать летом, то есть в период, когда школы нет.

Но летом, как я уже писала, они не занимаются. Лето – это святое. Давайте убьемся до заворота кишок в течение года, причем будем убиваться в геометрической прогрессии так, чтобы к концу именно 11-го класса, к ЕГЭ, приползти в реально опасном состоянии под руки с репетиторами по всем сдаваемым предметам, но лето мы трогать не будем. Именно тогда, когда можно было бы делать качественный рывок, маскируя его под приятное времяпрепровождение, с фильмами, песнями, и другими человеческими активностями и т.д., мы не позволим даже 3 часа в неделю выделить на то, чтобы ��легка подгрузить отдохнувший и свежий мозг.

В нескольких выданных после проверки контрольных работах я обнаружила непонятные места и спросила: «А ты не подходил уточнить, что здесь имелось в виду?» - на что ребенок мне ответил: «Я убедился, что вопросов лучше не задавать». В некоторых были откровенные ошибки со стороны учителей (английской школы, да). Но вообще, если кто не в курсе, проверенные тесты и другие работы теперь обычно не возвращают. Разумеется, зачем знать, в чем именно состояла твоя ошибка, твое дело – знать оценку и пытаться ее улучшить при следующих попытках. Как? Как хочешь.

Они до сих пор учат топики и пересказывают их в классе. Например, про индейцев. Как сейчас помню, одного из героя текста звали ПОПОКАТЕПЕТЛЬ. Другой топик помню про Москва-Сити. Типа сколько метров Башня «Федерация». После этого они удивляются, что дети плохо говорят. А ЧТО ТУТ ГОВОРИТЬ-ТО, ЕСЛИ ЭТО КАКОЙ-ТО ШИФР, СОВЕРШЕННО НЕУПОТРЕБИМЫЙ В НОРМАЛЬНЫХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЦЕЛЯХ?!!! И что я могу со своими тремя часами против школьных восьми? Но я, разумеется, стараюсь. И кое-что, надо сказать, у меня получается, хотя и с большим трудом.

Однако ожидания родителей, как правило, в этом месте разбиваются о скалы. Поэтому я скажу прямо и ясно: дорогие друзья, если вы хотите, чтобы ребенок успевал по предмету в школе, то самым безопасным средством добиться этого будет действовать параллельно школе согласно ее установкам, чего я лично делать никогда не буду, потому что не могу. Органически. Если вы хотите, чтобы ваш ребенок заговорил хоть когда-нибудь (в школе этого, скорее всего, не случится, тут нужны более мощные потрясения, чем три часа в неделю с репетитором), то можете сдать его мне, я сверну ему мозги в нужную сторону, и когда школьный морок ослабит свою хватку, у него будет возможность посадить дальнейшее обучение языку на более или менее толковые дрожжи. Это все, что мне по силам, потому что все остальные «хорошие» результаты достигаются либо путем муштры и насилия, либо при изначально других исходных данных. Сделать так, чтобы он одновременно хорошо успевал в среднестатистической школе с ее безумными требованиями и непродуманными форматами, и свободно, хорошо разговаривал по-английски на действительно актуальные, жизненные темы, невозможно. Это уравнение не сойдется НИ-КОГ-ДА.

Они не умеют думать здесь и сейчас. Они не умеют пользоваться источниками и справочниками. Они не умеют применять известное для выяснения неизвестного. Они не умеют скрещивать информацию, делать выводы, сравнивать, обобщать. Они вообще не знают, что после «не знаю» могут последовать какие-то действия, кроме «садись, два». Минимальная трудность приводит их в полностью нерабочее состояние (нюансы богаты и соотносятся с их личностными характеристиками: кто-то бесится, кто-то отчаянно тупит, кто-то каждый раз чувствует крушение всех надежд, кто-то бросает все силы на поддержание иллюзии собственной состоятельности). В этот момент они заняты чем угодно, кроме английского языка, а я трачу время, внимание, силы, чтобы вдохнуть в них нормальную жизнь. Кстати, вдыхается она ТОЛЬКО после таких моментов, пережитых иначе, чем через одергивания, призывы к совести и другие распространенные учительские техники.

Я все это настраиваю, как огромную арфу, а потом они идут в школу, где мне эту арфу – расстраивают.

11 класс достоин отдельного упоминания. Сейчас у меня на руках две обожаемых куклы, скоро выпуск. Сказать, что их интеллектуальные способности пали – это ничего не сказать, а я знаю их 3 года. Девки похожи на водоросль в малиновом сиропе и не соображают ни черта. Зевают от чудовищной усталости, к тому же влюблены и худеют. Все столы обклеены бумажками с математическими формулами, историческими фактами, цитатами из Пастернака и сердечками более фривольного содержания. Их прихватывает то мигрень, то желудочная инфекция. Мне их безумно-безумно жаль. В школе весь год они не делают абсолютно ничего, кроме прогонов по форме ЕГЭ, хотя ежу понятно, что тестовый формат может являться только проверочным, но никак не учебным. Повторяю, как мантру: «Спать �� мультики», но они не слушают. Они совершенно не в состоянии эффективно учиться, но заниматься ничем другим, кроме как учиться до полного остекленения, они не могут. В полубреду они ломятся повторить три типа условных предложений (и повторяют, кстати, небезуспешно, потому что это понятная схема, за которую можно уцепиться). Но описать обстановку своей комнаты или картинку из сказки «Золушка», равно как и родить другую собственную мысль они совершенно бессильны.

Родители упоенно подогревают градус всеобщих нервов. Спрашивают меня: «Как вы думаете, она сдаст?» - «Сдаст» - уверенно отвечаю я, понимая, что хоть кому-то нужно стоять ровно в этом поле спятившего ковыля. Для детей было бы лучше, если бы это были их родители, но кто знает. Может быть, если бы они это умели, во мне вообще не было бы никакой нужды.

Ощущение тотального, повального дисконнекта и нездоровья. Родители не выполняют своих функций. Школа не выполняет своих функций. На это все приходит репетитор и пытается что-то сделать. Терпит, по сути, поражение – потому что с моими возможностями и знаниями при поддержке и попутных ветрах я могла бы достигать с этими детьми результатов, о которых сейчас мне приходится только мечтать.

Поэтому на ближайшее время я прекращаю работу с детьми. Я до смерти устала бороться с ветряными мельницами, видеть то, от чего больно, получать шишки за то, чего не делают другие люди. Я люблю детей. Я умею с ними работать. А с родителями и школой – нет, и учиться, пожалуй, не стану. Я лучше подожду, пока эти дети вырастут, и поймут, что к чему. Собственно, именно с такими я и работаю на данный момент с превеликим удовольствием, находя почти в каждом взрослом ребенка, которого когда-то долго и сложно мучили.

А смотреть на это в реальном времени сил моих больше нет.

https://www.facebook.com/kovinagorelik/posts/1065720590136080

[exists-already]

Фукусима или что я помню о землетрясении 3.11

Помню, ехал по мосту, и внезапно мне показалось, что как будто машину повело. Был ли это порыв ветра или на самом деле мост вздрогнул - я уже не могу сказать точно. Лишь потом я узнал, что именно в это время был первый толчок и до нас донеслись отголоски.

Помню, как все пытались купить билеты, которых вдруг не стало, как Аэрофлот взвинтил цены в первые дни, и Кансай, громадный аэропорт, часто пустой и гулкий, был забит иностранцами, которые уезжали куда угодно и как угодно, лишь бы из Японии. Все знали, что на атомной станции Фукусиме наступил полный пи@дец, но никто не мог в самом начале оценить масштабы катастрофы, и потому все, кто мог, валили из Японии.

Помню, так совпало, что ко мне приехала дочь, и я вылавливал билет по интернету, чтобы ее вытолкнуть из страны, и не мог решить, через какой именно аэропорт отправлять: общественный транспорт где-то не ходил вообще, где-то ходил с сильными перебоями, и никто не мог поручиться, что вся дорога от Кобе до Токио физически сохранилась в достаточной мере, чтобы проехать на своей машине. А билетов, как назло, из Осаки не было, либо были, но по какому-то сложному маршруту. В конце концов мы выловили какой-то билет через Корею, я поехал ее провожать и впервые увидел столько иностранцев в Японии, в одном месте, в аэропорту. Я помню ее растерянное лицо через стекло уже после того, как она прошла контроль, и как она мне махала рукой. Вот такой получился у девчонки отпуск.

Помню, ребята из России, которых я привез в свое время сюда, в мою компанию, звонили в консульство, пытались понять, что делать дальше, как их уверяли, что все нормально, и на самом деле все оказалось не так ужасно у нас, в нашей части Японии. Но в тот момент этого не знал никто, и когда здесь говорили, что все «ок», а по русским новостям сообщили, что дипломаты свои семьи эвакуировали, это не добавляло оптимизма. Я до сих пор помню этот сюжет про семьи дипломатов и ни слова о русских, которые тут живут. И это на фоне того, как всех иностранцев вывозили из страны, и как моей знакомой девчонке из Азербайджана позвонили и командным голосом сказали, где и во сколько она должна быть в аэропорту, чтобы попасть на борт домой. И когда она попыталась отказаться, ей внятно объяснили, что ее найдут с полицией и вывезут из страны, и потом, только потом, оказавшись за пределами Японии, она будет умничать и капризничать. Особенно удивило, что и Киргизия прислала борт за своими…Мне потом было стыдно за мое удивление, как будто могло быть иначе то?..

Помню и другое: российская группировка спасателей была самая большая из иностранцев, которые оперативно прилетели на помощь в Японию - 161 человек. Мощные, экипированные, подготовленные они внесли свою лепту в дело спасения тех, кому еще можно было помочь. Но, правда и в том, что помогал весь мир и американцы даже подогнали авианосец и не только предоставили палубу для вертолетов, которые участвовали в спасательной операции но и помогли уникальным оборудованием.

Помню, как в первые часы нам звонили транспортники и говорили, что подъезда к порту физически не стало и проехать невозможно, и что они не знают, как, но свои обязательства все равно выполнят, и все уйдет точно в срок. И они звонили нам по два раза в день, говорили это как мантру и таки выполнили то, что должны были. Не спрашивайте меня, каким образом: я сам этого не знаю. Это был форс-мажор чистой воды, никто, никто не мог предъявлять претензии в той ситуации, но они звонили сами и сами нам докладывали, что все уйдет. У нас все контейнера ушли с минимальными задержками. У нас все клиенты получили свой товар. Это не наша заслуга - это заслуга японских логистов.

Помню сайт в интернете, где все смотрели уровень радиации и гадали, что будет дальше. Но надо отдать должное японским властям - они сделали все, чтобы максимально открыто донести до жителей фактическое состояние дел. Мы смотрели на онлайн счетчики, и мне было сильно неуютно, потому что я знал, что это такое - радиация: я отпахал на военных в свое время по-честному и очень хорошо представляю себе, что это за дрянь, но нас всех тогда пронесло, спасибо богам хоть за это.

Помню, что надо было принимать какие-то решения, а я не знал, что делать в такой ситуации, и в конечном итоге я сказал, что держать никого не могу, все свободны: местные - на свое усмотрение, а все иностранцы могут уезжать и даже должны уехать. Потом выдохнем, разберемся и поймем, что делать дальше, но это потом, потом. Сейчас надо уносить ноги, но кто-то должен остаться в офисе. Остались Илюшка, Алексей, Назым. И я их не просил. Они сами сказали, что останутся, потому что кому-то надо было отвечать на телефоны и кто-то должен быть на связи. Я тогда, помню, сильно удивился, что Илюшка - тонкий, тихий, спокойный пацан - сказал, что он никуда не поедет и он остался в офисе, отвечал на все звонки. Именно эти трое ребят спасли нас всех тогда, если не физически, то бизнес точно. В тот момен�� мы еще не знали, что пару лет спустя, после тяжелой болезни Илья купит себе билет в один конец, и когда ночью я читал в полицейском участке последнюю Илюхину записку, я почему-то вспоминал именно этот эпизод из жизни компании, когда он просто и без затей сказал, что останется.

Помню постоянные выпуски новостей, правительство, надевшее рабочие «аварийные» куртки, постоянные пресс-конференции, премьера с провалившимися глазами, и почему-то мне это напомнило Рыжкова, когда он был в Армении тогда еще, в те года Союза, в Спитаке. Откуда, из какой глубины вылезли тогда эти воспоминания, я до сих пор не знаю.

Помню кадры по телевизору, когда военные с грузовиков раздавала в руки ровно по две бутылки воды в руки, и как люди стояли в очереди, строго в затылок, брали ровно две бутылки в руки и отходили. Вода после землетрясения, чистая питьевая вода, - самое важное и самое ценное, что может только быть. Первое, что надо сделать после толчков, - набрать полную ванну воды. Я смотрел на эти кадры и думал, что если бы этот ужас разразился в любом ином месте на планете, то солдатам пришлось бы нелегко.

Помню детей, школьников: они стояли на нашей станции Окамото, ровно как и на других станциях, и держали в руках картонные коробки, в которые прохожие кидали деньги для тех, кто остался без ничего. Я ходил обедать в Ля-Паузу (это небольшая итальянская кафешка) и видел, что за тот неполный час, что я ел, коробки стояли уже на земле, потому что дети не могли такую тяжесть держать в руках. Я знаю совершенно точно, что ни одна йена пожертвований не могла и не ушла на сторону, это просто невозможно, просто невозможно.

Помню, как NHK показывало расчеты доброльцев-пожарников. Как и на Чернобыле, так и здесь, им сильно досталось , они сгибались в поклонах, замирали в нижней точке и уходили делать самую важную работу в Японии, а может и на всей планете на тот момент: заливали штатные бассейны станции водой, потому что аварийные системы охлаждения вышли из строя и надо было постоянно подавать воду чтобы не допустить взрывов водорода, который копился в результате остаточных тепловых реакций. Взрывы могли бы потащить за собой разгерметизацию реакторов со всеми вытекающими. Вся Япония помнит эти лица, люди уходили и не знали, вернутся или нет, не зная, какую дозу хапнут. Потому что первые дни, повторю в сотый раз, никто не мог оценить степень трагедии. Станцию строили по всем правилам, станция могла выдержать землетрясение, станция могла выдержать цунами, но не цунами и землетрясение одновременно. Когда шок первых дней улегся в ликвидаторы брали только добровольцев и только мужчин в возрасте за пятьдесят.

Никогда я не мог себе даже представить, даже предположить, что целая нация, громадное государство в 130 млн человек может с таким достоинством и честью вести себя в период, когда мир, казалось, обрушился. До этого я позволял себе подколы в адрес японцев и никогда не позволял после 3.11

Если наступит Армагеддон, то Япония - это единственная страна, где мне хотелось бы находиться.

[exists-already]

Первый среди равных

Мой фантастический рассказ — о варианте истории, в которой Советский Союз не распался. В итоге в конце 21-го века Союз доминирует в мире. Председателем Мирового Совета является гражданин СССР — главный герой Денис Снегов. На Луне вовсю добывают термоядерное горючее гелий-3, а Галактическая Федерация выходит на контакт с Землей».

Максим Черепанов (Апрель, 2016)

Американский президент изволила опаздывать.

Денис, сцепив кисти, еще раз обвел взглядом собравшихся за круглым столом. Грузный немец, кося голубым глазом, шептал на ухо французской президентше, та кивала и улыбалась. Китаец погрузился в свой планшет, индиец активно обсуждал что-то с запахнувшимся в оранжевую тогу президентом Африканского союза. На дальнем от Дениса краю кучковались арабы в недавно вошедших в моду серебристых гутрах. Саудит поймал взгляд Дениса и искательно улыбнулся.

На вчерашних выборах председателя Мирового Совета королевство Аравия отдало свой голос за Джейн Маккейн, президента США, но ситуация сложилась не в ее пользу. Когда Китай и Индия проголосовали за него, Дениса Снегова, предстоятеля Российского Союза, исход стал предрешенным, и даже британский премьер сориентировался на лету и присовокупил свой голос к общему хору. Теперь саудит чувствовал себя неуютно, и Денис вполне разделял его опасения.

Время шло, председатель Мирового совета не проронил ни слова, и разговоры за столом постепенно смолкали, молчание сгущалось и становилось ватным, давящим.

Наконец входная панель скользнула вправо, и американка вошла. Сильно прихрамывая, опираясь на старомодную палку из морёного дуба, Джейн неторопливо проследовала на своё место под взглядами собравшихся. Усевшись, она сцепила руки в замок и, ни слова не говоря, откинулась на спинку кресла.

Что-что, а оттягивать на себя внимание мы умеем, подумал Денис. Выждал несколько секунд и тяжело произнес:

— Вы опоздали.

Пожилая негритянка сделала неопределенный жест руками — дескать, ну так получилось, что уж теперь. Денис прямо смотрел ей в лицо, но ответом была только рассеянная полуулыбка. Взгляда она не отводила, но смотрела ему куда-то в район переносицы.

По долгу службы Денис Снегов очень многое знал о Джейн Маккейн. И девяносто процентов этой информации ему активно не нравилось. Пожилая хромая негритянка-лесбиянка, образ можно было бы счесть анекдотическим, но Денису отлично было известно, какой жестокий и беспощадный аналитический ум скрывается за ее обманчиво-расслабленно блуждающими зрачками. В политике невозможно оставить свои ладони чистыми, но виртуальные руки Джейн были в крови и грязи по самые плечи. И, конечно, Денис предпочел бы не иметь с ней никаких дел.

Но — делай то, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть.

— Опоздание — это неуважение к Совету, — обронил он, — и при повторе будет иметь последствия.

Джейн моргнула.

— Я сожалею, — легко произнесла она по-английски. Визор в правом глазу Дениса, как и у всех в зале, отобразил перевод, транслятор механическим женским голосом шепнул его в правое ухо.

Черта лысого ты сожалеешь, подумал Денис. Сожалеешь не больше, чем гаджет, который только что перевел твои слова с местного наречия на общепринятый для общения в мире русский. Но вслух произнес:

— Итак, повестка дня...

Говорили о многом, в основном о повсеместном внедрении минимальных жизненных и образовательных стандартов, выравнивании планетарного уровня жизни, о переброске ресурсов в Африку, освоении близлежащих планет, развитии лунных городов и обеспечении бесперебойных поставок с Луны гелия-3.

— В настоящий момент поставки лунного гелия-3 на Землю осуществляют шесть гелиевых танкеров. Три наших, один немецкий и два американских, — продолжал Денис, — есть предложение, учитывая высокие энергетические потребности Африки, передавать им треть привозимого гелия.

Немец кивнул. Американка фыркнула.

— У них есть нефть, — протянула она, — пусть жгут.

Денис усмехнулся.

— Чувствую себя очень странно, озвучивая прописные истины, — сказал он, — но при термоядерном синтезе, при вступлении в реакцию одной тонны гелия-3, высвобождается энергия, эквивалентная сгоранию пятнадцати миллионов тонн нефти. Не говоря уже об экологическом и иных аспектах.

— Мы не считаем данное предложение ни целесообразным, ни справедливым, — отрезала Джейн.

— Справедливым? — переспросил Денис, борясь с закипающей внутри яростью, — справедливым...

— Воздух!! — страшно заорал Сашка, и они бросились к окопам. Едва Денис успел спрыгнуть вниз, как в палящем африканском небе пронеслись две тени, а потом сверху обрушилась смерть. Мир тряхнуло, Дениса приложило о бруствер и опрокинуло навзничь. О бронестекло шлема шлепнулась и отлетела, оставив размазанный кровавый след, чья-то кисть без двух пальцев. Шатаясь, он встал. В ушах звенело. Разинув в беззвучном крике рты, его товарищи стреляли вслед теням из ручных лучеметов, но расстояние было слишком велико. Денис хотел сказать, что стойте, не тратьте заряд зря, но тут увидел, что осталось от Сашки, и на глаза упала кровавая пелена. Столкнув с ложемента тело наводчика, Денис сел за спаренный зенитный лучемет и крутанулся навстречу двум возвращающимся машинам. Мощность — на максимум. Проклятье, кровь заливает левый глаз. Перекрестье прицела — на пять корпусов вперед. Давайте, чуть поближе...

— Скажите, миссис Маккейн, — ровным голосом произнес он, — а вы считаете справедливой, например, вашу интервенцию в Конго в две тысячи семидесятом? Джейн приподняла бровь.

— Нашу миротворческую операцию, вы имеете в виду?

Денис посмотрел на свои ладони, с пальцами, согнутыми, словно они всё еще сжимали гашетку зенитного лучемета, и заставил себя расслабиться. Она знает, что я был там, подумал он. А я знаю, что она знает, и так далее.

— Один великий русский писатель в двадцатом веке сказал, что если ради идеала приходится делать подлости, то цена этому идеалу — дерьмо. Почему вы, американцы, всегда убивали якобы ради мира?

— Позвольте...

— Не позволю, — жестко сказал Денис, — больше не позволю. Никто больше не посмеет напасть на суверенную страну по надуманному поводу. Собственно, и стран скоро не останется как таковых. Никто больше не будет бомбить города и убивать сотни тысяч ни в чем не повинных людей просто потому, что захотелось взять территорию под контроль и качать ресурсы. Никогда больше не будет так, что в одном регионе планеты люди миллионами убивают друг друга и гибнут от голода, а в другом — закапывают еду бульдозерами и выменивают у первых золото за тушенку. Хватит. Детство человечества закончилось.

Джейн улыбалась, но глаза ее излучали ненависть.

— Мистер Снегофф, — нараспев произнесла она по-русски, — конечно, сейчас ваш Союз является монополистом в части владения технологией использования так называемых волновых роботов и диктует всему миру свою волю. Но вы ведь не полагаете, что так будет продолжаться вечно?

Старая лиса права, подумал Денис. Рано или поздно они украдут технологию или сами изобретут ее. И тогда...

— Ничто не вечно, — сказал Денис, — и мне известны ваши усилия в данном направлении. Однако, заметьте, что целью наших волновых роботов, которые пять лет назад превратили весь американский оружейный плутоний в стоящих на боевом дежурстве ракетах в свинец, являлся только металл. У нас же есть данные о том, что вы ведете исследования в направлении устойчивых волновых структур, способных разрушать органику.

За столом поднялся ропот. Улыбка Джейн заледенела.

— С возмущением отвергаем это чудовищное обвинение. Какие ваши доказательства?

— Будут доказательства, — пообещал Денис, — но я бы вас предостерег от подобных экспериментов. Видите ли, волновые роботы, разрушающие органику — это ничуть не менее чудовищно, чем химическое или бактериологическое оружие. Или, скажем, нейтронная бомба. И отношение Мирового Совета к подобным исследованиям совершенно однозначное. Мы будем им противодействовать. Всеми способами.

Члены Совета кивали, даже британец. Маккейн молчала.

— Также на вашем месте, — продолжал Денис, — я воздержался бы от попыток снарядить новые носители плутонием. Технологический прорыв последних лет, реакторы на гелии-3, раз и навсегда победившие энергетический кризис, основание трёх баз на Марсе, бурный рост лунных городов — всё это обусловлено тем, что стало возможным направить военные расходы на науку, космос и социальные нужды. С кем вы собираетесь воевать? Понимаете, вы мыслите архаичными категориями. Давно пора расширить свое сознание до планетарного масштаба.

— Мы отрицаем...

— Иногда я думаю, — перебил ее Денис, — что было бы, если история пошла по другому пути? Если бы в конце двадцатого века вам удалось разрушить Советский Союз, как вы это задумывали, привычно развязать третью мировую, решить за ее счет все свои финансовые вопросы, снова поменять свою тушенку на золото, как во время второй мировой, собрать у себя лучшие умы со всего мира? При одной мысли, если честно, мороз по коже. Но мы тогда выстояли. Выстоим и сейчас. Кто к нам с мечом придет — тот от меча и погибнет. Знаете эту цитату?

Джейн прикрыла глаза.

— Замените «меч» на «волновые роботы» и получите актуальную версию, — устало закончил Денис.

Неожиданно наушник зашептал председателю Мирового Совета в ухо, информация дублировалась в визире крупными красными буквами. Новость была такой силы, что Денис выпрямился в кресле, не совладав с лицом, привлекая всеобщее внимание. Джейн судорожно вцепилась в свою палку, ее правый зрачок метался как бешеный — она тоже явно считывала с визира срочный рапорт.

— Дамы и господа, — изменившимся голосом произнес Денис, — позвольте представить вам чрезвычайного и полномочного посла Галактической Федерации.

Входная панель под воздействием непреодолимой силы обрушилась внутрь помещения, и в зал Совета вплыла, паря над полом, высокая фигура в развевающемся фиолетовом одеянии. Над двумя парами рук, сложенных на груди, красовался крупный череп, покрытый зеленой чешуей. Выделялись огромные чёрные глаза без зрачков.

— Приветствую. Вас. От имени. Галактической. Федерации, — прозвучало в наушниках всех присутствующих, — Мы. Давно. Наблюдаем. За вами. Теперь. У вас. Единое. Планетарное. Руководство. Что делает. Контакт. Возможным. Кто. Старший. С кем. Говорить?

— Со мной, — хрипло сказал Денис Снегов, вставая, — говорить со мной.

[exists-already]

Копроэкономика

Краткое введение в экономику говна

Наверное, любой разумный человек хоть раз в жизни спрашивает себя, откуда вокруг столько говна, почему он должен делать это говно и кому это говно вообще может понадобиться.

Эта краткая памятка отвечает на все актуальные вопросы современности, связанные с говном, то есть на все актуальные вопросы современности вообще. По прочтению вы также поймете, как устроен круговорот говна в природе, почему говно оказалось самым популярным товаром в истории человечества и почему переход от пост-индустриальной экономики к экономике говна был стремителен и неизбежен. Надеюсь, что многие из вас также избавятся от комплексов, связанных с говном, потому что это ― первейшее условие для выживания в нашем сложном и подчас жестоком мире. Первую версию этого текста я написал для внутреннего использования, но поскольку она ни хрена мне не помогает, я расширил теоретическую часть, добавил примеров, нарисовал одну картинку и выложил получившееся в сеть. Кроме того, текст сурово обогащен врезкой «Часто задаваемые вопросы о говне» и приложением «Техника безопасности при работе с говном для работников умственного труда», хотя, мне кажется, что и оно бесполезно, бессмысленно и безнадежно.

Краткая предыстория экономики говна

Сначала никакой экономики не было, а было одно говно и ягоды. А потом прошло несколько тысяч лет.

Говно как продукт

В середине XX века человечество столкнулось с множеством проблем. Во-первых, на горизонте замаячили перенаселение, нехватка ресурсов и третья мировая война. Во-вторых, рыбалка стала ни к черту. Кроме того, производственные мощности наращивались слишком быстро. Если вы производите сто автомобилей в минуту, и они не ломаются еще десять лет, то уже через год вы со своим заводом идете нахуй, и вам обидно.

История не сохранила имени человека, которому впервые в голову пришла светлая мысль производить не автомобили, а говно. Но мы, конечно, можем представить, что поначалу его идеи воспринимались в штыки.

― Дык ведь покупать не будут, ― мотал головой слесарь. Тупой, упрямый.

― Что б вы понимали! ― волновался молодой специалист, потрясая перед чумазым лицом слесаря пачкой графиков. ― У меня за плечами Итон! Это не у меня говно, а вы значете что! Вы сами! Вы!

― Ну и что я? ― спрашивал слесарь, разворачиваясь. Его уже начинал интересовать этот молодой человек.

Молодой человек не отвечал, но его все равно били. Однако упорству сильных поем мы песню, и через несколько лет бессмысленных блужданий по цехам и корпоративным лабиринтам в производство запустили первую экспериментальную партию говна. Акционеры наверняка переживали. Директор завода ― сам старый мастеровой ― с тревогой смотрел на конвейер, с которого сходили автомобили, слепленные из настоящего говна. Это был волнующий момент, все было ново и, если можно так выразиться, свежо.

И вопреки всем ожиданиям молодой специалист оказался прав. Покупатели полюбили говно пуще всего остального и даже обнаружили в нем неожиданные для конструкторов достоинства. Говно поставили на поток.

Очень скоро производители автомобилей поняли, что в производстве говна есть три важных элемента: реклама, дизайн и цена.

Благодаря рекламе любое говно можно продать. Благодаря дизайну можно продать говно чуть дороже. А правильно выбранная цена ― не слишком дорого, но и не слишком дешево ― не дает покупателю признаться, что он купил говно.

Успех говна на рынке оказался столь ошеломляющим, что очень скоро подобные практики стали общепринятыми, и не только в автомобильной индустрии.

Конечно, малину всем слегка подпортили японцы, которые плохо знали английский язык и ничего не слышали о теории успешного говна, но и они, в конце концов, включились в общую гонку.

Продажи говна породили индустрию сервисов (которая чинила говно), рекламную индустрию (которая придумывала новые названия для говна) и сеть магазинов Wal-Mart.

Перепозиционирование говна

В 90-х казалось бы безупречная концепция говна начала давать сбои. Мощности становились все мощнее, и хотя население росло, люди не успевали потреблять все производимое говно. Над развитым миром нависла, как писали в советской прессе, угроза безработицы. Выйти из кризиса удалось благодаря трем экономическим концепциям, которые в той или иной степени были реализованы в ��оследнем десятилетии ушедшего века.

Во-первых, слегка опасаясь собственной смелости, производители постепенно перешли к выпуску полного говна. К сожалению, это не вполне сняло угрозу безработицы, так как производство пришлось перенести в Китай и Индонезию ― только там можно было найти достаточно неквалифицированную рабочую силу.

Впрочем, вывод на рынки полного говна ускорил цикл потребления, так что какой-то положительный эффект от этого все же был.

Во-вторых, увеличились расходы на рекламу. Рекламировались уже не товары, а образ жизни, основанный на бесконечном потреблении. Именно резко увеличившиеся рекламные поступления позволили скромному ежеквартальному журналу Govno Quarterly превратиться в лоснящийся ежемесячник GQ.

Но настоящим спасением оказался Интернет, потому что именно здесь можно было заниматься производством говна практически бесконечно. Если раньше властям предержащим приходилось ломать голову, чем занять того или иного долбоеба, то с изобретением Интернета и особенно веб-дизайна за 500 долларов эта проблема оказалась решена.

К концу XX века процесс в целом был завершен. Пост-индустриальная экономика, не успев родиться, превратилась в экономику говна. Сотни миллионов людей занимались неизвестно чем только потому, что им было страшно остановиться и принюхаться.

Часто задаваемые вопросы о говне

Почему говно выгодно? Оно дешево в производстве и быстро выходит из строя, провоцируя этим новые продажи.

Почему полное говно выгоднее обычного говна? Оно лучше продается. Частично из-за того, что оно дешевле говна, но важную роль играет и человеческий фактор: поставленные перед выбором потребители зачастую отдают предпочтение полному говну. Этот психологический эффект объясняется контрастностью нашего мышления. Представьте себе черную и белую костяшки домино. На черной костяшке вам бросаются в глаза белые точки. На белой костяшке ― черные. Так и с товарами народного потребления. Если потребитель купил полное говно, он обязательно найдет в нем что-то хорошее. Если же потребитель купил обычное говно, он может почувствовать себя обманутым.

(если кто не понял, это была обещанная картинка; поверьте в текстовом виде она лучше, чем в графическом)

В общем, если вы хотите, чтобы ваше говно хорошо продавалось, не жалейте говна. Жиденькое говнецо никому не нужно!

Почему же тогда обычное говно до сих пор не сняли с производства? Оно позиционируется как элитный продукт. У потребителя должен быть выбор между несколькими сортами говна, ведь он хозяин своей жизни.

Охватывает ли индустрия говна только материальную сферу? Конечно, нет. Включите телевизор. Посмотрите десятку самых популярных книг. Послушайте радио. Почитайте газету «Твой день». Производство духовных объектов работает по тем же законам, что и производство объектов материальных. Только вони больше.

Но кто-то все еще недоволен? Да.

Недовольное говно

Жизнь автомобильного слесаря безмятежна. В детстве он хотел стать пожарным, но вырос в автомобильного слесаря. Разрыв, не в обиду пожарным, не велик. Слесарь ассоциирует себя с результатом своего труда не больше, чем пожарный ассоциирует себя с пожаром.

Творческие люди устроены иначе. В детстве это чучело хотело стать Северяниным, а теперь работает в газете «Железнодорожник». Конечно, все ему враги. И даже работая в газете «Железнодорожник», он то и дело пытается закончить заметку словами «я ― гений». Это самое «я ― гений» ни к селу ни к городу он в силу недостатка образования полагает творческой свободой.

Если у чучела нет творческой свободы, у него опускаются руки. Кто-нибудь может представить себе слесаря, у которого не собирается автомобиль или пожарного, у которого не тушится пожар.

― Мне сегодня не пишется.

И смотрит жалобно.

Именно эти дохляки и стоят на пути окончательной победы говна над злом. Им, видите ли, стыдно делать такое говно. В конечном счете, они все равно дадут стране говна, но крови перед этим высосут немерено.

Поскольку научить слесарей и пожарных производить в нужных количествах духовное говно не представляется возможным (они не выебываются, и им обычно, есть о чем рассказать, так что на выходе получается не говно, а черти что), приходится обходиться тем, что есть. Для обработки дохляков имеет смысл применять следующие формулы: «Ведь ты же профессионал», «Ты работаешь не для людей, а на целевую аудиторию», «А потребителям нравится!», «Я тебя понимаю», «На тебе же кредит висит», «В качестве личного одолжения» и «Сам ты говно». Комбинируйте угрозы и лесть, это работает. Не жалейте примеров.

Отрицательные примеры: журнал «Новый очевидец», «Радио Станция», старый Men’s Health, Тарковский, Франц Кафка. Положительные примеры: журнал GQ, «Радио Шансон», новый Men’s Health, Уве Болл, Дарья Донцова. Корифеи: Ксения Собчак, Сергей Зверев и русский MTV.

Техника безопасности при работе с говном Для работников умственного труда

1. Не называйте говно говном, это портит статистику продаж. К тому же, вы отбираете работу у сотрудников из отдела маркетинга, а они вам еще пригодятся.

2. Не думайте о говне, как о говне. Настройтесь на позитив. Наверняка у говна, которым вы занимаетесь, есть положительные качества, которых нет у продукции конкурентов. Или у продукции конкурентов есть отрицательные качества, которых нет у вашего говна (это, честно говоря, вернее). Если вы не можете найти ни того, ни другого, проконсультируйтесь у сотрудников из отдела маркетинга (вот они и пригодились).

3. Не думайте, что вы говно. Вы и то, что вы делаете, это не одно и то же. Конечно, живи вы семьсот-восемьсот лет назад, вам бы не поздоровилось: Никита Кузнец, Илья Лапотник, Иван Говно. Как-то не звучит. Но суть цивилизации в том и заключается, что у людей появляются фамилии, и теперь люди могут беспрепятственно возиться с говном.

4. Не обманывайте себя. Распространенная ошибка начинающих работников индустрии говна заключается в том, что они посвящают говну не все рабочее время, а химичат втихаря какую-то нетленку да еще и гордятся этим. Оставьте. Конечно, вам эти уловки помогают мнить себя новым Микеланджело, Антониони или кем-то там еще, но в глазах коллег и руководства вы просто заносчивая тварь, которая считает себя умнее всех.

5. Не старайтесь. Еще одна распространенная ошибка. Из говна при желании можно сложить даже икебану, но потребителям говна нужны не икебаны, а говно. Проще говоря, выпендриваясь, вы уменьшаете свою выработку, а на выходе все равно получается не икебана, а говно на палочке.

6. Не унывайте.

7. Не стыдитесь. Не переоценивайте свое говно. Вы и оглянуться не успеете, как о нем забудут и потребуют следующей порции. На вас лично вообще всем наплевать.

8. Не тушуйтесь. Если потребителю не нравится ваше говно, то он сам говно. Клиент всегда говно. Если вы уверенно назовете кучку говна инсталляцией (калькулятором, книжкой, чем угодно), два человека из сотни вам поверят. Ориентируйтесь на них, на остальных говна тоже хватит, но его продадите не вы.

9. Не презирайте говно. Это еще не высший пилотаж, но этой техникой мало кто владеет в совершенстве. Наверное, это звучит странно, но вы должны постараться полюбить говно, которое вы делаете, как любят его те, кто это говно покупает. Ведь вы ничем не лучше своих клиентов, просто вы покупаете говно у других производителей.

10. Полюбите говно всем сердцем. Конечно, не каждому дано превратиться в Николая Ускова, но каждый может стать лучше, пытаясь им стать.

Если ничего не помогает, вспомните о тех, кому все еще приходится работать, чтобы покупать ваше говно. Вы ведь, на самом деле, не хотите оказаться на их месте.

Наверное, глупо писать, что я никого не хотел обидеть, но это действительно так. Я очень давно не брал в руки журнал GQ, так что не могу объективно судить о его качестве (и, ��стати, не сужу), и с интересом отношусь к Николаю Ускову, дай бог здоровья его кумкватам. Текст написан в психотерапевтических целях. Не помогло. Но см. правило #6!

©

[exists-already]

Аманда Нокс и правила большой лжи

7 сентября 2015 года Апелляционный суд Италии (аналог Верховного суда) опубликовал решение по делу американки Аманды Нокс и ее бойфренда Рафаэле Соллесито, обвинявшихся в убийстве британской студентки Мередит Керхер. Суд использовал довольно сильные выражения. Он не только полностью оправдал Нокс и Соллесито, но и заявил о «поразительной слабости» и «кричащих ошибках» обвинения. Так закончилась почти восьмилетняя сага.

Кейс Аманды Нокс — это не просто потрясающий детектив. Это поразительное свидетельство того, как злая воля одного человека может исковеркать судьбы людей и создать миф, в который веруют десятки тысяч людей.

Итак, начнем.

Убийство

1 ноября 2007 года в маленьком домике в итальянском городке Перуджа была найдена мертвойбританская студентка по обмену Мередит Керхер. Ее соседка по дому, американка Аманда Нокс не ночевала в эту ночь в коттедже, она провела ее в доме своего приятеля Рафаэле Соллесито. Они поужинали, посмотрели кино, покувыркались в кровати и покурили марихуаны. Марихуану в доме курили все и выращивали прямо во дворе.

Когда утром Аманда вернулась в дом, она увидела, что дверь распахнута, а на полу ванной — следы крови. Аманда решила, что это менструальная кровь одной из соседок, и приняла душ. Аманда вообще была довольно беззаботная душа. Ей было двадцать лет, она меняла бойфрендов как перчатки и даже во время работы в баре (она подрабатывала у некоего Патрика Лумумбы) все время кокетничала с парнями. На своей страничке в MySpace она поместила своефото в мини-юбке и с пулеметом Гатлинга в руках.

Гатлинг гатлингом, но, когда на ее окрик никто не отозвался, Аманда забеспокоилась. Она стала звонить Мередит и стучаться в ее комнату. Потом она позвонила Рафаэле, а Рафаэле позвонил в полицию. Когда полицейские взломали дверь в комнату, они сразу увидели мертвую Мередит. Горло ее было перерезано. Мередит была изнасилована, вещи ее были разбросаны по полу, все вокруг было в крови. На полу были кровавые отпечатки ботинок, на подушке, подсунутой под бедра Мередит, был кровавый отпечаток ладони, следы крови были и на сумочке девушки, из которой, как потом выяснило следствие, были вытащены 300 евро и кредитки.

Перуджа — тихий город. Убийства в нем происходят нечасто. Предыдущее убийство случилось лет за двадцать до Мередит, а следующее — в 2013 году. Поэтому на место происшествия тут же слетелись все высшие полицейские чины города и ег�� прокурор Джулиано Миньини. Особого опыта расследования убийств — по причине отсутствия таковых — у них не было, тем не менее прокурор Миньини быстро понял, что Мередит Керхер была убита Амандой Нокс и ее соучастниками во время сатанинской оргии.

Потом прокурор Миньини слово «сатанинская» опустил и стал говорить про оргию сексуальную.

За Амандой и Рафаэлем установили слежку, и вскоре она дала плоды. Обвинение нашло доказательство — и какое! Ровно на следующий день после убийства Аманда и Рафаэле отправились в популярный магазинчик нижнего белья и купили там пару трусиков-стрингов. «У нас будет безумный секс!» — сказал Рафаэле, целуя Аманду.

Пленку из магазина слили в прессу, и обвинение с торжеством объявило о раскрытии убийства, совершенного женщиной-вамп, дьяволом с лицом ангела.

Прокурор Миньини не впервые расследовал сатанинские убийства. Он, можно сказать, был большой спец по части сатанинских убийств.

Расследования прокурора Миньини

В 1970–1980-х годах в Италии, в окрестностях Флоренции, орудовал маньяк, которого прозвалиФлорентийский монстр. Он убивал любовные пары и кромсал при этом женщин. Всего он убил восемь пар. Имя маньяка так никогда и не было установлено.

В октябре 1985 года в озере близ Перуджи был найден труп доктора Франческо Нардуччи. Суд постановил, что это самоубийство.

В 2001 году, через шесть лет после смерти Нардуччи, прокурор Миньини решил, что Флорентийский монстр и д-р Нардуччи связаны между собой. Прокурор Миньини решил, что Нардуччи был частью сатанинской секты, которая убивала женщин, чтобы потом использовать части их тела в ритуальных черных мессах. Нардуччи, по мнению прокурора, хранил эти части тела у себя, и его убили, чтобы заткнуть ему рот.

Несмотря на то что все жертвы Флорентийского монстра были убиты из одного ствола, прокурор решил, что это делали разные люди. Он приказал выкопать тело Нардуччи. Когда тело выкопали, прокурору Миньини показалось, что оно недостаточно разложилось, и он заявил, что тело подменили. Когда генетическая экспертиза показала, что это все-таки тело Нардуччи, прокурор заявил, что его подменили второй раз.

В итоге прокурор Миньини предъявил обвинение в участии в секте 20 людям, в том числе правительственным чиновникам и полицейским. Судья вышвырнул дело из суда.

В то самое время, когда Миньини самоотверженно боролся со своей первой сатанистской сектой, два журналиста — Марио Специ и Дуглас Престон — писали книгу о Флорентийском монстре. На их несчастье, они считали, что теория Миньини — вздор.

В 2006-м Престон и Специ были арестованы. Миньини допрашивал Престона несколько часов. Он заявил Престону, что тот — сатанист и соучастник убийств. Он угрожал, что тот никогда не увидит больше родных. У Престона, по его воспоминаниям, тряслись колени. В конце концов Престона вышвырнули из Италии. Что касается Специ, ему повезло куда меньше: его просто держали в тюрьме три недели без какого-либо повода, пока изумленные журналисты и борцы за свободу слова не принялись писать один протест за другим.

Прокурор Миньини выпустил журналиста Специ, но подписанты писем в его защиту попали в черный список. О существовании этого списка стало известно, когда власти провели обыски и вскрыли компьютер самого Миньини в рамках уголовного дела, возбужденного против него за незаконную прослушку и обыски людей, которых он пытался запугать в ходе дела о Флорентийском маньяке.

В черном списке, найденном в компьютере Миньини, значились, к примеру, экс-мэр Флоренции, его зам и министр охраны окружающей среды. Все они ме��али прокурору Миньини разобраться с теми, кто мешал ему разобраться с сатанинской сектой. Наверняка они сами были ее участники.

Иначе говоря, в тот момент, когда Миньини раскрыл сатанинское убийство Мередит Керхер, он сам уже был под следствием.

Признание Аманды

Итак, как уже сказано, обвинение решило, что Аманда и Рафаэле убили Мередит во время сексуальной оргии.У прокурора Миньини была единственная проблема. Дело в том, что убийца оставил в комнате Мередит следы. Много следов. Он оставил сперму, ДНК, отпечатки пальцев и обуви. И это были не ДНК Аманды и Рафаэле. Следов их присутствия в комнате не было.

Прокурор Миньини решил эту загадку просто: Аманда и Рафаэль были не вдвоем. С ними был кто-то третий.Полицейские допрашивали Аманду Нокс 53 часа. Сначала дружески — мол, мы только хотим тебе помочь, потом все жестче и жестче. Они давили на нее, орали и даже дали, по ее словам, две затрещины. Разумеется, все это — со слов Аманды. Полицейские могли опровергнуть эти слова, представив видео допроса, но это видео они не представили.

Аманде тыкали под нос ее мобильник с эсэмэской. Эсэмэска была отправлена владельцу бара, в котором она подрабатывала, Патрику Лумумбе. Патрик написал ей, что она в эту ночь в баре не нужна, и Аманда ответила: see you later.

Согласно «гениальной» догадке обвинения, это означало не «пока», а тайную договоренность о новой встрече с целью устроить сексуальную оргию и убить Мередит. Аманду уверяли, что Рафаэле уже во всем признался. Полицейские показывали ей телефон. «Смотри, ты с кем-то собиралась встретиться. С кем? Признавайся», — требовали они.

Любительница мужчин и стрингов Аманда Нокс не выдержала давления. В ночь убийства она накурилась марихуаны и плохо помнила, что с ней было. Она подписала признание и сказала, что эсэмэску послала своему патрону Патрику Лумумбе.Арестовывать Лумумбу отправился кортеж из семи сверкающих, как рождественская елка, машин. Полицейские вломились к нему в дом, вытащили из постели с криками «черная свинья» и начали прессовать так же, как Аманду.

Тут, правда, возникла проблема. Во-первых, у Лумумбы было стопроцентное алиби: он всю ночь был в баре. Во-вторых, ДНК убийцы не совпадало с ДНК Лумумбы.

Руди Гуэди

На самом деле установить убийцу Мередит Керхер не составляло никакого труда. Его звали Руди Гуэди, он был уроженец Берега Слоновой Кости и профессиональный грабитель. Только в Перудже перед убийством этот человек совершил не меньше шести ограблений. Перед убийством Мередит некий Кристиан Трамонтано четыре раза приходил в полицию с рассказом о том, как молодой чернокожий парень вломился к нему домой с ножом, похитив 5 евро и три кредитки, и все четыре раза полицейские его игнорировали. Трамонтано назвал и имя грабителя: Руди Гуэди.

Так или иначе, после одного из ограблений отпечатки пальцев Руди оказались в картотеке. Поэтому установить, кому принадлежат кровавые отпечатки пальцев на месте убийства Керхер, было просто. Руди объявили в розыск, и бдительные кондуктора сняли его в Германии с поезда, на котором он ехал без билета. Руди был шапочно знаком с Мередит и с Амандой. Он познакомился с девушками на улице и был в доме несколько раз.

Руди Гуэди был пойман. На месте преступления были только его следы, только его отпечатки, только его сперма и только его ДНК. Она была везде: в вагине жертвы, в ее анусе, на одежде, в крови, на теле. Из 400 образцов ДНК, взятых с места преступления, 100 принадлежали Руди. В этот момент прокурор Миньини еще мог повернуть назад и сказать, что преступление раскрыто. Что профессиональный грабитель Руди Гуэди бросил в окно второго этажа камень, разбил стекло, вскарабкался наверх и открыл через разбитое стекло окно (именно так Руди проникал и в другие дома), а застав Мередит дома, изнасиловал ее, убил и ограбил.

Но прокурор Миньини уже слишком много инвестировал в это дело. Он уже заявил о сенсационном раскрытии оргии и о том, что взлом дома был инсценирован. Если бы Аманду освободили, ему бы пришлось отвечать за безумные обвинения. Его репутация пострадала бы, а с учетом предыдущего сатанинского расследования, возможно, и вовсе пошла бы ко дну.

Поэтому обвинение выдвинуло новую версию: Мередит была убита во время оргии, в которой участвовали Руди Гуэди, Аманда Нокс и Рафаэле Соллесито. А почему ДНК Аманды и Рафаэле не было на месте преступления? — спросите вы. А очень просто. Они уничтожили все следы своих ДНК. А следы ДНК Руди оставили. Тот факт, что это физически невозможно сделать, обвинение не смутил.

Как убийца стал главным свидетелем обвинения

С этой новой версией у обвинения тоже были проблемы. Как ни крути, а у прокурора Миньини не было ни малейших ее фактических доказательств.

Зато теперь у прокурора появился свидетель. Настоящий живой свидетель, который все видел своими глазами и готов был подтвердить, что убийцей является Аманда.

Этим несравненным свидетелем был настоящий убийца, Руди Гуэди.Гуэди, не моргнув глазом, сообщил суду, что он не убивал Мередит. Он занимался с ней сексом исключительно по взаимному желанию (экспертиза этого, гм, не подтвердила), и вообще был в туалете, когда эта сучка Аманда вдруг взбесилась. Руди Гуэди трогательно живописал в суде свой ужас при виде Мередит с перерезанным горлом. И то, как она, умирая, простирала к нему руки в безмолвной мольбе о помощи.

В любом состязательном процессе эти показания можно было оспорить, и поэтому обвинение прибегло к простому трюку: Руди Гуэди судили отдельно, как признавшего свою вину и заключившего сделку со следствием.

За «правильные» показания ему дали 16 лет. А на следующем процессе — процессе Аманды и Рафаэле — прокурор Миньини выступил защитником Руди Гуэди. Он заявил, что бесчестно обвинять человека, который не может себя защитить, и суд запретил перекрестный допрос Руди.

Общественное мнение

Как же общество могло согласиться с такой безумной ситуацией? Ситуацией, при которой обвинение входит в сговор с очевидным убийцей, чтобы посадить невиновных?

Ответ прост: общество было хорошо подготовлено. Аманда Нокс и Рафаэле Соллесито еще до начала суда были осуждены в газетах. Каждый булочник в городе Перуджа знал, что они убийцы. Хорошо орг��низованные утечки живописали Аманду Нокс как безумную дьяволицу, погрязшую в мужчинах, сексе и наркотиках. Нокс — «прирожденная убийца», заявил прокурор Миньини.Основания? Никаких. Аманда была типичная студентка своего поколения, разбитная, слабовольная, курившая травку. Это мог бы подтвердить ее компьютер, но обвинение случайно уничтожило жесткий диск. Более того, обвинение случайно уничтожило жесткие диски на всех трех компьютерах — Мередит, Аманды и Рафаэля.

Конечно, и тут возник вопрос об отсутствии каких-либо следов ДНК обвиняемых на месте преступления. Но и этот вопрос легко решился: в ноябре 2007 года «источник из следствия» сообщил журналисту The Times Ричарду Оуэну, что Аманда на следующее утро покупала в магазине моющее средство и что при обыске нашлись ее чеки. Называлось даже время, когда чеки были пробиты: 8.30 и 9.15 утра. В следующей статье Оуэн написал, что весь домик был обработан моющим средством и что полиция поймала Аманду и Рафаэле на его пороге с ведром и тряпкой в руках. Все это было чистой воды вранье: не было ни чеков, ни тряпки, ни моющего средства. Но вся Перуджа только и обсуждала: «Обвинение нашло чеки! Они виновны!»

С прессой творились невероятные вещи. Аманде, сидящей в тюрьме, сказали, что у нее ВИЧ, и потребовали от нее полный список ее любовников. Она назвала семь человек. Этот список тут же слили в прессу. Но даже этого было мало, и на процессе обвинение просто прибегло к лжесвидетельству.

Лжесвидетельства экспертов

Еще во время первого обыска дома у Рафаэле Соллесито изъяли на кухне нож. Почему именно этот конкретный нож, неизвестно. Один из полицейских потом заявил, что он изъял именно этот нож, опираясь на интуицию. Это было довольно странное заявление для полицейских, не имевших опыта расследования убийств и не способных с четвертого раза зарегистрировать случай грабежа.

Тем не менее нож был изъят, и на его рукояти, естественно, обнаружилось ДНК Аманды — она часто готовила дома у Рафаэле. Проблема была в том, что на лезвии ножа не было обнаружено ни крови жертвы, ни следов ее ДНК.

Эти результаты не удовлетворили обвинение. Поэтому параметры поисков расширили. ДНК не обнаруживалось все равно. Параметры расширяли еще и еще. Наконец, на лезвии обнаружились следы ДНК — такие микроскопические, что эта ДНК могла принадлежать кому угодно, в том числе, например, судье, слушавшему апелляцию. На суде эксперт Патриция Стефанони невозмутимо показала под присягой, что она нашла на ноже ДНК жертвы. Адвокатам в доступе к материалам экспертизы было отказано.

Из 400 проб ДНК, взятых на месте преступления, ни Аманде, ни Рафаэле не принадлежала ни одна. Обвинение продолжало искать ДНК Рафаэле. Пробы брались снова и снова. Наконец через 47 дней и энное количество обысков полицейские нашли на месте преступления застежку от лифчика Мередит с обрывком ткани.

Обрывок был весь в следах ДНК Руди. На застежке были микроскопические следы другой ДНК. Повторилась та же история: параметры анализа расширяли, пока не стало возможным сказать, что это может быть ДНК Рафаэле Соллесито.

Очень может быть, что это действительно была его ДНК. Она присутствовало в таком наноколичестве, что могла быть принесена с пылинкой за эти 47 дней — Рафаэле ведь часто бывал в коттедже. А может, Рафаэле переспал с Мередит недели за две до трагедии. Тем не менее на суде эксперт Стефанони заявила, что ДНК Соллесито была обнаружена на месте преступления.

Другой эксперт, д-р Лоренцо Ринальди, не дрогнув, сказал, что кровавый отпечаток босой ноги, оставленный убийцей на коврике в ванной, соответствует ширине 66,7 мм и слишком широк для Руди Гуэди, но в самую пору для Рафаэле Соллесито. Отпечаток соответствовал ширине 55,2 мм и принадлежал Руди Гуэди, и было трудно себе представить, как профессиональный эксперт мог так грубо ошибиться с шириной отпечатка.

Патрик Лумумба переходит на сторону обвинения

Но это еще не все.

Одним из самых уязвимых мест обвинения была история с Патриком Лумумбой. Как ни крути, из Аманды в полиции двое суток выбивали показания — и выбили их на человека, у которого было стопроцентное алиби. Патрик Лумумба подал в суд на полицию и рассказал, как его прессовали.

Но!

Если прокурор Миньини и не умел расследовать преступления, то он был наделен другим даром, не менее драгоценным — умением заставить всех окружающих разделить свою точку зрения. С Патриком Лумумбой поговорили — и он вдруг стал звездным свидетелем обвинения. Теперь он обвинял уже не прокуратуру, а Аманду Нокс, злобную дьяволицу, намеренно облившую грязью невинного человека. Он даже утверждал, что Аманда оклеветала его, потому что была уволена, хотя его эсэмэска, посланная им в ночь убийства как раз по поводу работы в баре, свидетельствовала, что он Аманду не увольнял. «Эта американка оболгала владельца бара, потому что выгораживала настоящего убийцу», — писали  газеты.

Выступать против Аманды было легко и приятно. С теми, кто пытался ее защищать, разговор был короткий. Когда Аманда Нокс на суде заявила, что на нее давили, прокурор Миньини тут же возбудил против нее новое уголовное дело за клевету. Когда эту фразу Аманды повторили ее родители, дело возбудили и против них. Всего прокурор Миньони возбудил 11 дел против тех, кто писал не так, как надо.

5 декабря 2009 года суд в Перудже осудил Аманду Нокс на 26 лет, а ее приятеля Рафаэле — на 25, за убийство во время сексуальной оргии, грабеж и клевету. Да-да, Аманду, в числе прочего, официально осудили за calunnia — клевету, которую она возвела на Патрика Лумумбу. Ее также осудили за кражу 300 евро и кредиток из сумочки Мередит, хотя внутри сумочки были кровавые отпечатки пальцев Руди Гуэди и не было ни следов ДНК, ни отпечатков Аманды.

Дело Аманды и Рафаэле рассматривали двое профессиональных судей и шестеро судей гражданских, то есть де-факто присяжных — обычных людей, которые заседали 11 месяцев, читали газеты, болтали с соседями и были, естественно, задолго до процесса убеждены самыми очевидными и ясными доказательствами вины подсудимых, представленными газетам источниками, близкими к следствию.

В 2010 году Нокс получила дополнительный срок — один год тюрьмы — за клевету на полицию.

Апелляция и кассация

Итальянские суды славятся обилием приговоров, отменяемых высшей инстанцией.  Спустя два года, 3 октября 2011 года апелляционный суд под председательством Клаудио Хеллмана и Массимо Занетти нашел Аманду Нокс и Рафаэле Соллесито невиновными в убийстве. Аманда покинула Италию, отсидев четыре с половиной года. При этом апелляционный суд оставил в силе приговор за клевету на Патрика Лумумбу, и получилось, что Аманда вроде как сидела за дело.

Обвинение не сдавалось. 30 января 2014 года судья Ненсини в Верховном Кассационном суде снова нашел Аманду и Рафаэле виновными в убийстве. К этому времени все выводы экспертов насчет ДНК и отпечатков ноги были дискредитированы, и суд не принял их во внимание. Судья Ненсини посчитал Аманду и Рафаэля виновными в убийстве на основании показаний Руди Гуэди. Отсутствие их ДНК на месте преступления судья Ненсини в приговоре объяснил тем, что они его уничтожили.

И вот, наконец, в марте 2015 года в том же самом Верховном кассационном суде, только уже в апелляции, Аманда и Рафаэле были признаны окончательно невиновными. А 7 сентября появилось и  решение. Коллегия из пяти судей обвинила следствие в «кричащих ошибках», «расследовательской амнезии», «сенсационных провалах» и «умышленном умолчании» о способах получения доказательств.

Логика большой лжи

Кейс Аманды Нокс и Рафаэле Соллесито — это всего лишь частный случай в нашем мире, который утопает в пучине фальсификаций, но тем-то он и интересен.

Обвинение в деле Аманды не руководствовалось ни ложно понятыми государственными интересами, ни державной паранойей правителя, ни религиозным фанатизмом толпы. Речь шла о грошовых интересах небольшой группы людей, первым из которых стал прокурор Миньини. Общественная истерия, поднявшаяся вокруг этого дела, является чистой, свободной от госвлияния демонстрацией того, как легко перекраивать действительность в своих интересах, и прекрасным примером того, что при этом происходит.

Во-первых, ложь должна быть большой. Только большая ложь рекрутирует страстных сторонников. Если бы прокурор Миньини ложно обвинил Аманду Нокс в краже сапог, это вряд ли стало бы символом веры.

Кроме того, только большая ложь способна поглотить все противоречия. Если бы прокурор Миньони просто обвинил заурядную студентку  в убийстве, тут же стало бы ясно, что это не так. Но «прирожденная убийца», манипулирующая мужчинами, как жонглер шарами, кошмарная смерть во время сексуальной оргии — это гигантское обвинение поглощало любые противоречия.

К примеру, тот факт, что следствие сначала выбило из Аманды показания на невинного Патрика Лумумбу, казалось бы, должен был совершенно дискредитировать и прокурора Миньини, и его теории, и его методы. Но большая ложь обладает удивительным свойством переваривать любые факты, и показания, выбитые против Лумумбы, в конечном итоге не только не дискредитировали следствие, но, наоборот, стали одним из краеугольных камней обвинения — свидетельством лживости и испорченности Аманды Нокс.

Во-вторых, ложь должна генерировать соучастников. Самое загадочное в этом деле — поведение экспертов. Интересно, что думала эксперт Стефанони, раз за разом ища на ноже, на котором не было следов крови Мередит, следы ее ДНК?

Ее поведение — хороший пример того, как часто люди предают истину вовсе даже не в критических обстоятельствах, а просто потому, что так удобней. И как еще чаще они сами пытаются убедить себя в том, что то, что наиболее комфортно, и есть истина. В конце концов, ведь эксперт Стефанони могла просто взять и фальсифицировать результаты. Она могла взять кровь Мередит и нанести ее на нож. Но вместо этого она раз за разом расширяла параметры поиска, оставляя широкий след, но минимизируя размер своего вранья.

Всего один неуравновешенный человек, оказавшийся во власти, — прокурор Миньини с его фантазиями на тему секса, Сатаны и расчленения женщин — сумел увлечь своим видением огромное количество находящихся вокруг него вполне профессиональных людей и создать в маленьком полицейско-экспертном сообществе Перуджи атмосферу, при которой любое сомнение в вине Аманды и Рафаэле воспринималось как ересь.

Ну и, наконец, прокурор Миньини сумел убедить в своей фантазии если не миллионы, то сотни тысяч людей. Одна из поразительных вещей, о которых я не говорила доселе, — это гигантское количество интернет-фриков, бесчисленные сайты, обличающие «сатанистку» Аманду Нокс. Правда, «экспертами» на этих сайтах часто выступают домохозяйки, рекомендующиеся профессиональными экстрасенсами на службе ЦРУ, и среди них нет-нет да и блеснет ослепительным алмазом такой свидетель, как «Мессия Иисус Христос» с планеты Антлан.

Это, между прочим, говорит о том, что нет различных видов паранойи. Есть одна всеобщая паранойя, и один фрик всегда поддержит другого фрика. Но все эти люди чрезвычайно искренни, чрезвычайно напористы и, главное, с необыкновенным упрямством генерируют месседжи, способные убедить и непредвзятую публику в своей правоте.

Фото: Alessandro Bianchi/REUTERSАманда Нокс

Прекрасным примером тому служит история со страницей Аманды Нокс в «Википедии». Эта страница в течение нескольких лет создавалась исключительно фриками, которые печатали там, как чистую правду, все самые безумные слухи, слитые в прессу. В конце концов в дело вмешалсясам создатель «Википедии» Джимми Уэйлс. По его указанию статья была переписана, после чего антиноксианцы обвинили Уэйлса... правильно, в том, что он исказил правду, потому что испытывает к Аманде сексуальный интерес.

Большая ложь. Вовлечение в эту ложь соучастников, которые строят свой статус на этой лжи, так что чем выше их статус, тем выше ставки в игре. Тотальное запугивание всех, кто не согласен с твоей точкой зрения, так, чтобы ленивые пожали плечами и сказали «не надо с этим связываться». Превращение этой лжи в символ веры, возбуждающий группы фриков — бескорыстных, но очень упорных, транслирующих ее дальше.

Мы привыкли думать, что для этого нужна несвобода, тоталитарный режим и вообще особый цинизм общества. Как мы видим, ложь вполне способна к самокристаллизации — с разрушительными результатами — даже во вполне свободном обществе. Оруэлл ближе, чем нам кажется.

Любое общество на земле находится в двух шагах от Оруэлла.

Оригинал

[exists-already]

Выживший. Как сбежать из Северной Кореи

В 2012 году журналист Роман Супер завербовался в российское общество изучения идей чучхе, чтобы с группой лояльных Северной Корее людей – а не как турист – побывать в самой закрытой стране мира. После этой поездки, подробно описанной на сайте Радио Свобода, журналист задался целью во что бы то ни стало отыскать беженцев из КНДР в любой точке мира, чтобы сверить свои впечатления от Северной Кореи, окутанной неправдоподобными слухами и мифами, с реальными знаниями об этой стране от бывших граждан КНДР (настоящим гражданам общаться с иностранцами запрещает закон). Задача оказалась практически неподъемной. Перебежчики из Северной Кореи, опасаясь быть вычисленными властями КНДР, общаться с журналистами не торопятся. А рассказы тех перебежчиков, кто соглашается на интервью западным СМИ, как правило, напоминают пропагандистские байки. Однако спустя четыре года поисков Роману Суперу все же удалось отыскать беженца из Пхеньяна, который согласился на откровенный и неангажированный разговор.

Окраина большого города. Узкая тихая улица, зажатая с двух сторон малоэтажными жилыми домами, палатками с фастфудом, мастерскими и магазинчиками с сигаретами и пивом. Мы с переводчицей – русскоязычной кореянкой из Петербурга, переехавшей в Сеул учиться, находим нужный адрес, поднимаемся на указанный в письме этаж, звоним в дверь. Нас встречает низкорослый худой кореец в очках в тонкой оправе. Он первым протягивает руку и вежливо провожает нас в комнату:

– Вы журналист из России?

– Да, меня зовут Роман.

– Вы действительно прилетели в Сеул из России, чтобы записать со мной интервью?

– Да, а что вас смущает?

– Возможно, ваша цель, которая мне до сих пор до конца не понятна.

– До меня с перебежчиками из Северной Кореи общался, кажется, только один журналист из России. Я хочу, чтобы таких интервью было больше, чем одно. Многим интересно, какая жизнь в ��НДР на самом деле. Других целей у меня нет.

– Хорошо. Включить для вас кондиционер?

Мужчина предлагает присесть за стол и без промедления начинает длинный и наполненный драматичными историями рассказ о своей счастливой и безбедной жизни в Северной Корее, из которой ему пришлось бежать почти четырнадцать лет назад в Сеул.

Без лица

Беженец из Северной Кореи Джон Хен Му

–​ Я смогу вас сфотографировать для этого интервью?

– Нет, ни в коем случае, исключено. Только спину. Извините, но вы поймете из моего рассказа, почему так.

–​ Сколько вам лет?

– Мне 60 лет.

–​ Как вас зовут?

– Меня зовут Джон Хен Му.

–​ Это настоящее имя?

– Это мое второе имя, которое я взял себе после второго рождения, когда в 2003 году бежал из Северной Кореи.

–​ Где вы родились?

– Родился я в Пхеньяне. Там же закончил университет. У меня хорошее высшее образование.

–​ Из какой вы семьи?

– Родители обычные люди. Не элита. Никаких должностей в политике они не занимали. Но и не были чернорабочими. Во времена японской оккупации отец и мать перебрались с юга страны на север, осели и остались там жить. То есть изначально мои родители из Южной Кореи. Моя мать тридцать лет работала в ассоциации женщин Северной Кореи. Отец всю жизнь работал в университетах: сначала в художественной академии, потом поменял еще два учебных заведения. В общем, всю жизнь преподавал.

–​ Семья скромно жила? У вас была дома какая-то бытовая техника? Автомобиль?

– В Северной Корее в семидесятые годы не было права частной собственности. И никаких лазеек на этот счет не существовало вообще. Было очень-очень строго с этим. Сильно позже – в девяностые – ситуация начала меняться: появились четыре категории людей, кому позволялось владеть личным автомобилем.

–​ Кто же эти счастливчики?

– Вернувшиеся на родину японские корейцы. Сотрудники дипломатических служб. Те, кто получил машину в подарок от руководства страны. И последняя категория – это дети высокопоставленных лиц. У моей семьи не было машины.

–​ Ну а бытовая техника дома у вас была? Телевизор был?

– Все необходимые бытовые приборы у нас в доме были. Был и холодильник, и в какой-то момент появился даже телевизор. Столица все-таки.

–​ Была ли возможность улучшить жилищные условия в обход запрета на частную собственность? Например, не купить более просторную квартиру, а поменяться.

Начало формироваться подобие черного рынка недвижимости

– До девяностых годов ничего с жильем нельзя было сделать: ни купить, ни поменять. Запрет никуда не делся и в девяностые, но люди втайне от партии начали эту проблему решать. Начало формироваться подобие черного рынка недвижимости. Государство знало об этом, иногда показательно наказывая участников рынка. Но рынок при этом только развивался. При Ким Чен Ире за пределами Пхеньяна продажа и покупка квартир стала довольно частым явлением.

–​ С электричеством все было в порядке?

– С электричеством в Северной Корее вообще все было в порядке: и в семидесятые, и в восьмидесятые, и в начале девяностых годов. Абсолютно стабильное электричество. Проблемы начались в середине девяностых. Сначала стали отключать на час. Потом на четыре часа. Потом по полдня могло быть темно. Сначала эти проблемы коснулись провинции. Потом и в Пхеньяне потемнело. Насколько я знаю, до сих пор регулярные перебои с электричеством есть в столице.

–​ Господин Джон, у нас в России есть такое слово – "оттепель"…

– Весна?

–​ Это не про погоду. Это про политический климат. Оттепель – это смягчение государства, некоторая демократизация режима. Есть понятие "заморозки" – это закручивание гаек. В КНДР уместны такие термины? Что-то подобное вы чувствовали или ваша жизнь протекала более-менее в одной политической атмосфере?

– В Северной Корее тоже наблюдались такие явления. Мы все это чувствовали. Я помню жизнь при молодом Ким Ир Сене. Это был очень жесткий режим. Когда Ким Ир Сен стал старше, где-то после шестидесяти, он стал смягчаться. Это не явно, но проявлялось. Но с Россией сравнивать эти изменения нельзя все равно. В КНДР рисунок перемен совсем другой: нет четкого разделения на оттепель и заморозки.

–​ Почему? Объясните.

– Как только мне начинало казаться, что в КНДР случилась оттепель, всегда происходило что-то, что приводило к еще более серьезным заморозкам. Ким Ир Сен становился совсем стареньким, он смягчался, появился намек на оттепель, но тут приходит Ким Чен Ир, который с большим энтузиазмом этот намек уничтожал.

– Кто был жестче: Ким Ир Сен или Ким Чен Ир? Есть у северокорейцев общее мнение на этот счет?

Из шестидесяти трех человек, которые учились со мной в школе, осталось только тринадцать

– Сейчас большинство северокорейцев в возрасте будут говорить с ностальгией, что при Ким Ир Сене было лучше, что не было таких уж жутких репрессий. Сам я так не считаю. Во время жесткого периода правления Ким Ир Сена я был ребенком и репрессий на себе не испытал. Но я вспоминаю свое окружение, друзей родителей, знакомых людей, многие из которых пострадали.

–​ Как пострадали?

– Из шестидесяти трех человек, которые учились со мной в школе, осталось только тринадцать.

–​ Куда делись остальные?

– Кто куда. Семьи некоторых детей отправили в ссылку, об этом сообщалось. А кто-то просто пропал и все. Никто ничего про этих людей не знает. Поэтому у меня язык не поворачивается сказать, что при Ким Ир Сене было лучше, чем при Ким Чен Ире. Если сравнить жестокие периоды правления двух этих людей, разницы особенной не будет. Как это все сравнивать? Количеством пропавших или ликвидированных людей? Если мы берем этот показатель, то при Ким Ир Сене было хуже. Простите, могу я сам задать вам вопрос?

–​ Конечно.

– Сколько вам лет?

–​ Тридцать один год.

– Вы почти не застали Советский Союз.

–​ По касательной. Задел кусочек.

– Чтобы вы понимали масштаб, проведу параллель. Ким Ир Сен и Ким Чен Ир были в десять раз суровее Сталина.

Партиец с фигой в кармане

Пхеньян

–​ Господин Джон, когда вы начали работать? После окончания университета?

– Да, я закончил учиться. А уже через год начал работать.

–​ Кем?

– Я устроился в гостиницу. Работал некоторое время поваром, что для мужчины было не так уж престижно. Но потом прервался на службу в армии.

–​ Сколько вы служили в армии?

– Три года. После службы в армии я, наконец, смог стать членом партии.

–​ Почему наконец?

– Потому что партийная принадлежность очень помогает в работе. Благодаря партии я очень быстро продвинулся по службе: я вернулся трудиться в гостиницу, но уже не на кухню, а одним из управляющих. Меня партия направила на эту должность.

–​ Что входило в ваши обязанности?

– Я занимался заселением и выселением гостей.

–​ Вам, очевидно, приходилось часто сталкиваться с иностранцами.

– Да.

–​ Вы узнавали от них что-нибудь про внешний мир?

– Нет, исключено. Я говорил им "здравствуйте", "как ваши дела", "до свидания". Больше – не позволяла инструкция. Да и иностранных языков я не знал, чтобы можно было нормально общаться. Если иностранцы говорили по-корейски, обсуждать что-то действительно интересное мы не могли из-за запрета начальства.

–​ Знает ли простое население – не из гостиницы и не чиновники – о том, что происходит за пределами Северной Кореи? Хотя бы в общих чертах, примерно.

– Подавляющее большинство не знает. Нет возможности узнать о мире вокруг. Просто законодательно запрещено выходить на связь с внешним миром. Даже радио нельзя слушать без санкции государства.

–​ Нельзя и не слушают – это разные вещи, согласитесь.

После того как тебе десятки лет показывают одну и ту же передачу, кино из Сеула – это праздник

– Соглашусь. Прежде это правило нарушали единицы. В двухтысячных появилось много контрабанды из Китая: диски с фильмами, usb-карточки с южнокорейскими сериалами. Это была настоящая подпольная культурная революция. После того как тебе десятки лет показывают одну и ту же передачу, кино из Сеула – это праздник. Для большинства это все недоступно. Находясь ��десь – в Сеуле – я спрашиваю у беженцев из КНДР, смотрели ли они южнокорейские фильмы в Северной Корее? Почти все отвечают, что смотрели. Но это не вполне репрезентативная публика. Это меньшинство.

–​ Вы сами слушали запретные радиопередачи, находясь в Пхеньяне?

– Да. Втихаря я ловил запретные волны.

–​ Если бы вас застукали, то что бы было?

– Зависит от разных факторов. Но как правило – тюрьма.

–​ Вам лично знакомы люди в Северной Корее, которым безоговорочно и искренне нравится положение дел в стране?

– Нет ничего безоговорочного в народе. При Ким Чен Ире говорили, что все стало хуже, чем было при Ким Ир Сене. При Ким Чен Ыне говорят, что все стало хуже, чем было при Ким Чен Ире. Сейчас в северокорейском обществе социальный разрыв между богатыми и бедными самый высокий за всю историю КНДР. С поступлением в страну гуманитарной помощи из ООН и из Южной Кореи этот разрыв стал только увеличиваться.

–​ Почему?

– Потому что элиты, которые занимаются распределением гуманитарной помощи, коррумпированы. Большинство вещей достается только своим. Эти свои продают гуманитарную помощь на черном рынке тем, кому она предназначается бесплатно, и таким образом богатеют.

–​ Классика жанра: богатые богатеют, бедные беднеют.

– Именно так. Но в КНДР богатые – это один процент от всего населения.

–​ Граждане эту несправедливость понимают?

– Кто-то понимает. Но есть огромное количество людей, которые на это приводят свои аргументы. Самый распространенный связан с воспоминанием девяностых годов: вот был же страшнейший голод в стране, а сейчас его нет, поэтому сейчас стало лучше!

–​ Господин Джон, скажите, работая в гостинице, вы считались состоятельным северокорейцем?

– По тем временам это считалось, во-первых, престижным, во-вторых, нормально оплачивалось. Люди, узнавая, где я работаю, называли меня успешным, да. К тому же рядом всегда была еда.

Трусы, носки и соевая паста

Пхеньян

–​ Люди, у которых еды рядом не было, рассчитывали на продуктовую карточную систему?

– Да.

–​ Расскажите, как работала эта система.

– Существовало два типа карточек: продуктовые, на которые приобреталась еда, и те, на которые можно было получить одежду. У каждого гражданина были свои нормы. У рабочих людей была своя норма – например, семьсот грамм риса, у студентов своя норма – триста грамм риса. Всем по потребностям.

–​ В целом нормы были пригодные для жизни?

– Да, но проблема была не в нормах. Проблема была в том, что нормы не соблюдались. В Пхеньяне за этим следили и выдавали людям еду так, как надо. В провинциях я своими глазами видел, что правила не соблюдаются, людям давали меньше, чем положено. Хотя стандарты по всей стране были одинаковые.

–​ Что давали по карточкам?

– Базовые продукты. Соевая паста, рис, сахар.

–​ Как быть с другими продуктами? Мясо? Молоко?

– Продукты, которые не входили в обязательную корзину, можно было купить за деньги. Но какое-то минимальное разнообразие было только в Пхеньяне.

–​ Одеждой карточная система обеспечивала лучше?

– Одежду выдавали редко, тоже ориентируясь на норму. Например, набор нижнего белья и носки можно было получить единовременно на всю семью. Один раз в квартал. Обувь реже. Выдавали и ткань. Все строго фиксировалось: такой-то человек за такой-то срок взял столько-то трусов, столько-то метров ткани. В восьмидесятые одежду стабильно выдавали. В девяностые были большие перебои с распределением.

–​ Когда в КНДР появилась возможность заниматься бизнесом? Ведь если карточная система не справлялась, то государство должно было дать возможность людям как-то заработать самим, верно?

В девяностые годы северокорейские граждане были большими капиталистами, чем южане

– Нет какой-то конкретной даты, когда эта возможность появилась. Частное предпринимательство началось тогда, когда в стране стало заканчиваться продовольствие, предметы первой необходимости. Люди пошли в сторону бизнеса исключительно из-за острой необходимости, чтобы не умереть с голода, а не из любви к частному предпринимательству. В девяностые годы, когда свирепствовал голод, это уже вовсю процветало. Я бы даже сказал, что в девяностые годы северокорейские граждане были большими капиталистами, чем южане. Только в КНДР партия этого не признавала. Северная Корея вводила систему частного бизнеса по образцу СССР. Все по возможности пытаются что-то продавать, но официально этого нет. Валюта запрещена, но на черном рынке она точно есть. В 2002 году, когда открылся индустриальный комплекс в Кэсоне, партия признала, что в Северной Корее появилась новая предпринимательская система. Мы с друзьями тогда шутили: "Новая система? Какого черта? Она уже давно старая". В общем, если говорить официально, то торговые взаимоотношения между людьми появились в июле 2002 года. По факту – гораздо раньше.

–​ Вы воспользовались ситуацией? Начали что-то покупать и что-то продавать?

– Да. И это все в итоге печально кончилось.

Деньги как предчувствие

Пхеньян

–​ Расскажите об этом подробно.

– Все бизнесмены в Северной Корее государством посчитаны, все про всех все знают. В КНДР у власти существует четкое правило: если человек, по мнению государства, стал зарабатывать слишком много, то этот бизнесмен рано или поздно садится в тюрьму. Исключения из этого правила мне лично не известны. Потому что, по логике государства, честно заработать много денег человек не может. Эта логика является достаточным основанием для тюремного срока. Или устранения.

–​ Каким бизнесом вы занялись?

– Я занялся торговлей, как и остальные северокорейские бизнесмены.

–​ Где вы покупали товар?

– В Китае.

–​ Что вы покупали?

– Абсолютно все, что только можно было потом продать в КНДР. Я покупал все, что могло принести деньги. Я торговал подержанными велосипедами, подержанной одеждой. Я научился покупать одежду в Китае просто за бесценок. Это одежда, которую списывают крупные магазины. Пакеты до отказа набивают такой одеждой, выкачивают из них воздух. Этими пакетами наполняют стокилограммовые тюки. Я покупал такой тюк за сто долларов. И потом продавал его в КНДР.

–​ Где вы взяли первоначальный капитал?

– Работая в гостинице, мне удалось обзавестись какими-то связями, накопить денег и поменять их на валюту. Я помню первую вещь, которую купил на валюту у иностранца. Это был японский складной зонтик.

–​ Простите, с кем вам удалось обзавестись связями?

– В нашу гостиницу очень часто приезжали делегации японских корейцев. Однажды я подарил одному такому японцу коробку с женьшенем, а он мне в качестве благодарности подарил триста долларов. Так все и началось.

–​ Сколько денег вы успели заработать, занимаясь бизнесом в Северной Корее?

– Я заработал 87 000 долларов. И еще 1 300 000 японских иен.

–​ Это колоссальные деньги для страны, где зарплата у людей – несколько долларов в месяц.

Я заработал 87 000 долларов. И еще 1 300 000 японских иен

– Именно так. Понимаете, у меня изначально и мысли-то бежать из Северной Кореи не было. У меня был хороший доход. Мне удавалось практически не участвовать в политической жизни страны. Была еда. Зачем мне бежать? Но мне просто не оставили выхода. Я по-настоящему испугался за свою жизнь, узнав, что все мои компаньоны по бизнесу просто в какой-то момент пропали без вести, а потом мне рассказали, где и как их убили.

–​ Уточните, кто и за что их убил?

– Силовые структуры, курирующие бизнес в КНДР. За то, что у моих компаньонов появилось много долларов. Большие валютные суммы в частных руках предоставляют угрозу для власти. Особенно если этими деньгами делятся с государством не так, как государство этого хочет. И я точно знал, что следующим, за кем они придут, буду я. Это был вопрос времени: завтра, послезавтра, через неделю, но точно придут.

–​ И вот вы – успешный северокорейский бизнесмен, узнавший, что за вами скоро придут, – начали вынашивать план побега?

– Да, и вынашивать его нужно было очень быстро. Я начал паниковать.

Вынужденная смерть

Пхеньян

​

– Вы были к этому моменту женаты?

– Был. У нас с женой было двое детей.

–​ Вы решили бежать вместе с ними?

– Нет, конечно.

–​ Почему?

– Потому что вероятность того, что все вместе при побеге мы бы погибли, была очень высокой. Я не мог так рисковать. Одному-то бежать из Пхеньяна (это же не рядом с границей) практически невозможно, а всей семьей – невозможно и все.

–​ Вы не колебались, оставляя семью?

– У меня выбора не было.

–​ И как же вы объяснили родным, что вам нужно уйти из семьи и уйти из страны?

– Никак. Я сделал так, чтобы ��ни думали, что я умер. Это единственный безопасный вариант для них. Если бы они знали, что я жив и бежал, и не сказали бы об этом властям, их могли бы жестоко наказать.

–​ И после побега вы никогда не общались с семьей?

– Никогда.

–​ Как вы думаете, вы свою семью увидите еще когда-нибудь?

– Если только режим Северной Кореи рухнет. Я думаю, что он рухнет. Но на это может уйти много времени. Скорее всего, я не доживу, поэтому семью не увижу.

–​ Вы женились повторно? Обзавелись новой семьей в Южной Корее?

– Нет.

–​ Вы сказали, что ваша семья думает, что вы умерли. Именно умерли, а не пропали без вести?

– Они думают, что я умер. Я сделал документы, которые говорят о том, что я погиб в автокатастрофе.

–​ Каким образом вы сделали такой документ?

– Я дал взятку.

–​ Кому?

– Чтобы вам было понятнее, приведу аналогию. Вот у вас есть полиция, а есть разведывательные службы. Я дал взятку полиции, чтобы мне сделали свидетельство о смерти. Но в разведывательной службе напротив моей фамилии, скорее всего, стоит знак вопроса.

–​ Сколько вы за это заплатили? Большая взятка?

– Примерно 50 долларов. В семидесятые-восьмидесятые годы это было невозможно. Сейчас можно и такое сделать.

–​ В двухтысячные в Северной Корее за деньги стало можно сделать почти все?

– Как видите.

–​ Что вам еще удавалось сделать в Северной Корее за деньги? Хочу понять масштаб коррупции.

Я дал взятку полиции, чтобы мне сделали свидетельство о смерти

– Да много всего. Например, в КНДР все совершеннолетние мужчины, закончившие учебу, должны работать. Работать легально, официально, имея все полагающиеся документы. Когда я занялся бизнесом, то никакой официальной работы у меня не было, что, как вы понимаете, незаконно.

–​ Вы были тунеядцем.

– Да, и чтобы от этого нежелательного статуса избавиться, мне нужно было прикрепиться к какому-нибудь предприятию. Я прикрепился нелегально, с помощью взяток. В КНДР на заводах всем сотрудникам четыре раза в год дают различные бонусы в виде подарков. Я сказал одному из руководителей завода, что готов обеспечить всех его сотрудников такими подарками, если он меня на своем заводе зарегистрирует. Таким образом я как бы работал на заводе, но на самом деле занимался бизнесом. На другом предприятии я пообещал директору три тонны гороха, и меня за это сделали как бы своим сотрудником. Дело это опасное, партия за такое преследовала людей.

Опасная дорога от товарища к господину

Северная Корея

– Итак, вы решили бежать. Сделали свидетельство о смерти. Ушли из дома. Что было дальше? Расскажите, как именно вы бежали из КНДР.

– Я поехал в город, который находится на границе с Китаем. Связался со своим знакомым, который жил в Китае. Мы поехали друг другу навстречу. Я пересек границу как челночник, притворился, будто я еду за очередной партией товара. В Китае я сел в машину к своему подельнику. Был апрель, в горах лежал снег, помню, что было ужасно холодно.

–​ Сколько времени вы провели в Китае?

В чужой паспорт специальные люди ювелирно вклеили мою фотографию. Это стоило денег. Мне нужен был этот паспорт для того, чтобы проникнуть в посольство Южной Кореи в Китае

–​- Четыре месяца. Мне понадобилось столько времени, чтобы купить поддельный южнокорейский паспорт. Вернее, в настоящий чужой паспорт специальные люди ювелирно вклеили мою фотографию. Это стоило денег. Мне нужен был этот паспорт для того, чтобы проникнуть в посольство Южной Кореи в Китае. Я проник. И сдался, рассказав всю правду. Через какое-то время меня отправили на Филиппины. Это обычная практика, перебежчиков почти всегда отправляют в Южную Корею через какую-то другую страну, не напрямую. На Филиппинах я провел два часа в аэропорту, просто пересев на самолет до Сеула.

–​ Что с вами происходило дальше?

– В аэропорту Сеула меня встречали люди из спецслужб. Меня посадили в автобус и отвезли на допрос.

–​ Теплый прием.

– Обычная практика. У меня забрали все вещи для пристального изучения. Южную Корею интересовали два главных вопроса: действительно ли я являюсь беженцем из КНДР и не являюсь ли я шпионом.

–​ Вас проверили, допросили и все? Добро пожаловать в Южную Корею?

– Нет. После проверок и допросов я на три месяца попал во что-то вроде техникума по переподготовке. Государство должно было меня адаптировать к другой жизни.

–​ И как вас адаптировали? Вас учили пользоваться компьютером?

– В том числе. Беженцев в этом техникуме учат приспосабливаться к жизни в Южной Корее. Для этого прежде всего нужно освободиться от прежних идеологических установок. Людям, всю жизнь прожившим в социалистическом обществе, трудно перестроиться на капиталистический режим существования. Эта адаптация – очень непростая вещь. Во всех смыслах. Быт очень сильно отличается. Север на уровне партии всю жизнь говорит тебе четко, что ты должен делать, и ты не принимаешь никаких решений. Юг вынуждает тебя принимать все решения самому. Поначалу это невероятно трудно понять, принять и применить к жизни.

–​ Эти три месяца вас кормили и вам предоставляли бесплатное жилье?

– Да.

–​ А потом?

– А потом сам.

–​ То есть вам всего за три месяца нужно научиться жить заново?

– Да. Беженцам продолжает какое-то время помогать государство, но основные жизненные заботы ложатся на самих людей.

–​ Когда вы летели из Филиппин в Сеул, вы примерно себе представляли, как вы будете жить, чем станете заниматься? Вас кто-то ждал в Южной Корее, кто мог бы помочь?

– Нет, меня никто не ждал. И я ничего не понимал и не представлял. Я думал только о том, что мне нужно спастись. Какое-то осознание пришло, когда закончились трехмесячные курсы. Тогда я понял, что столкнулся с совершенно новой реальностью и новыми проблемами. Я начал искать работу, чтобы выжить.

–​ Успешно?

– По-разному. Я же ничего своими руками никогда не делал. В КНДР я работал в гостинице, потом занимался бизнесом. В Сеуле я попробовал заниматься ювелирным делом, но не смог. Потом мне повезло, и я устроился работать на радиостанцию.

Джон Хен Му показывает радиостудию Роману Суперу

– Мы коллеги. Что за радиостанция?

– "Радиостанция народного объединения". Я помогаю готовить передачи, которые вещаются за рубеж.

–​ В КНДР?

– Да.

–​ Таким образом, вы оказались по ту сторону радиоприемника. Раньше вы тайно слушали эти вражеские радиопередачи в Пхеньяне. А теперь сами пропагандируете северокорейцам демократию из Сеула?

– Выходит, что так.

–​ У вас есть уверенность, что в Северной Корее в 2016 году это радио все еще возможно услышать?

– Уверенности нет, есть надежда. Никакого способа прорекламировать нашу радиостанцию в Северной Корее, как вы понимаете, нет.

–​ Вам известны случаи, когда беженцы из КНДР не справлялись с новой жизнью в капиталистической стране и бежали обратно в Северную Корею?

– Да, есть такие люди. Но в основном северокорейцы бегут из Южной Кореи обратно в КНДР не потому, что не справляются. А по двум другим причинам. Первая причина – это семья. Люди выходят на связь с близкими, это очень быстро раскрывается, семье начинают поступать реальные угрозы, тогда беженцы возвращаются, чтобы смягчить государственный удар по родным. Вторая причина – это проблемы северян с законом в Южной Корее.

–​ Что ждет северокорейцев, вернувшихся обратно в КНДР?

– Их ждет процедура, похожая на ту, которой беженцы подвергаются в Сеуле. Их тщательно допрашивают, проверяют, не выдали ли они южанам секреты государственной важности, проверяют, не шпионы ли это. Потом их отправляют на перевоспитание: на этот раз выбивают из головы всю капиталистическую дурь, чтобы заново внушить социалистическую. Это все продолжается год. И потом, по итогам решающего собеседования, государство говорит, что делать с человеком: кого-то отпускают, кого-то сажают, кого-то ликвидируют.

Дивный новый мир

Сеул

–​ Господин Джон, расскажите, что вас поразило больше всего в новой капиталистической жизни? Вы оказались в Сеуле, и что вас удивило по-настоящему?

– Много всего.

–​ Ну например.

– Нам в Северной Корее всю жизнь рассказывали, что Южная Корея находится в полном подчинении у американцев. Нам говорили, что в Сеуле на улице проще встретить американца, чем корейца. Я приехал в Сеул и с удивлением обнаружил, что это не так.

–​ Что еще?

Первым делом, добравшись до интернета, я завел себе почту

– На уроках географии в школе нам говорили, что горы есть только в Северной Корее, а в Южной их нет. Я приехал в Сеул и увидел, что это вранье. Здесь очень много гор, красивых гор, покрытых зеленью. А вот в КНДР горы менее з��леные, кстати.

–​ Вы знали, что такое интернет, до переезда? Слышали что-то про это?

– Я знал, что что-то такое существует. Но я никогда не пользовался даже просто компьютером.

–​ Какой был первый сайт в интернете в вашей жизни?

– Первым делом, добравшись до интернета, я завел себе почту. Меня научили на курсах.

–​ В социальных сетях вы есть?

– Да, у меня есть разные социальные сети. Но я их только читаю, не пишу ничего, чтобы меня не вычислили.

–​ А чего вы боитесь? Вы до сих пор живете в страхе?

– Страх никуда не уйдет до конца жизни, я думаю.

–​ Чего именно вы боитесь? Что вас выкрадут северокорейские спецслужбы?

– Нет, я опасаюсь, что моя жена и двое детей могут пострадать из-за меня. Если партия узнает, что я живой, да еще и в Южной Корее, у родных будут большие проблемы. Пока я "мертв", они живы. Это то, о чем я думаю каждый день.

Единая Корея

Пхеньян

​

– Вы хотите объединения двух Корей? Вам эта идея все еще кажется реальной?

– Я уверен, что это возможно. Это реальная вещь. Но для этого нужно влиять на режим. Если это не получается делать изнутри, нужно делать это снаружи.

–​ Что молодое поколение граждан Южной Кореи думает про объединение?

– Оно об этом либо не думает. Либо считает, что это невозможно. Либо боится этого.

–​ Я хорошо понимаю это. Кому нужны 25 миллионов инопланетян, которых нужно учить жить заново, за которых нужно платить, которых нужно кормить?

Северокорейцы – это очень простой, доброжелательный, спокойный, трудолюбивый и, как вы видите, терпеливый народ

– Это чушь. Это глупая недальновидная мысль. Люди, которые так говорят, забывают, что вообще-то в Северной Корее тоже есть дома, есть земля, есть вода, есть территории, есть ресурсы, которые можно прекрасно освоить. Объединяя две Кореи, получить можно гораздо больше, чем потерять. Еще я часто слышу опасение от южан: вот, мол, приедут голодные бандиты нарушать наш общественный порядок! Так говорят люди, которые ничего не знают о северокорейцах. Северокорейцы – это очень простой, доброжелательный, спокойный, трудолюбивый и, как вы видите, терпеливый народ.

–​ Вы говорили, что некоторое недовольство среди населения Северной Кореи есть. Люди потихоньку ворчат по поводу того, что раньше жилось лучше. Вы сказали, что социальный разрыв катастрофический, и предпосылки для объединения Корей есть. Тут возникает резонный вопрос: в Северной Корее есть какие-то очертания диссидентского подполья? Недовольные люди где-то собираются больше двух одновременно?

– Этот вопрос задают мне все. Все без исключения. Южнокорейцы мне говорят: "Вот мы добились демократии тоже не без трудностей, мы добились свободы кровью, а вы там что молчите?" Но сравнивать ситуации в Сеуле и Пхеньяне нельзя. В Пхеньяне диссидентские движения просто невозможны. Юг, несмотря на жесткое авторитарное прошлое, уже давно мог позволить себе суд, мог рассчитывать на внимание мирового сообщества, мог обеспечить элементарные права граждан с помощью институтов. Южане не отправляли людей в концлагеря без суда и следствия в таких масштабах. Южане не убивали людей из-за больной мнительности власти. А если такое и случалось, то международное сообщество тут же на это реагировало. В КНДР фактически нет суда, нет институтов. Да и международной реакции на этот беспредел тоже нет.

–​ Все-таки есть. Международные организации часто выражают обеспокоенности по поводу прав человека в КНДР…

– Есть международный интерес, но реального давления и влияния на бесчеловечный режим нет. Поэтому никто в Северной Корее вслух критически не высказывается. Последствия у этого будут понятно какие.

–​ Революция невозможна?

– Переворот изнутри невозможен. Сейчас в Северной Корее уже третий лидер. И все это время недовольства у людей копятся. Копятся, копятся, копятся, но наружу этот "газ" не выходит. Боюсь, что этот газ выйдет только тогда, когда кто-то снаружи поднесет зажженную спичку. Вот тогда перемены будут неизбежны.

–​ Спичку? Вы имеете в виду войну?

– Например.

–​ Как думаете, если случится война, северокорейцы будут сражаться за Ким Чен Ына?

– Конечно нет. Люди не будут сражаться даже за божественного Ким Ир Сена. Одно дело – безмолвно плыть по течению в ситуации, когда говорить страшно. Другое дело – воевать. Никто не будет воевать. Но, воспользовавшись военной ситуацией, наружу выйдет недовольство. Наружу начнут выходить и слова.

–​ Простите, но война не поможет никому, кроме, как вы говорите, недовольных северокорейцев. Все остальные от нее пострадают.

– Война не нужна никому, кто хочет сохранить статус-кво: ни Китай, ни США, ни Южная Корея даже не заикаются о такой войне. И Ким Чен Ын это прекрасно понимает и чувствует себя прекрасно: нет войны – есть его власть.

Желтое море слез

Пхеньян

– Вы говорите, что не пойдут корейцы воевать за чучхе. А я вам напомню одну историю, которая меня лично поразила. Когда умер Ким Чен Ир, мир облетели кадры, на которых тысячи корейцев бьются в истерике и обливаются слезами горя. Скажите, эти слезы – чистая постановка? Или это слезы искренней скорби? Ну нельзя же заставить такую толпу заплакать по команде.

– Слезы лили разные люди. Там были искренние слезы, этого нельзя отрицать. Там были слезы карьеристов, которые пытались таким образом выслужиться. Этого тоже отрицать нельзя. Там были люди, которые просто патологически боятся не проявлять лояльность. Разные люди. Не стоит думать, что все люди в Северной Корее испытывают одновременно одинаковые эмоции. Эмоции разные. Но проявляется сейчас только то, что безопасно проявлять.

–​ А вы тогда плакали? И ��ообще, вас когда-нибудь принуждали проявлять сильные чувства по отношению к власти?

Эта пропаганда буквально с молоком матери приходит к человеку и сопровождает его всю жизнь

– Я не плакал. Я и цветы к монументу Ким Ир Сена никогда не возлагал. Но на самом деле мог бы. Расскажу вам, как эти слезы и цветы воспитывает северокорейская власть. Первое слово, которое ребенок произносит вслух в КНДР, это "мама". Второе слово – это слово восхваления Ким Ир Сена. Эта пропаганда буквально с молоком матери приходит к человеку и сопровождает его всю жизнь. Это религия. В религиозных семьях дети воспитываются в конкретной традиции. В Северной Корее эта религиозная традиция называется чучхе.

–​ Господин Джон, есть что-то, по чему вы скучаете? Ведь у чучхе не могут быть только минусы. Должны быть и плюсы.

– Нет, я не скучаю по чучхе. Нет у этого плюсов никаких.

–​ Я был в Северной Корее, господин Джон. И я плюс нашел. Вот вы когда-нибудь сталкивались с преступностью на улице в Северной Корее?

– Действительно, в смысле общественной безопасности Северная Корея находится на самом высоком уровне в мире. Можно оставить ребенка в коляске у магазина, сходить что-то купить и спокойно вернуться, зная, что с ребенком ничего не произойдет. Ни в одной другой стране нет такого.

–​ Вот и я об этом говорю.

Мне совершенно не нравится южнокорейская демократия. В том виде, в котором она существует, это пародия

– Особенно иностранца в КНДР никто никогда не тронет пальцем. Я и по себе помню, что иностранцы казались мне небожителями. Неспокойно было разве что в период большого голода, в девяностые. Когда человек три дня не ест, он может слегка сойти с ума и ударить тебя ночью по голове камнем, чтобы своровать у тебя еду. Такие случаи бывали, но только за пределами столицы. В Пхеньяне всегда четко патрулируются улицы, уличная преступность просто невозможна. Но я не могу при этом скучать по чучхе. Мне, спустя 14 лет жизни в Южной Корее, чучхе продолжает сниться в страшных снах.

–​ Что вам снится?

– Мне снится, что меня вычислили северокорейские спецслужбы. Снится, что они преследуют меня, снится, что моя семья в опасности.

–​ Вы довольны политической и экономической системой Южной Кореи?

– Мне совершенно не нравится южнокорейская демократия. В том виде, в котором она существует, это пародия. Но у этого есть оправдание. В других странах демократиям сотни лет. В Южной Корее демократия только начинается, поэтому у нее масса недостатков. Но я вынужден терпеть все эти недостатки, потому что я счастливчик, я здесь оказался. И я благодарен.

Путин парализовал Пхеньян

Ким Чен Ир приветствует Владимира Путина в Пхеньяне

​

​

– Господин Джон, вы теперь пользуетесь интернетом, готовите радиопередачи, следите за мировыми новостями. А вы что-нибудь знаете о России?

– Честно говоря, о России я думаю в последнюю очередь. Я хорошо знаю, кто такой Путин. Я знаю, что внутри страны его поддержка растет столь же быстро, сколь быстро растет количество внешних недоброжелателей. Но не более того.

–​ Вы поддерживаете политику российского президента?

– Я поддерживаю мысль о том, что сильное государство – это то государство, в котором хорошо живется людям. Мне кажется, что в России сейчас о реальных людях думают меньше, чем о мифах советского прошлого.

–​ Вас возмущает, что Россия поддерживает отношения с Северной Кореей и не осуждает режим Ким Чен Ына?

Владимир Путин в Пхеньяне

– Забавно, но когда Путин совершал визит в Пхеньян, я как раз был там. У вашего президента была обширная программа, он должен был посетить несколько мемориалов. Из-за этого весь город на три часа просто парализовало. Люди не могли не просто выйти из дома, люди не могли пошевелиться. Буквально. Я не преувеличиваю.

–​ Слушайте, это успех. Наш родной Владимир Путин смог парализовать и удивить даже Пхеньян.

– Я повторю, я не очень много думаю о России. Гораздо больше я думаю о Китае. Это единственная страна, которая реально может повлиять на Северную Корею. Никаких серьезных связей у Москвы с Пхеньяном нет. Москва гораздо больше сотрудничает с Сеулом.

Чучхе, я люблю тебя

Пхеньян

​

– Господин Джон, я вижу, что вы устали, хотя вопросов к вам у меня еще миллион. Позвольте задать еще хотя бы несколько.

– Да-да.

–​ Сколько беженцев из КНДР живет в Южной Корее?

– Около тридцати тысяч человек.

–​ Это обособленный круг людей? Это отдельная диаспора? Или эти тридцать тысяч человек интегрируются, рассеиваются и никак не отличаются от всех остальных?

– Большинство северокорейцев все-таки держатся вместе. Это диаспора. Есть случаи, когда беженцы очень хорошо вписываются в общество и растворяются. Но большинство кучкуются. Вообще, я заметил одну интересную вещь: тот, кто хорошо жил в Северной Корее, хорошо живет и в Южной Корее. Тот, кто плохо жил в Северной Корее, плохо живет и теперь. Общественный строй, система – это очень важно. Но внутренние проблемы человека – важнее.

–​ Какое бегство из КНДР распространено сильнее: экономическое или политическое?

– Девять к одному. Девять – экономика. Один – политика. Большинство людей бежит от нищеты, бежит за лучшей жизнью.

–​ Это правда, что в Южной Корее существует закон, запрещающий гражданам общаться с северокорейцами? Это расценивается как шпионаж?

– Вы говорите о законе о национальной безопасности. Да, такой закон есть, такая уголовная статья есть.

–​ В Южной Корее является подсудным делом даже высказываться в поддержку идей чучхе. По данным на 2011 год, по этой статье в Южной Корее было возбуждено 51 уголовное дело. А до 1994 года, насколько я знаю, южнокорейские автомобильные концерны на всякий случай не выпускали красные машины. Еще я доподлинно знаю, что в страну не пускают тех, у кого находят в багаже книги, купленные в Северной Корее. Вам не кажется, что это такое же чучхе, только с обратным знаком?

Тот, кто хорошо жил в Северной Корее, хорошо живет и в Южной Корее. Тот, кто плохо жил в Северной Корее, плохо живет и теперь

– Сейчас этот закон не такой суровый, как раньше. За любой контакт с северокорейцем вас не арестуют. Вас начнут подозревать, если только для этого есть существенные основания, если вы замышляете что-то преступное против Южной Кореи в пользу Северной. Поверьте, Северная Корея за контакты с южанами карает гораздо строже. Что касается поддержки чучхе, то да, южнокорейцам законодательно запрещено проповедовать эту идеологию. Ее можно изучать, но не пропагандировать.

Цой жив

Пхеньян

– У меня последний вопрос, господин Джон. Оказавшись в Южной Корее, вы узнали, кто такой Виктор Цой?

– Конечно. Я узнал о нем в интернете. Читал про него статьи. Меня удивило, что кореец в России смог достичь такого успеха. Конечно, я знаю о нем. Я слушал его музыку.

–​ Тогда точно все не зря. Цой жив.

– Да.

[exists-already]

Интервью с фельдшером:  Смех и сломанные рёбра

Это очень личная история становления наивной девочки санитарки в циничного и отстраненного профессионала — фельдшера скорой помощи. Предельно откровенный рассказ о вере и смерти, неудавшихся реанимациях, сломанных ребрах, маргинальной прослойке, населяющей Новосибирские окраины, а также профессиональной деформации психики у работников скорой.

Д. — Дистопия

Ф. — Фельдшер

ЧАСТЬ 1.

ПРЕАМБУЛА

Д. — Почему ты выбрала эту профессию?

Ф. — На самом деле, это было странно. Потому что кого бы я не спросила на работе, они сами не понимают, как попали туда. Это был какой-то маленький перевалочный пункт на пути к чему-то большему, у всех были какие-то мечты, но раз-херак и все остались именно здесь. Лично я собиралась поступать в НГАХА на дизайнера, зубрила ИЗО и прочую художественную фигню, но каким-то магическим образом набрала довольно высокий балл по биологии на ЕГЭ и подумала — «почему бы не потащить свои документы в медицинский колледж»? Я подумала, что это тоже могло бы быть прикольно.

Д. — Почему ты пошла в колледж, а не в медицинский университет?

Ф. — Для университета у меня все же не хватало баллов. Потому что по русскому я набрала их довольно мало. Я просто подумала, что, блин, это могло быть круто. Это пригодится мне в будущем. Это действительно мне пригодилось, потому что теперь все спрашивают «что это у меня за прыщ на жопе»именно меня (смеется). Пошла, подала документы, меня приняли и я осталась в медицинском колледже.

Д. — Ты ведь еще не могла быть фельдшером, пока училась?

Ф. — Да, во время учебы у меня был статус санитара.

Д. — Стать санитаром может кто угодно?

Ф. — Нет, но раньше так и было. Приходили студенты из какого-нибудь факультета летательных аппаратов в НГТУ, становились санитарами и работали у нас. Но с год назад произошла какая-то реформа и теперь это не так. Теперь санитарами может стать только студент медицинского колледжа или медвуза. Но некоторые делают по-хитрому, поступают на учебу, устраиваются на работу, отчисляются, но продолжают работать на скорой.

Д. — Когда ты перестала быть санитаром и стала фельдшером?

Ф. — Когда закончила колледж с четырьмя курсами. Произошло это год назад, выходит два года санитарства параллельно с учебой и почти один год фельдшерства.

Д. — Бригада на скорой состоит из врача, фельдшера и санитара?

Ф. — Это слишком лакшери. Такое бывает, но чаще на реанимационных бригадах.

Д. — Как ты устроилась работать на скорую?

Ф. — Тогда я заканчивала второй курс. Мне только исполнилось 18 лет. С подработки баристой денег явно не хватало. Поэтому я пошла и просто притащила туда документы. Кроме того, я подумала, что было бы неплохо узнать, что меня ждет после выпуска и посмотреть как это выглядит. Сначала пошла на центральную подстанцию. Но меня не взяли, потому что на центральную подстанцию огромная очередь и туда хотели попасть все.

Д. — Что такое подстанция?

Ф. — Мы должны где-то обитать и отдыхать, где-то должны стоять наши машины. Это место называется подстанцией. С виду похоже на больницу. Но, на самом деле, там больных здоровьемнет. Там есть только мы — больные на голову (смеется). На ней начинается смена, мы выезжаем на на вызовы, и если их нет, что случается крайне редко, то мы возвращаемся на подстанцию. Там ты сидишь в ординаторской, пьешь чай, поливаешь всех дерьмом. Периодически обсуждаешь медицинские нововведения, смотришь телевизор с Путиным. На подстанции в течении смены течет жизнь. Но заехать на подстанцию получается очень редко. Таких подстанций по городу 12 штук.

Д. — Чем круто работать именно на центральной подстанции?

Ф. — Во-первых, к центральной подстанции прикреплена относительно небольшая территория. Во-вторых, центральная подстанция считается самой главной и там сидят верхушки, у которых есть возможность фильтровать вызовы. На нашей периферической подстанцию, которая находится в самой жопе, любой может вызвать нас по случайной причине и ему засчитают этот вызов. А в центре есть возможность перенаправить бредовый вызов в поликлинику. То есть, вызовов у них меньше, работы меньше, спят они больше.

Д. — Но у тебя не получилось туда попасть.

Ф. — Да, поэтому пришлось пойти на «периферию». Район обслуживания оказался огромный (смеется).

Д. — Расскажи про свои первые дни на работе. Какие впечатления?

Ф. — Понятное дело, я там никого не знала. Ни с кем не общалась. Для меня все было в новинку. Я была как потерянный цыпленок, который искал к кому бы прибиться. Помню свои странные ощущения от того, что я в первый раз каталась ночью в машине. В такой огромной красивой желтой машине. Не в газельке, а в мерседесе. Это захватывает тебя. Захватываем тем, что ты начинаешь чувствовать себя маленькой шестереночкой в большом механизме. Для обывателя скорая — это что? Это мимо проезжающая белая машина. Если она проезжает с мигалками, то люди оборачиваются и думают — «о, вот кого-то везут». А теперь я сама сидела в ней и думала — «что я тут делаю, как же так получилось?». Я была взволнована. Мне казалось это каким-то нереальным. До этого по ночам только бухала по впискам, а тут я работаю. Разрыв шаблона (смеется). Бывают такие моменты в твоей жизни, когда ты думаешь, что это тебе снится. Но нет, тебе это не снится и ты пашешь до самого утра, затем возвращаешься домой и у тебя остается масса впечатлений.

Ты приезжаешь на вызовы к незнакомым людям, которые впускают тебя в свой дом. Они ждут тебя. Это тоже было весьма непривычным ощущением. Порой я не могла побороть свое любопытство, чтобы не разглядывать обстановку в чужих квартирах и самих людей. Хотя первостепенным, разумеется, было желание помочь проблеме человека. Ты думаешь о том, что же у него случилось. Неважно, что там может оказаться полная ерунда. Первые разы ты все воспринимаешь как серьезную проблему. Ты думаешь о том, что ты должен справится с ней, потому что человек надеется на тебя. Думаешь о том, как бы ему помочь, что для него сделать. Пона��алу у всех, кто приходит на это поприще, много инициативы. Только по громкоговорителю на подстанции называют твое имя и ты сразу подскакиваешь с мыслью о том, что ты должна спасать людей, должна спасать жизни. Бежишь и думаешь, что сейчас в твоей жизни будет что-то крутое. Сейчас же мое утро начинается с того, что я думаю, что люди сами себя нах*й не пошлют, поэтому пора идти работать. И я иду слать людей нах*й (смеется). Но так я начала относится к работе не сразу.

Д. — Какими были твои первые самые запомнившиеся случаи?

Ф. — Хорошо помню свой самый первый труп. Когда мы приехали, мужчина был уже мертв и мы просто констатировали смерть. Это была такая типовая двухкомнатная хрущевка в пятиэтажке. Зашла в приличную светлую комнату. Все красиво. Мне запомнились очень светлые белые шторки. Все было залито светом. Но на полу валялся труп мужчины весом примерно 120 кг и из его носа сочилась кровь. Реанимировать его уже не было смысла, он уже остывал. Я смотрела на него и думала — это же труп! Это был мой первый раз, когда я была рядом с трупом настолько близко. Это совершенно незнакомый тебе человек и вот он мертв. Если ты увлекаешься чем-то мистическим, то подумаешь о том, что его дух летает где-то рядом и может быть вы вдвоем вместе смотрите на его тело. Он был очень тучный, у него были кучерявые волосы и легкая небритость. Помню, самое первое, что я сделала — это села на корточки и потыкала его пальцем. Пожалуй, я не испытала шока, мной владело почти детское любопытство.

Д. — От чего он умер?

Ф. — Это была уже не наша забота, этим должна заниматься судмедэкспертиза. Его сердце в какой-то момент просто остановилось. Он умер быстро и внезапно. Когда мы оттуда вышли, я все еще о нем думала.

Д. — Как прошла твоя первая реанимация?

Ф. — Несмотря на то, что мы линейная бригада, а не реанимационная, такой случай подобрался достаточно быстро. Приехали с фельдшером к дедушке.

Д. — Каково это ощущать, что в твоих руках находится жизнь человека?

Ф. — Признаю, ты ощущаешь чувство власти. Такую небольшую, тоненькую линию власти. Пару секунд у себя в голове играешь в бога. Думаешь о том, что от твоих правильных или неправильных действий зависит будет человек жить или не будет. Эти ощущения можно сравнить с быстрой ездой на автомобиле, когда ты открываешь окно и тебе в лицо ударяет настолько сильный порыв ветра, что ты захлебываешься воздухом и первые секунды не можешь дышать. Также и в первые секунды осознания того, что от тебя зависит жизнь человека, тебе тоже перехватывает дыхание. Ты чувствуешь, что ты захлебываешься от этих ощущений. Но потом все нормализуется. На каком-то извращенном уровне, конечно, мне это ощущение нравится. Пожалуй, со временем это поменяло мою личность. Я начала по другому относится к людям, перестала воспринимать их как людей. Те люди, с которыми ты дружишь и общаешься — они для тебя люди. А пациенты — это просто пациенты. Если относиться к ним с личным отношением, то тебя на долго не хватит.

ЧАСТЬ 2.

ПУТЬ К ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ

Д. — Ты говоришь о том, что со временем отношение к работе меняется. Почему это происходит?

Ф. — В определенный момент, я просто поняла, что наш район — это цитадель дерьма. Это как село. Отвратительное. С наркоманами, с бомжами. Мне кажется, что все эти люди живут в средневековье. В долбанном средневековье. Они не знают, как правильно использовать банальные лекарства и антисептики. Не знают, что анальгин может помочь от боли, а перекисью водорода можно стерилизовать рану. Потому что 70% района колются и бухают, не просыхая. И когда ты приезжаешь к очередному алкашу, который судорожно просит его откапать, ты смотришь на него с таким отвращением, что просто разворачиваешься и уходишь. Ты не хочешь ему помочь и не делаешь этого, потому что это бессмысленно.

А знаешь что самое смешное? В нашем районе находится одна единственная больница, в которую свозят бомжей со всех районов. И когда их туда привозят, они там так и остаются. Они копятся. Такой вот естественный прирост бомжей в одной точке города. Большинству просто лень добраться до моста и отправиться в какое-нибудь другое место.

Д. — Ты как-то упоминала одного парня фельдшера, который покончил с с собой.

Ф. — Да, с ним вышла весьма неприятная история. Он застрелился. Выпустил из обреза дробь и разнес себе голову. Хоронили в закрытом гробу.

Д. — Почему это с ним произошло?

Ф. — Конечно, во всех деталях я его жизни не знаю, но скорее всего не выдержал проблем. Очень многие не выдерживают напряжения на подстанции. В основном, это слишком эмоциональные люди, которые не умеют пропускать все через себя. Работая на скорой, нужно стать предельно сухим человеком. Не стоит запоминать вызовы, не стоит запоминать людей к которым ты приходишь. Если ты будешь запоминать, то ты не сможешь в этот день заснуть в принципе, а голова будет разрываться от воспоминаний. Нужно просто заходить на вызов — для тебя люди не существуют. Они рассказывают жалобы, но ты должна относится к ним технически, как к передатчику из радио. Ты это слушаешь, пишешь в карту, осматриваешь беглым взглядом. Если нужно, осматриваешь серьезнее. Ставишь диагноз. Либо увозишь, либо оставляешь дома. Выходишь на лестничную площадку. Все, ты забыл человека. Спускаешься в машину, берешь новый вызов. Когда я возвращаюсь с работы домой и мать спрашивает меня о том, как прошла моя смена, то мне бывает трудно вспомнить — «А что же там собственно было»? Возможно, это какая-то психологическая защита. Но, конечно,  всегда бывают такие вызовы, которые очень откладываются в памяти.

Д. — Твои рассказы напоминают соображения из мемуаров участников военных действий о том, кому удается сохранить свою психику, а кто ломается. Что же случается с теми, кто не справляется?

Ф. — У некоторых бывают нервные срывы, что достаточно часто происходит на подстанции. Я хорошо помню одну женщину, которую сняли с линии, потому что шарики за ролики заехали и увезли на «Владимировскую» в дурку.

Д. — Как это проявлялось?

Ф. — Она в какой-то момент перестала понимать что с ней происходит. Мы сидели с ней в машине, а она спрашивала у водителя — «А куда мы приехали?». Ей говорят, вот на такой-то такой-то вызов. Она отвечает — «А, понятно». Она взяла сумку, вышла из машины, встала возле нее с сумкой и начала смотреть в одну точку. Потом зашла в машину обратно и снова спрашивает — «А куда я шла?».

Д. — Cейчас с ней все хорошо?

Ф. — Да, после дурки она пришла в себя, вернулась на работу.

Д. —  У вас были еще случаи самоубийства помимо того парня с обрезом?

Ф. — Да, мне было известно о пяти случаях суицида из работников скорой. Правда из покончивших с собой я знала только одного, первого фельдшера, с которым меня поставили работать.

Д. — Тот парень, который покончил с собой, какое впечатление производил?

Ф. — Ну мне казалось, что он был безумно оптимистичный, шебутной. Немного женственный. У него был очень экспрессивный характер. То, что он совершил суицид, удивило всех. Думали кто-кто, но только не он.

Д. — Когда наступил тот момент, что ты поняла, что сумела полностью адаптироваться?

Ф. — Через год-полтора. Именно через год-полтора ты понимаешь, что все вызовы однотипны по большей части. У тебя одни и те же лекарства, одни и те же люди на подстанции. Одни и те же диагнозы. Бывают и постоянные клиенты, к которым я не катаюсь. С самого начала ты пытаешься разговаривать с людьми нормально. После адаптации, ты понимаешь, что люди, вызывающие тебя по всякое по*боте — просто забирают твое время и отнимают чье-то чужое. К кому-то ты просто не успеваешь. Люди, которые не ценят чужое время, которые самостоятельно не могут сбить у себя температуру или сыпь, вызывают у меня раздражение. В какие-то моменты даже ненависть. Но большую часть моей ненависти, конечно, вызывает асоциальная прослойка нашего района. Ее, наверное, процентов 70. Это люмпены и маргиналы, у которых ничего нет за душой. Они никто. И последняя возможность для них самоутвердится — это гос.структуры. Они думают, что гос.структуры им обязаны и пытаются этим воспользоваться.

Помню один вызов. Приехала в старые двухэтажные деревянные бараки. Когда ты их видишь, то сразу понимаешь, что нормальные люди там уже не живут. Приезжаешь и уже заходя чувствуешь спертый запах дерьма, плесени, прогнившей древесины, кошачей ссанины и все это сдобрено дешевым освежителем воздуха. Повсюду бегают тараканы. Внутри две женщины. На вид — бичи. И мужик, которому плохо. У него стояла колостома. То есть, у него прямая кишка выведена через живот, а задница зашита. И теперь он срет, откровенно говоря, в мешочек. И кишка торчит из живота. Такую процедуру проводят при онкологиях прямой кишки. Нормальные люди за ней ухаживают. Но не в его случае, и выглядит она, сглаживая острые углы, отвратительно. Ему не нужна гигиена и помощь, он три дня бухал и теперь ему нужно повы**ываться перед скорой. Я сказала ему — «нет, пусть тебя наркологическая служба откапывает». И уехала. У нас есть возможности, чтобы откапать человека. Рецепт прост — аскорпан или панангин, аскорбиновая кислота, тиамин. Все это у скорой есть. Но знаешь, из принципа нет. Если какой-то нормальный человек меня попросит его откапать, то я все сделаю. Но когда приезжаешь к асоциальным мразотам, то я просто разворачиваюсь и ухожу. Бывают наркоманы, которые прямо при тебе ставят дозу какого-то дерьма по вене и говорят, что им плохо. Ты такой — ну них*я себе и говоришь им «до свидания». Таких вызовов 70%. Несколько процентов просто пустоголовых людей, устраивающих театр бреда, и процентов 10 тех, кому действительно нужна помощь. Если бы все ненужные вызова отсеялись, то я бы гораздо больше времени проводила на подстанции. Был случай с бабой, которая косила под суицидницу. Она говорит тебе, что выпила таблетки, но не сознается какие. Ты вызываешь психиатрическую бригаду, ждешь их два часа, и за это время пока ты ждешь, она сидит в одноклассниках, слушает музыку и у тебя нет права уйти. Ты должен дожидаться психиатрической бригады. Был случай, когда мы приехали на вызов, а в дверях квартиры стоял улыбчивый мужчина и за спиной держал топор. И давай рассказывать о том, что очень сильно любит свою 16 летнюю племянницу, как он хочет ее трахнуть и что если сейчас мы что-то ему не вколем, чтобы у него все это прекратилось, то он сейчас нас всех порубит. Доктор тогда жопой набрала СМС-куводителю — «вызывай ментов». Потом все эти люди почти каждый день на нас пишут жалобы, но всем пох*й.

ЧАСТЬ 3.

ПОДСТАНЦИЯ И ИСТОРИИ.

Д. — Во сколько начинается ваша смена?

Ф. — Смена начинается с 8 утра. И она начинается с того, что ты приходишь, переодеваешься, получаешь медикаменты, получаешь наркотики и расписываешься. Если есть время, болтаешь с коллегами, если нет, то выезжаешь работать.

Д. — Бригады постоянные или нет?

Ф. — У нас есть три смены. Мы работаем сутки через двое. Если ты не берешь подработок, то работаешь в постоянном составе.

Д. — Часто ты берешь подработки?

Ф. — В последнее время, часто. Потому что я, наверное, е**нулась и поняла, что мне нравится работать.

Д. — Сколько ты получаешь без подработок?

Ф. — 28 000 р. С вычетом налогов.

Д. — А с подработками? Сколько ты взяла уже подработок?

Ф. — Ну тысяч 35. За конец апреля взяла 4 подработки. На своей смене я работаю одна, иногда дают санитара. А на подработке с другим фельдшером. Смена у нас начинается с того, что нам дают «толяна» и мы идем пинать бомжа.

Д. — Вам дают толяна? Что это значит?

Ф. — Код всех бомжей — 39Т. Т — Толян.

Д. — Т.е. когда вам приходит вызов вам сообщают определенные кодировки?

Ф. — Да. 71Ж — больной живот. 61Л — плохое самочувствие с неопределенными симтомами. 60Ж — рожает. 64Ж — гинекологические кровотечение.

Д. — Как устроена кодировочная система?

Ф. — Ну система несложная. Когда звонит пациент, у него спрашивают что с ним случилось. У каждого описания есть свой код. У детских вызовов своя кодировка. В начале это сложно выучить, но когда приработаешься, то начинаешь различать. По рации, когда говорят определенную букву, ее может быть не слышно, поэтому эту букву превращают в имя. Поэтому когда нам говорят «Толю», то мы понимаем — ну вот, Толя валяется, Анатолий. Никогда не назову своего ребенка этим именем.

Д. — Ты веришь в загробную жизнь?

Ф. — Распространенно мнение о том, что на подстанциях верующих людей нет. Практически все называют себя атеистами. Но когда начинается реанимация, то первая мысль у всех — «господи, спаси меня от этого». Так что мне кажется, что мы все здесь немного верующие. Я лично считаю, что нет никакого рая и ада. Но я думаю, что душа существует и верю в реинкарнацию. Я надеюсь, что тот умерший дедушка переродился в какую-нибудь девочку в хорошей благополучной семье (смеется).

Д. — Расскажи про ваш коллектив.

Ф. — Коллектив у нас закрытый. Бывают разлады, но мы все равно очень притираемся друг к другу.  Потому что одни и те же люди в одной и той же смене. Через несколько месяцев вы в любом случ��е начнете отлично общаться. Без поддержки и тепла не обходится. Мы можем спать на плече друг друга. Я думаю, что любой коллектив, который подвергаются регулярному стрессу, сплавляется подобным образом. У нас нет сексуальных отношений, но мы можем спать вместе на одной кровати.

Д. — Расскажи три самые топовые истории с работы.

Ф. — Первую я уже вскользь упоминала ранее, могу рассказать подробнее. Во времена моего санитарства мы как-то выехали на суицид. Когда мы туда приехали, там происходил ярый бред — огромная женщина, которая бегает с ножом за своей мамой. И мы такие — «А что здесь происходит»? Происходит скандал — дочь винит свою мать за испорченную судьбу. Оказывается, она еще и на 11-ой неделе беременности. А какие таблетки выпила не сознается. Предлагаем промывание желудка — не соглашается. Значит, ждем психбригаду. Потому что беременна плюс суицид. А пока едет психбригада, дочка снова пытается угнаться за своей мамой, а за дочкой наш доктор. А я просто наблюдаю за всем этим абсурдом.

Потом подключились два мента. Один более-менее нормальный, а второй как школьник. Я бы назвала это законом мента. Когда связываешься с ментами, то в компании их всегда двое. Один более-менее умный, другой тупой школьник. У него на лице это написано. Возможно, в дальнейшем он станет супер-мега-классным робокопом, но пока лицо интеллектом не блещет. В общем, первый заходит молча, а другой с такой ехидной рожей — «А что это у вас тут происходит, весело у вас тут, да?».Ему интересны все вопросы, любая мелочь и всюду он пытается залезть своим носом. Продолжаем ждать психбригаду. За это время дочка успевает помириться со своей матерью, залезть в одноклассники и включить музыку. Она орет своей матери в другой комнате — «мама, подойди сюда, посмотри как Райка разожралась!». Мама подбегает и они вдвоем начинают обсуждать как же разожралась Райка. А мы для них уже просто предметы интерьера. Хей, вы только что бегали за своей мамой с ножом? Театр бреда. В какой-то момент приезжает психбригада — здоровенные, огромные санитары под два метра и начинают разговор — «А кто это у нас тут таблеточек объелась? А это наша заинька таблеточками объелась». И неважно, что заиньке уже ближе к 40. Все закончилось тем, что в итоге она передумала ехать с псих.бригадой и отправилась с нами.

Д. —  Вторая история?

— Ммм, секунду. Как-то было очень скучно. Я уже тогда была фельдшером, но меня еще обкатывали. Я была с другим доктором и нам дали квиточек с комментарием — изнасилование. Мы уже подумали, что это будет что-то интересное и адовое. Не каждый день тебе дают изнасилование. Приезжаем на вызов, там уже стоит несколько ментовских бабонов. Заходим — там полностью маргинальная семья в маленькой маргинальной квартире, в которой столпились пятнадцать ментов и мухтар. Было тесно до безумия. Мать и дочка потерпевшая — плоская бабень. Асоциальная, с черными накрашенными глазами, в выстиранной кофточке, где крупными буквами написано Dolce&Gabana. И ей 17 лет. Ее изнасиловал хач без прописки, которому 23. Понятное дело, это пахнет уголовкой и звездами на погонах. Поэтому прибежали все. Самым смешным был рассказ девочки о том, как это произошло. Она строила из себя невинность. Ее нерусский парень встретил из ПТУ, и они пришли к ней домой. Дома он начал упрашивать о сексе. Она отвечает — нет, вот я уже устала, ничего сегодня не будет и легла спать. Но легла спать она в очень странном облачении — верх у нее был одет, а вот низ раздет. Спрашивается, зачем? Должно быть для того, чтобы спровоцировать его на анальное изнасилование! С ее слов, она легла спать, а он коварнейшим образом, разбежавшись с другого конца комнаты, вонзился в нее своим нефритовым стержнем. Да так сильно, больно и обидно, что девочка заплакала и заперлась в ванной. Он ушел, она вышла, позвонила маме, мама запаниковала и вызвала ментов. Было понятно, что никто в это не верит, но все же все стали выяснять, где же этот страшный насильник. Она не помнила названия улицы, где он живет, но помнила дом — пятиэтажный и зелененький. Поэтому для того, чтобы найти его дом, они открыли гугл-карты и искали его в режиме просмотра улиц (смеется). В итоге мать девочки вызвонила его по телефону на мужской разговор и он пришел сам. Но, конечно, для этого бабоны пришлось спрятать по кустам. И когда он входил в подъезд, его повязали и привели в квартиру. Когда изнасилованная невинность его увидела, то, бросившись в слезы, спросила:

— Зачем ты, скоти��а, это сделал?

— Я нэ спэциально.

Д. — Третья?

Ф. — Расскажу из относительно недавних. Захожу со своим санитаром в квартиру на вызов. А вызов был от другого фельдшера в помощь. Две девочки обдолбались спайсами. Фельдшер начал пытаться их разбудить. Зачем? Непонятно. Но когда их разбудил, тут то все и началось. Одна начала биться в углу в истерике, а вторая схватилась за ножи. Мы спрятались на балконе, другой доктор прячется в туалете, а девчонка под спайсами ходит по квартире и угрожает всех зарезать. Санитар, увидев на соседнем балконе стремянку, начал пытаться своими руками до нее дотунятся, как в этот момент на балкон вышел сосед и спросил — «что за х*йня?». Санитар отвечает, что на нас напали с ножом. Тот отвечает, что сейчас придет на помощь и влетает в квартиру в одних трусах и со сковородкой. Тем временем, санитар, орудуя стремянкой, обездвиживает агрессивную пациентку и связывает ее. Наконец, вызвали ментов. И по закону жанра — это были опять взрослый мент и школьник. И тыкая девушек дубинкой, они нас спрашивают — что это, и почему мы их вызвали? И на наши возмущенные возгласы, они лишь ответили, чтобы мы везли их в токсикологию. Окей.

ЭПИЛОГ

Д. — Что ты в итоге чувствуешь по поводу всего этого?

Ф. — Пожалуй, я думаю, что это достаточно сильно изменило меня и я боюсь, что больше не смогу работать на обычной профессии. Мне нужен адреналин, который вырабатывается у меня в сложных случаях. Я пристрастилась к нему. Я чувствую его в острых ситуациях настолько сильно, что когда меня отпускает, я начинаю чувствовать как у меня болят все мышцы и как ко мне приходит сонливость. Я не представляю себе жизни без острых ситуаций. Боюсь, если меня поместить в обычную офисную жизнь, я не справлюсь с ней. Мне нужно чувство ответственности, чувство риска. Я уже не могу без этой работы. Последнее время я часто брала подработки. Когда подработки закончились, буквально два назад, я отдыхала целых двое суток и не знала чем себя занять. Преследуемая чувством пустоты, я прокатилась на велосипеде 20 километров, отбила себе всю задницу. Ждала момента, когда начнется работа. В какие-то моменты я ее ненавижу. Особенно когда вокруг одни дебилы и нет острых ситуаций.

Иногда очень поражает тупость людей. Однажды года полтора или два назад вызвали на труп девушки. Тело отдельно, голова отдельно. Спрашивается, зачем? Нам говорят — «посмотрите, вдруг она еще жива». Или вызов на 10-и дневный труп. Мы приехали на вызов от женщины, которая вызвала скорую, спасателей и ментов к своему отцу, потому что он не выходил на связь 10 дней. Только по истечении 10-и дней, ей пришло в голову, что что-то пошло не так и что странный запах в подъезде стоит неспроста — время вызвать всех. Двери вскрывают, вонизм стоит неимоверный, а мужика нет. По запаху все уже прекрасно понимают, что где-то он умер, вопрос лишь в том — где? Ты заходишь в квартиру, чувствуя вонь человеческого разложения, которая чем-то отдает капустой. Выветривается очень долго, как и стоит в носу. Менты залетают первые, по ним сразу видно, что запах им неприятен. Начинают искать, оглядываются, смотрят везде, открывают балкон. И на их лице буквально отпечатывается удивление и крайняя степень изумления — «А где же труп»? Я всегда поражалась умозаключениям ментов. Мы с доктором заходим и понимаем, что он просто где-то завалился. Смотрим на сдвинутый диван, заглядываем за него и видим тело. Должно быть он просто лежал на самом краю и, после смерти, под собственной тяжестью сполз под диван. Когда диван отодвинули, он уже был весь черный, а глазницы были выедены личинками мух. Голова съедается первой.

Д. — Как долго ты планируешь работать на скорой?

Ф. — Покуда нравится, буду работать.

Д. — Что насчет более дальних перспектив на жизнь?

Ф. — Планирую получить высшее образование, но не медицинского плана. Потому что с вышкой ты будешь работать в стационаре, а работа в стационаре — это жуткая скука. У меня была идея пойти на психолога. Было бы неплохо работать детским психологом. Мне кажется, я люблю детей.

©

[exists-already]

Дуэль

Однажды, я случайно ввязался в дуэль. Происходило это так. Я выходил из магазина, и мы одновременно с неким импозантным мужчиной в светлом костюме, попытались выйти в довольно узкую дверь, но невольно застряли, и отступили назад.

Я кивнул, улыбнулся и сделал пригласительный жест, показывая, что он может пройти. Он парировал улыбкой, и сказал: «Только после вас.» Я улыбнулся, и сказал: «Что вы, что вы… Проходите, пожалуйста.» Он чуть поклонился и сказал: «С удовольствием пропущу вас вперед» Только тут я понял, что дуэль началась. Поверьте, это была одна из сложнейших дуэлей в моей жизни. На лету придумывать, разные фразы объясняющие, что твой противник может пройти вперед реально сложно: «я совсем не тороплюсь», «позвольте пропустить», «мне совсем не сложно», «что вы какие пустяки». И уже через полминуты, пошли изысканные удары, типа: «такой прекрасный день снаружи, мне бы хотелось, чтобы вы насладились им первый», мы оба стояли насмерть. И все-таки, после его «Поверьте, я много думал над этим, и теперь точно знаю, что вы сделаете для меня этот день по-настоящему счастливым, если выйдете первым. Смиренно прошу вас об этом.», я принял капитуляцию и вышел. Проиграл. Мало тренировался.

[exists-already]

Джули Рубикон. Признание бывшего сотрудника Facebook

 Примечание от Робина Слоана, который опубликовал запись в своём блоге 15 марта 2016 года: «Этот рассказ появился в моём защищённом ящике в конце прошлого месяца, вместе с просьбой опубликовать его на Facebook сегодня именно в таком формате. Я не могу поручиться за подлинность истории, но она показалась мне достаточно странной и интересной»

Записывать всё это — последнее, что мне хочется делать, но это необходимо. Частично ради людей, которые обязаны знать, что происходит с их публикациями на Facebook, но главным образом (99%) ради Джули Рубикон и того пика на графике.

Мои бывшие коллеги из Facebook Inc. в Менло-Парк, Калифорния — привет, Джейн, привет, Нил, привет… Марк? — немедленно поймут, кто это написал, и компания вероятно будет преследовать меня, но я думаю, они провернут всё тихо. Комиссия по ценным бумагам не ограничится тихим расследованием, если действительно нарушены соответствующие правила и нормы, но честно… вряд ли такие правила существуют. Я пишу это 27 февраля 2016 года. Сегодня мой последний день в Facebook. Я сдал свой бейдж, ноутбук и вышел на Уиллоу-роуд, с флешкой и скриншотами, которые вы увидите ниже. На улице молча смотрел, как корпоративные приложения исчезают с экрана смартфона одно за другим. Было странно ощущать себя не работником Facebook, хотя я почти всё время там ожидал увольнения. Я начинал в группе разработки, там не очень получилось, перешёл в отдел рекламы, где было ещё хуже, и закончил в ПИГ (Партнёрская Интеллектуальная Группа). Отдел ПИГ — то место, где начинается моя история. Каждому пользователю Facebook виден лишь узкий, персонализированный срез системы. Для самого Facebook доступна гораздо более широкая картина. С моего рабочего терминала ПИГ я мог запускать запросы по всем постам с комментариями, открытым и закрытым. По личным сообщениям тоже. Я мог спросить: сколько человек в Facebook сегодня упомянули президентские выборы в США? Сколько человек написали что-то про Дональда Трампа? Сколько из этих сообщений содержали эмотикон ? (На утро 27 февраля, если интересно: 65 миллионов; 42 миллиона; 32 541). Рекламодателям нравится такая статистика, но очевидно, что Facebook не может дать им прямой доступ. (Это действительно очевидно, правда? Должно быть очевидно). Поэтому имеется промежуточное звено. Если вы потратите большую сумму на рекламу в Facebook — мне так и не довелось узнать, сколько именно — отдел ПИГ подготовит для вас специальные отчёты о том, как ваши бренды/продукты обсуждались во всей системе. По состоянию на прошлый октябрь эти цифры включали в себя упоминания из Instagram и WhatsApp. Нет ничего зловещего в такой статистике; все интернет-компании делают это. Данные тщательно анонимизируются. Это взгляд на миллиард пользователей с высоты в 10 километров. Просто ради примера, вот график, который я подготовил для Adidas в прошлом году, с некоторыми полезными примечаниями.

Вы можете заметить пик на графике в середине февраля, сразу после выпуска кроссовок Yeezy 750. Здесь простая история: причина и следствие. Мой напарник в маркетинговом отделе Adidas показал этот график начальству и сказал: смотрите — мы прогнули реальность! В отделе ПИГ нас работало три человека: я, Ти и Джули Рубикон, чьё настоящее имя я указываю по причинам, которые скоро станут понятны. Я пришёл в отдел с минимальными ожиданиями, но там оказалось здорово, потому что Ти и Джули оказались умными и интересными людьми. Ти была действительно увлечена различными брендами и/или продуктами, которые мы анализировали; нашим клиентам она очень нравилась, и мне было ясно, что она принадлежит другому лагерю, требуя отчёты, а не подготавливая их. (Так держать, Ти!) Джули Рубикон была другой. Она пришла в ПИГ из отдела работы с пользователями, избавилась от монотонной рутины и жаждала новых задач. Меня опустили в ПИГ, а Джули продралась сюда когтями. Эта разница была видна каждому, включая Джули, и на второй день в ПИГ она назвала меня мудаком. За это я всегда буду ей благодарен. Моя обида превратилась в озлобленность, которая закалилась до решительности и, в конце концов, я научился действительно делать свою работу. Мы с Джули стали друзьями. Весной 2015 года я получил очень странный график. Все запросы ПИГ обрабатываются внутренним приложением под названием Enchilada. Эти запросы состоят из двух частей: набор ключевых слов через запятую ("yeezy 750, yeezy boost, yeezy 750 boost") и диапазон дат: начальная дата, конечная дата. Я готовил отчёт для Vernix, бренда детской обуви. Ввёл ключевые слова как обычно ("“vernix, babyboots, vernix babyboots”"), но когда устанавливал диапазон по времени, допустил ошибку и не указал конечную дату. Я отправил этот запрос почти год назад, в апреле 2015-го. Странно вспомнить такое. Enchilada должна была вернуть сообщение об ошибке, но что-то сглючило в дата-центре, и вместо ошибки пришёл график, который заканчивался почему-то в октябре 2016 года. Данные бессмысленными закорючками продолжались в будущее.

Я посчитал это странным багом и повторил запрос. Родители бурно обсуждали Babyboots.

1 июня 2015 года компания Vernix объявила о покупке со стороны Nike, и наши партнёры распорядились, чтобы всю статистику ПИГ консолидировали под общим аккаунтом. Что-то щёлкнуло у меня в голове. Я порылся в единственной переполненной папке, куда сбрасывал все подготовленные отчёты, и откопал тот ошибочный график.

Пик на графике совпал идеально.

Получается, что у меня был график с демонстрацией обсуждения покупки Vernix, полученный за два месяца до того, как это обсуждение началось. Я почти целый день провёл на крыше MPK20 [здание штаб-квартиры Facebook — прим.пер], чувствуя беспокойство и тревогу, вглядываясь на залив. Тем вечером я отправил в систему запрос, не связанный ни с одним клиентом. Должен был начаться финал плей-офф НБА, «Голден Стэйт Уорриорз» против «Кливленд Кавальерс», так что я запросил в Enchilada график сообщения по каждой команде. В этот раз я опять не указал дату окончания, теперь умышленно. Enchilada не предсказала победителя, как такового. Она просто предсказала количество обсуждений. Но обсуждения сильно коррелируют с реальными событиями, вот почему они в первую очередь интересуют рекламодателей. Пик обсуждений случается, когда определён победитель. Когда компании объединяются или банкротятся. Когда политики попадают в скандалы. Когда люди умирают. В день шестой игры я показал график Джули Рубикон. Серия растущих пиков предсказывала результат отлично, а самый большой и острый пик указывал на то, что «Голден Стэйт» выиграет финал в великолепном стиле. Следующим утром Джули подошла к моему столу: «Пойдём со мной», — сказала она. Мы с ней пересекли Bayfront Expressway [фрагмент скоростного шоссе SR 84 около Менло-Парк — прим.пер], и там на тропинке возле солончаков, громким голосом, чтобы перекричать ветер, она сказала, что мы начинаем торговать акциями. Мы взяли список крупнейших компаний мира. Мы действовали осторожно. Каждая система в Facebook отслеживается, и наверняка поток биржевых символов вызовет подозрение у кого-нибудь из админов. Обычно отдел ПИГ генерировал около десятка запросов в день; мы решили, что будем безопасным добавить ещё два запроса каждый день. Мы не сказали об этом Ти, и Ти, если ты читаешь это, прости меня. По мере отработки списка компаний мы выдвигали разные теории о страной новой «фиче». Разработчики Facebook могли в последние месяцы подключить мощные нейросети ко многим из наших систем. Может быть, Enchilada подключили, умышленно или нет, к чему-то вроде развитого искусственного интеллекта, который не только анализировал, но и экстраполировал данные, и не только правдоподобно, но идеально? Может быть. Или крыса перегрызла кабель. Или может быть, что эта крыса была волшебной. Мы получали графики по две штуки за раз. Apple и Exxon Mobil. Berkshire Hathaway и Google. В большинстве своём, они выглядели случайным набором значений. Бессвязные. Будущее было скучным. А потом в августе я увидел это.

На всякий случай, если вы не поняли из оси значений y, это был очень большой пик. Настоящий гигант среди пиков. Это был сентябрь 2015-го.

Можете догадаться? На графике показаны все посты и комментарии в Facebook, открытые и закрытые, из недавнего прошлого и, возможно, ближайшего будущего с упоминанием… Volkswagen. Я сказал Джули, что это должно быть что-то ужасное. В смысле, автомобильная компания? Мы составляли много отчётов о выходе новых моделей автомобилей, огромное количество. Они никогда не выглядели так. Джули со мной, каждый из нас, поставил $2000. Я прочитал кучу блогов и научился, как встать в короткую позицию по акции, и поставил все деньги против Volkswagen. В тот сентябрьский день мы заработали $1000. Счастливая Джули дала мне «пять» и мы отметили успех, гуляя в солончаках. Нам не терпелось продолжить, но пики такого масштаба оказались неуловимы. В ноябре что-то нарисовалось на графике Walgreens. Но я ошибся. Также легко, как заработали тысячу, мы её потеряли. Всё продолжалось до декабря: небольшие выигрыши, небольшие потери. Мы нашли волшебную лампу — здесь не было никаких сомнений — но у меня было противное чувство, что джинн внутри не говорит на нашем языке. Come si dice, «Я хочу разбогатеть?» Как и раньше, Джули Рубикон соображала быстрее. Она опять позвала меня на улицу и сказала: забудь об этом внутридневном терйдинге. «Давай станем дата-брокерами. Запустим секретную компанию спрятанную внутри Facebook». К ней можно будет зайти только на сайт в скрытой сети через Tor, она будет выдавать только необработанные данные, без интерпретации, платежи только биткоинами. Джули начиталась романов Уильяма Гибсона. «О нас пойдёт молва, — сказала она. — Хедж-фонды захотят это. Они придут нас умолять». Джули жаждала начать. Я прочитал ещё больше блогов, научился делать сайты в скрытой сети Onion, и как раз запустил такой сайт в тот день, когда Джули в последний понедельник января, по неизвестной для меня причине отправила запрос в Enchilada о… нас. Она запросила наши имена. Вот график для меня.

Именно такой, каким он должен быть. Я нормальный человек, не знаменитость или политик. Не бренд.

А вот график Джули.

Пик обсуждений случается, когда определён победитель. Когда компании объединяются или банкротятся. Когда политики попадают в скандалы. Когда люди умирают.

Что в мире могло вызвать пик обсуждений для Джули Рубикон? В тот день, смотря в даль солевой пустыни, она сказала с уверенностью в дрожащем голосе: «Они знают». Нет, уверил я её. Они не могут знать. «Они узнают. Они посмотрят логи. У нас будут неприятности. Нас посадят». «Не думаю, что против этого есть какие-то законы», — сказал я. Какие могут быть законы против чего-то невозможного? Я попросил её не волноваться. Но не только меня беспокоил этот пик. Январь перетёк в февраль. На планёрках в отделе Джули выглядела нормально — чёткая и уверенная, как всегда — но каждый раз, когда я тихо спрашивал, можем ли мы поговорить кое о чём секретном, её глаза становились холодными, и она отвечала: позже. Я занята с «Пумой». Это всегда была «Пума», по какой-то причине. Я больше не вводил никаких тикеров, не шортил акций. На нашем сайте в дарквебе не было посетителей, потому что никто о нём не знал. Изредка я запускал запросы о кандидатах в президенты без окончательной даты. Не скажу, что там было. И я видел, как Джули вновь и вновь проверяет своё имя. Каждый раз на графике был тот же пик на середину марта, возвышающийся и неумолимый. На следующее утро после дня святого Валентина, вокруг отдела ПИГ всё ещё висели нарядные красные салфетки. Я и Ти собрались на планёрку. Джули не пришла. Мы ждали 15 минут. Всё ещё нет Рубикон. Ти отправила ей сообщение. Я набрал её номер. Ничего. В тот полдень она пропустила звонок из «Пумы». Вскоре наш менеджер Джейн заперлась в комнате для переговоров с сотрудником отдела кадров, изучая досье пропавшего сотрудника. Я отлично понимал, что произошло. Она созерцала этот пик на графике, который наступит через две недели и быстро приближающийся. Невозможно представить, что могло заставить такое большое количество пользователей Facebook называть её имя, но абсолютно точно, что они будут его называть — предсказания Enchilada, если они были чёткими, всегда сбывались. За 13 месяцев работы в ПИГ она знала, что острые пики означают значительные бедствия и позор… созерцая всё это, Джули Рубикон сделала абсолютно разумную вещь. Она сбежала. Сначала я злился, в основном, потому что она не попросила меня убежать с ней. Но вскоре гнев сменился тревогой, когда я представил возможные варианты, по каким ужасным причинам через две недели имя Джули будет у всех на устах. Похищение, авиакатастрофа, взрыв бомбы — моё воображение рисовало все страшные картины. Я едва мог заснуть. И вдруг внезапно пришла идея, как исправить это. Пик обсуждений случается, когда определён победитель. Когда компании объединяются или банкротятся. Когда политики попадают в скандалы. Когда люди умирают. И может быть, когда люди говорят правду. Вот она. Партнёрская Интеллектуальная Группа в Facebook использовала приложение под названием Enchilada, чтобы сканировать и обобщать все посты и комментарии в системе, публичные и непубличные. Она доставляла результаты этого сканирования клиентам из числа рекламодателей, не для злонамеренных целей, а просто чтобы какой-то человек сказал своему начальнику: смотрите, мы сделали что-то правильное. Осенью 2015 года Джули Рубикон и я использовали недокументированную и необъяснимую функцию приложения Enchilada, чтобы совершить несколько сделок на фондовом рынке США, за счёт чего получили чистую прибыль 162 доллара. Я отправляю это сообщение нескольким журналистам и писателям, предполагая, что большинство из них отбросят историю как шутку или выдумку. Но я знаю, как работает Facebook; в смысле, я действительно знаю. Если только несколько из моих адресатов опубликуют это, оно разойдётся. И я буду если не прощён, то по крайней мере лишён этого бремени. А группа разработчиков исправит приложение Enchilada (Нил, серьёзно. Исправьте его). И это сообщение, все различные копии его, сжатые или пересказанные версии, начнут распространяться в системе — это может быть пиком Джули. Не скандал. Не катастрофа. Просто правдивая история. Джули, если ты читаешь это — в Facebook или репост в другом месте — думаю, это значит, что ты в безопасности. Значит, все люди, кто опубликовал этот текст, на самом деле работали сообща, чтобы переделать пророчество Enchilada. Это значит, что если ты хочешь — а я пойму, если нет — ты можешь зайти на наш сайт в дарквебе и использовать тот почтовый ящик, чтобы сообщить мне, где ты. Моя сумка собрана. Это всё. … Хотя, может быть, стоит написать её имя ещё несколько раз. Каждое упоминание учитывается отдельно. Это для тебя, Enchilada: Джули Рубикон. Джули Рубикон! ДЖУЛИ РУБИКОН!

Оригинал

[exists-already]

Последнее поколение эрудитов

Мы плыли в Севастополь на небольшом остроносом катере под названием «Юпитер» и по этому поводу я рассыпался историями из греческой мифологии, а мой шестилетний сын тут же вытаскивал забавные параллели и модификации, которыми, как оказалось, просто пестрят многие из его компьютерных игр. В Севастополе я переключился на рассказы о затопленных кораблях, об адмиралах Нахимове и Лазареве, о войне с Турцией и т.д. и т.п. Обратно мы возвращались глубокой черной крымской ночью под небом, искрящимся мириадами звезд и я повел речь об астрономии, особенностях тех или иных звезд и созвездий.

— Папа, — спросила меня моя взрослая дочь, — я смотрю на тебя и на людей твоего круга и просто поражаюсь широте ваших познаний, мне кажется, что ты способен прочесть лекцию буквально на любую тему. Я ни разу не встречала людей с таким кругозором среди моего поколения. Скажи, где и что мы упустили? И откуда у вас эта энциклопедическая эрудиция? Это особенность вашего университетского образования?

Дело, разумеется, не в образовании. Знания впитывались и оседали в памяти из самых разных источников. Дело в том, что мое поколение сформировалось до эпохи интернета и необходимость в запоминании диктовалась принципами экономии и оптимизации мыслительных процессов. Таких бескрайних шпаргалок как Гугл и Яндекс под руками не было, и не существовало айфона с удобной программкой, сканирующей ночной небосвод и сообщающей все необходимые сведения о любом из созвездий. Разумеется, информацию всегда можно было найти в библиотеках, но не будешь ведь по каждому пустяку рыться в каталогах и запыленных фолиантах. Гораздо проще запомнить. Вот мы и запоминали все подряд. С избытком. Моя память хранит тысячи, самых разнообразных и ни разу в жизни не пригодившихся мне сведений. Битва на Неве со шведами — 1240 год, Ледовое побоище — 1242, Куликовская битва — 1380, и рядом с этими датами из сомнительной хронологии, номера телефонов всех моих одноклассников, спин электрона и кварка — одна вторая, а у фотона — единица, число е это 2,718281828…, а, а для простоты запоминания 1828 — год рождения Льва Толстого. Сегодня мнемотехники решительно уходят в прошлое. Ну кому придет в голову запоминать число е по дню рождения Толстого?! Длительная память — становится рудиментом.

Человеческая память пережила три глобальные революции. Первая это — изобретение письменности. Письменность уничтожила необходимость эпоса. 24 тысячи стихов Рамаяны передавались из уст в уста! Моей дочери кажется удивительным, что я знаю на память три-четыре сотни стихотворений, а представить себе, что память хранит 24 тысячи стихов, это уж просто на уровне фантастики. Однако, в дописьменную эпоху это было не просто нормой образованного человека, но банальной необходимостью сохранения ��нформации. Именно тогда и возникает настоятельная потребность в рифмованной поэзии (поэзия, как известно, гораздо старше прозы). Информация рифмовалась и ритмизировалась с самой банальной целью — упростить запоминание. Практически все великие эпосы созданы в дописьменную эпоху. Конечно, традиция устного эпоса не могла прерваться внезапно и с изобретением письменности обрела своих продолжателей. Так Вергилий, во многом подражая Илиаде и Одиссее пишет Энеиду. И «Потерянный рай» Мильтона, и «Божественная комедия» Данте, и даже «Пизанские Кантос» Паунда носят эпический характер. Но эпос, в данном случае использовался только как сложившаяся форма, его насущная необходимость, существовавшая в дописьменную эпоху, отпала. Вторая революция, оказавшая глубочайшее влияние на мышление и память — это изобретение книгопечатания. Письменность избавила цивилизацию от необходимости хранить в памяти десятки тысяч стихов. Были созданы величайшие рукописные хранилища информации, такие как Александрийская библиотека. И даже многие частные библиотеки обладали довольно обширными собраниями (например, знаменитая Вилла свитков, близ Геркуланума содержала около 2000 папирусов). Однако, рукописи есть рукописи. Тираж их (за исключением таких бестселлеров, как Библия) был крайне ограничен и необходимость помнить прочитанное, пусть не дословно была крайне высока. Каждый образованный человек допечатной эпохи прекрасно знал все основные классические произведения. Любой новый трактат всегда изобиловал прямыми и косвенными цитатами из древних непререкаемых источников. Цитаты эти никогда не выделялись и авторство (за редкими исключениями) не указывалось. Любому интеллектуалу, пишущему новое произведение, просто в голову не приходило, что читателю неизвестны творения классиков. Да и о каком выделении может идти речь, если тогда не только не существовало кавычек и других знаков препинания, но и слова из экономии места не отделялись друг от друга! Книгопечатание во многом освободило память от необходимости запоминания всего корпуса базовых текстов. Частные библиотеки стали необходимыми атрибутами любого образованного человека. Да и обилие информации, растущей как снежный ком, уже просто не позволяло запомнить все. Память фиксировала реперные точки, а детали оставались за корешками книг. Ученый, философ или писатель прекрасно ориентировались в своих библиотеках и точно знали где и что им следует искать при необходимости. Конечно, вплоть до Велимира Хлебникова сохранялись такие мыслители и поэты-перекати поле, у которых обращение к библиотекам было пунктирным и они хранили в своей памяти гигантское количество информации, которая при их кочующем ритме жизни всегда была под рукой. Однако в общей интеллектуальной массе нарастала потребность не в запоминании и сохранении информации, но в ее анализе, синтезе, систематизации, оценке.

Следующая, и наверное, самая глобальная революция это изобретение цифровых технологий и интернета. Весь мир, как мечтал об этом великий Борхес, превратился в гигантскую библиотеку. Невообразимое хранилище разнообразнейшей информации с удобными поисковыми системами. Необходимость запоминать абсолютно любые сведения отпала окончательно. Компьютер забирает в свое чрево не только общезначимую, но и приватную память. Отпала надобность хранить впечатления от поездок, фиксировать самые радостные и горькие моменты жизни внутри своей черепной коробки, все это с легкостью нажатия двух-трех кнопок можно записать на диск, выложить в ФБ или ЖЖ. Сегодня на интеллект возлагаются совершенно другие задачи. Оценка достоверности тех или иных сведений, фильтрация бесконечного потока информации, отделение зерен от плевел. В дописьменную эпоху события, изложенные в эпосах не подвергались сомнению, они могли только дополняться и расширяться, но любая критика или анализ просто не существовали как класс! Сложно представить себе критический трактат в стихах, посвященный, например, разбору Рамаяны. Иногда сказители могли вносить определенную окраску в изложение и импровизировать в русле общей темы. Так в древней Элладе выделяли два типа сказителей: рапсоды — чистые исполнители и аэды — импровизаторы и создатели новых поэм. В рукописной культуре доверие к древним текстам также чрезвычайно высоко. Любая ложь или фальсификация по-прежнему просто немыслимы. Но самые дерзкие умы уже отваживаются на критику, допускают возможность заблуждения, вступают в диалог с классиками. Во времена книгопечатания критика и анализ становятся важнейшей частью развития культуры. Появляются откровенные мистификации и симуляции. И уже фигура Шекспира вызывает серьезные сомнения в подлинности. Новый виток распространения недостоверной информации возникает в конце XIX начале ХХ века с появлением и развитием СМИ. В 1917 году американский журналист Генри Менкен пишет в одном авторитетном журнале фальшивую историю ванн, с целью продемонстрировать как легко можно скормить любую лапшу доверчивой публике. И несмотря на то, что эта история изобиловала откровенно абсурдными псевдофактами, она была принята за чистую монету и неоднократно цитировалась не только в научных работах, но и, например, в речи президента Трумэна на тему здравоохранения. А в 1990-х Вячеслав Курицын публикует в журнале «Искусство кино» выдуманное им от начала и до конца и крайне нелепое завещание Борхеса, которое тут же было растащено на многочисленные цитаты. Примеров подобных публикаций можно привести множество. Ну, а уж с возникновением интернета поток мистификаций и фальсификаций просто захлестнул это бескрайнее информационное поле, и сегодня критическая оценка абсолютно любого сообщения, будь то частный блог или официальный государственный канал стала первостепенной задачей. Помимо откровенных фальсификаций и публикации, сделанные с самыми честными намерениями могут быть очень далеки от истины. Для пробы можно взять две абсолютно любые противоположные по смыслу сентенции (например: «курить вредно» и «курить полезно») и в защиту каждой из них отыщется множество подтверждений и убедительных свидетельств. Афоризм «у каждого своя правда» обретает сегодня совершенно новую жизнь! Каждый пользователь выбирает именно ту «правду», которая устраивает лично его. И лишь немногие пытаются рассматривать и анализировать ситуации с различных точек зрения. Другой немаловажной задачей стало ориентирование в бесконечном пространстве интернета и тривиальный поиск важной информации. Понятно что для поиска «чего угодно» достаточно запустить гугл и он вывалит на ваши головы тысячи ссылок. Но вот именно что ссылок будет тысячи! Конечно больше половины из них практически полностью дублируют друг друга, и в большинстве случаев будут отсутствовать ссылки на первоисточники. И потребуется определенная работа чтобы из этого обилия вычленить нужную информацию и очистить ее от шелухи. Еще один момент растерянности перед безбрежным океаном информации, связан с тем, что иногда человек и не очень понимает, что он хочет найти. Ну, чего-то такого интересного… И тогда на помощь ему приходит сайт или блоггер специализирующиеся на поиске интересной и неожиданной информации. Твиты и посты становятся, наиболее востребованной формой литературного высказывания. Длинные романы и эпопеи уходят в прошлое. И это снова сказывается на тренировке и развитии памяти. Поскольку чтение романа предполагает по крайней мере кратковременное хранение его сюжета в голове читателя. Не исключен тот вариант развития человечества, когда цифровая память практически полностью заменит память биологическую. И такая замена чревата самыми разнообразными последствиями. В человеческую память встроен механизм подсознательного искажения действительности. И этот механизм представляется мне очень важным. Как он устроен объяснить, наверное, вряд ли возможно, но вполне очевидно, что память осуществляет на глубинном уровне фильтрацию и коррекцию информации и оставляет именно то, что и характеризует нас как личностей. Цифровая память неизменна с течением времени, но информация, которая закладывается в нее также подвержена искажениям и коррекции. Однако если в первом случае эта коррекция была бессознательной, то во втором намеренной и вполне осознанной. Можно сказать, что биологическая память подвержена естественным искажениям, а цифровая искусственным. Метафорически можно сравнить биопамять с живым цветком, цифровую с его искусственным аналогом. Жизнь цветка коротка изменчива и прекрасна, искусственный цветок долговечен, но мертв изначально.

Существует предположение, что в человеческой памяти записываются абсолютно все события нашей жизни, вплоть до самых мелких деталей. И в момент перехода в иные миры, вся жизнь еще раз прокручивается перед мысленным взором (эта прокрутка и есть, тот самый божий суд, когда мы смотрим на себя как бы со стороны, без аберраций). Как устроен механизм этой прокрутки понять нам пока не дано. При дальнейшем развитии технологий легко можно представить, что вот эта детальная фиксация всех событий может быть осуществлена, например, на видеоносители, но для того чтобы еще раз просмотреть свою жизнь потребуется время равное прожитой жизни. То есть, скорее всего, биологическая память ничуть не уступает по своей мощности гигантским возможностям цифровой, но без всякого сомнения многократно превышает последнюю по скорости обращения. Если допустить, что в нашей памяти хранится абсолютно все (а такое допущение представляется мне вполне возможным), то главным становится механизм обращения к этим информационным запасам. Именно в процессе этого обращения и происходит определенная фильтрация и коррекция сведений поступаемых в активные области мозга. И абсолютно очевидно, что фантастические скорости обращения к хранимой в биологической памяти информации не идут ни в какое сравнение с черепашьим копанием в интернете. Подобная скорость сканирования всего корпуса информационных запасов наиболее ярко проявляется в поэзии. Поэтическое мышление со скоростью света кружит в облаках памяти, подбирая необходимые образы, сравнения, рифмы, метафоры. Поэт и сам толком не понимает откуда он выуживает те или иные строки, и довольно часто поэты считают себя своеобразными медиумами, проводниками высшего знания, пророками. И поэтому общая ситуация, ведущая к глобальному ослаблению биологической памяти (или механизму ее использования) неминуемо приведет к обнищанию поэзии. Большинство великих поэтов, писателей и ученых обладали феноменальной памятью. Велимир Хлебников, по рассказам его современников работал так как будто под рукой у него всегда была обширная библиотека. Аркадий Гайдар по свидетельству Паустовского пересказал ему довольно длинную повесть «Судьба барабанщика», сделав при этом менее десяти незначительных отклонений от рукописного текста. Максимилиан Фасмер, потеряв во время бомбежек Берлина в 1944 году все карточки к своему монументальному словарю, воссоздал весь материал (более 18 000 статей) по памяти заново!

Эпоха подобных эрудитов уходит в прошлое. Я хочу подчеркнуть, что в настоящей статье я ни в коем случае не критикую современное состояние цивилизации. Критиковать возможности интернета также бессмысленно, как критиковать научно-технический прогресс в целом. Однако проблемы, которые возникают с его развитием, на мой взгляд, поднимать просто необходимо. Безусловно, какие-то механизмы сохранения и тренировки памяти будут включены сами собой. Подобно тому как с отмиранием физического труда функции поддержания мышечного тонуса человека взял на себя спорт, будут развиваться всевозможные практики связанные с тренировкой памяти и получат повсеместное распространение различные соревнования типа клуба «Что? Где? Когда?». Однако в отличие от отмирания физического труда, которое происходило постепенно, необходимость биологической памяти умерла на глазах одного поколения! И если спорт сначала стал популярен среди аристократов и лишь постепенно мода на него охватила самые широкие слои населения, то с гимнастикой памяти подобный номер, увы, не проходит и моду на подобную физкультуру необходимо создавать искусственно. И именно в этом направлении должны работать все просветительские и образовательные организации. Сегодня невозможно объяснить школьнику, на кой черт ему нужно запомнить дату Ледового побоища, формулу водорода или стихотворение Пушкина, когда эта информация всегда лежит у него в кармане и он в любой момент может прочитать ее, нажав всего лишь пару другую кнопок. А вот если будут культивироваться всевозможные игры и соревнования для которых информационный запас биологической памяти станет насущной необходимостью, то появятся и стимулы к запоминанию.

Как будут развиваться события покажет будущее, но уже сегодня ясно, что эпоха эрудитов уровня Аверинцева, Лихачева, Фасмера неминуемо уходит в прошлое.

Оригинал