cassgecs

[cassgecs]

а ты правда хочешь это знать?

семьдесят шестой ведь, кажется, и сам всё прекрасно знал и видел, когда-то даже сам чувствовал, но так давно, что, верно, даже не вспомнится, нечего ворошить помутившиеся на детали островки памяти. и былое вяжет, сплетается в груди тугими узлами: всё происходило так скоро, так близко, но словно за призмой, барьером, пропускающим лишь половину правды и, увы, почти столько же лжи.

он болезненно бледен, прячется под капюшоном и глушит свет в кабинете – от вспышек бестеневых флуоресцентных ламп лишь сильнее болела голова. яд, точно заместо крови, бежит по витиеватым дорожкам практически ссохшихся сосудов, прожигает язвы в клапанах сердца, регенерируемые клетки скапливаются в лимфоузлах и те болезненно воспаляются – вот его личный эликсир бессмертия, панацея от смерти и ран, состоявшая из набора химикатов, названия которых он вряд ли бы выговорил без чужой помощи, тело, трепетно составленное по кирпичикам, сначала одобрившим программу по улучшению бывшим министром обороны, его послушными выблядками в белых халатах, а после и самим командиром, чередой его гнусных, как думал он, но вынужденных решений.

его вечная ломота – цена веры в недостижимо-неосязаемое и контрольный выстрел в незримого врага.

и лишь захлестнувший его с головой ураган гнева смог притупить эту тупую, изнуряющую тело и душу боль, пусть лишь на мгновение, на смену агонии и зудящему, такому надоедливому, свербящему раздражению пришла первобытная и слепящая злоба, расслабились забитые ноющие мышцы и распрямилась спина, и он, так никогда и никому в том не признавшись, чуть не захлебнулся в этом экстазе.

хотя рейес все чаще думает, что умереть, пожалуй, было бы проще. 

ты правда хочешь это знать?

от его огрубевших ладоней по прежнему пахло порохом, запах такой резкий, что ничем не перебьёшь и не выведешь, впитывается в волокна и остаётся там до конца. шрамы, затянутые тугими швами, борозды прорезающих плоть ран, свинец оставит сквозные прорехи даже в самой прочной броне: его вотчина – полигон, жизнь – нескончаемое стрельбище. герои, ветераны, с губ титулы слетают гадко, противно, оставляют металлический привкус и тонкими струйками стекают по горлу, а ведь ещё с полгода назад они не имена, не люди – номера, даже не боевые единицы.

так, пушечное мясо. неприятная статистика. низкий процент успеха. братская могила во имя мира и бога.

человечность бесславна.

у каждого из павших, которым габриэль так отчаянно мстил за каждый заколоченный гроб, тоже было имя. они и не знали, за что полегли, они шли по приказу, но отчего глубже прорастал корнями раздор, оттого больше рейесу было плевать.

яд, медленно стирающий его человечность, опустошая изнутри – джек не хотел, а может просто не успел, не заметил, как от рейеса осталась лишь полая хрупкая оболочка, так же смеется, пьёт такой же отвратительный горький чёрный кофе, ��аже мешается и пристаёт всё так же, он не обратил внимания, когда гейб стал лишь очередной проблемой.

ты правда хочешь это знать?

отчего же, с какого момента, с вины и облегчения, с доверия, неоправданных надежд, веры, долга, чести? помнят ли они эти слова, скребёт ли на душе, болит ли, если болело вообще.

каждый рецидивист видит себя героем, каждый праведен, кто идёт во имя правосудия, плохо, что справедливость оказалась у каждого своя. то был путь, где один не смог бы последовать за вторым.

но чёрно-белое сменяется алым, ни серости, ни закона, в тенях не разобрать ни друзей, ни врагов, в призраках нет ни правды, ни лжи, только смерть, лишь отголоски забытой мечты и мираж потерянной цели, идеальный мир, к которому каждый тянется, но отчего-то в разные стороны. 

делая то, что он верил, будет правильным, так сильно заплутав в искажённой морали, моррисон совсем забыл спросить его: зачем? 

а ты правда хочешь это знать? 

…ну, джек, это та еще история.

каирское солнце палит нещадно, к духоте не привыкнуть, сколько ни старайся, и на секунду он думает – нет, мираж, галлюцинация, что угодно, только не он, лишь бы не он.

он уходил тихо – растворялся в сизой дымке, терялся в тенях, бесшумно, незаметно, и явился не громче, достаточно беззвучно, чтобы избежать чужих глаз, но одного только шелеста плаща и натужного рваного вздоха достаточно, чтобы пробиться сквозь вязкую пьяную дремоту, и вскоре от сна не остается и следа.

но наваждение не исчезает, всё так же стоит, но совсем не так смирно, точно ссутулившись, согнувшись – уставше, думает джек.

и чем дольше он на него смотрит, тем меньше в нём ему видится жнец и всё больше – габриэль. моррисон ждёт, терпеливо, когда давно забытая радость наконец заклокочет в груди, когда развеется скука, спадёт с плеч надуманный долг и пробудится жизнь, но почему-то джек не чувствует ничего, кроме щемящей душу тоски.

всё таки гейб ему только привиделся.

– не смотри в глаза мёртвым, солдат.

на тембр ниже и на полтона тише, чем обычно, но рейес говорит всё так же, и голос его множится, отражаясь от стен, и заполняет собой всё, но конца той фразы джек уже не слышит, один только противный звон в ушах, прежде чем вновь упасть в свой извечный бессознательный омут.

жнец уходит, не оставляя следов: сам он давно похоронил рейеса под тяжелыми бетонными плитами и руинами, но последнюю часть его той, прежней жизни – габриэля – он оставил шрапнелью и точно в сердце, в темном закоулке душного некрополя. там, где ему самое место.

– упрямец. 

их лица давно исказила старость. это больше не их война, но отчего-то ни один не готов отпустить.

так тебе будет проще.

picture credits: @ sortaferal (tumblr; gabriel reyes), me (i made a matching one with jack because duh)

──★──

тгк: @ maepeia (все новые тексты в первую очередь публикуются там)

[cassgecs]

⁔⁔照る照る坊主 ⁔⁔明日天気にしてをくれ⁔⁔いつかの夢の空のよに⁔⁔

так звучат её горести. так звучит её одиночество. песня словно олицетворяет стройный ряд позвонков на сгорбленной белой спине. так звучит песня, которой в вязком ночном полумраке убаюкивала и успокаивала её сэцука. целовала её закрытые глазки, зная, что с рассветом багряные красные радужки разойдутся в ней, как у матери, розовым. но пока их не встретило утро, малышка спит, прижавшись к груди, а мама, приглаживая тёплыми руками белёсый пушок на её голове, тихо мычит ей терпкую-ласковую песню.

так звучит скорбь по жизни, которой у неё никогда не было. по дням, когда солнце действительно грело и она широко улыбалась его лучам.

дождь лил не прекращаясь. иногда сукуне казалось, что вот-вот буйная река выйдет из берегов, затопит их дом, маленькие сёла и такую большую столицу, вода потоком унесет их далеко-далеко. сукуна думал, что если такое случится, он будет совсем не против.

с порывом ледяного ветра его окатит ливнем и он, спрятав лицо в воротник, убежит с выходящей на улицу лестницы.

он ждал ураумэ. она вернулась больше часа назад, но ему нельзя было показывать, что он волновался, потому остался безынтересно сидеть на улице, словно ему и дела до её прихода нет.

сукуна выглядывает из-за угла – ураумэ сидит очень тихо, что-то напевая себе под нос. поет тихо, верно, и сама не слышит, не суетится и ничего не делает, сукуна не помнит, когда в последний раз видел её столь спокойной, не помнит, когда она давала себе минуту на отдых, потому сам стоит, как мышонок, лишь бы не спугнуть. она что-то вертит в руках, аккуратно обвязывает верёвкой белоснежную ткань, пальцами тушит благовония и угольной палочкой выводит на полотне улыбающееся личико.

– что ты делаешь? – сукуна старается говорить шёпотом, хотя ему все равно кажется, что вышло громче, чем он хотел бы. возможно, так бы она ее услышала и продолжила петь, но ураумэ отвлекается и поворачивает голову в сторону голоса.

– …тэру-тэру-бодзу. – отвечает, будто нехотя, выдержав паузу.

– монах? – сукуна подходит и с интересом рассматривает тряпичную куклу у неё в руках, совсем простенькую, обвязанную бечёвкой, с нелепыми мажущимися черными глазками.

– если повесить такого под навесом, причитая нужные слова, будда обязательно улыбнётся ему в ответ, и дождь прекратится. – ураумэ вздыхает, засматриваясь на мальчишку, так старательно рассматривающего маленький амулет, а после тянется за старой потрёпанной юкатой, аккуратно отрезая от сукна еще один мелкий кусок. – хочешь, научу?

сукуна увлеченно кивает. все же, больше всего на свете ураумэ любила, когда было ясно.

– тэру-тэру бодзу, пожалуйста, пусть завтра будет хорошая погода. – сукуна с надеждой смотрит на небо, пока ураумэ аккуратно подвешивает пару маленьких куколок над карнизом террасы. – если будет солнечно, то я дам тебе золотой колокольчик.

по рукам у неё стекают капельки дождя. сукуна довольный расходится в выученном коротком стишке, он не видит, но умэ улыбается.

этому её еще в глубоком детстве обучила онадака-сан.

так звучат её объятия и её терпение. в благозвучное мычание сходится рука прочитанных с пергамента слов. так звучит её радость и нескончаемое горе.

кендзяку не донимает её, а ураумэ уже с полчаса не отрывает лба от половиц святилища. ей хочется плакать, но сил на то уже нет, и слёзы не подступают к горлу и стекают по щекам, копятся где-то в душе, как и прежде. когда она наконец поднимает голову, благовония почти догорают, она тушит их обожёнными пальцами, дымок расходится по комнате, тёплый ветер с улицы играется перезвоном курильниц и подвешенных к потолку колокольчиков, она сливается с ними в пении – он её слышит.

немые монахи – реликварии их с ним изнеможденных душ – улыбаются ей с карниза.

куда ни посмотри, куда ни сбегай – несчастья все равно цепко схватят за горло, а смерть унесет все самое ценное.

этой песней звучит скорбь ураумэ по сукуне. Ꮚᵕ̣̣̣̣̣ ہ ᵕ̣̣̣̣̣̣ shunran - ao3 || pentatonix - run to you

[cassgecs]

она была грехом – запретная, неприкосновенная, не всякая рука до неё достанет, не раздробив костей – она была нетронута, как иней, как первая осенняя изморозь, колкая, чистая, она знала, что делает, вздыхая и поправляя небрежно сползающее с исхудалых плечи тяжёлое платье уваги, цепляя раскосые похотливые взгляды то на шею, то на тонкие, костистые запястья, бегая пальцами по краю фарфоровой чаши: керамика с треском кололась, стоило льду узорчато расползтись по её порам. госпожа сугавара не терпела дешевизны. она была еле живая – как призрак, как снежная женщина, ни мать, ни дитя, с застывшей на белёсом личике молодостью, с годами за порог юности так и не переступившая, вечно желанная, она смеётся, ласкает, обнажает, острозубая, цепкие рысьи клыки – кривит в улыбке тонкие розоватые губы, но восторг оборачивается некрасивой гримасой, уродливой надменной маской, радость ей не к лицу. она звучала как грех, а он пожирал её взглядом, голодным, звериным, желание недозволенного дико, первородно, он видел – молочного цвета кожа сходила с неё рваными обугленными лоскутами. она так любила – чуть было не вгрызалась в обшитый шёлком мягкий футон и выла – и с тем рвалось наружу столь безобразное, точно проклятое. – отчего же тебя, мелкий уродец, кличут человеком, – под его руками трещали хрупкие рёбра, под хватом больно скрипели суставы, а она, утопая в пороке, льнёт всё ближе, чуть не давясь собственным протяжным стоном, берущим начало откуда-то из грудины, скребущим по глотке и слетающим с девичьих губ. – а меня нет?

»»——— sugawara!uraume AU 𓏴 notes&inspo below the cut ———««

—» notes;

однажды марфел @marf3l без задней мысли и без помыслов что я так на этом зафиксируюсь вкинула мне абсолютно безосновательную (а на деле оказавшуюся очень лаконичной) идею с ураумэ как главой хэйанского клана сугавара и я никогда не стала прежней. мысли о ней как о госпоже для сукуны, о ней как об идеалистическом зле в противопоставлении злу абсолютно гедоническому (он же каноничный сукуна) абсолютно сводят меня с ума и вдохновляют.

этот отрывок навеян сотней моих мыслей относительно их с сукуной значительной смены ролями, а ещё мне просто нравится сильная ураумэ — быть может, тут в ней хтонического ещё больше, чем в двуликом.

я сомневаюсь, что это перерастёт в полноценный фанфикшн, да и о каком фанфике идёт речь, когда у меня висит среднего объема шун-ран, но я надеюсь, что однажды точно смогу рассказать об этой AU ещё больше.

—» inspo;

꒰ playlist; sugawara-sama on spotify꒱

[cassgecs]

春嵐 ; shunran

– Я простираюсь пред вами, в душе моей нет места горести и зависти. Я радуюсь, теплом во мне разливается счастье, в болезни и смерти учение ваше станет светом моим.

Холодный ветерок, доносящийся с какого-то из открытых окон, не спеша полз по оголённым рукам, оставляя за собой полчища неприятно колющих кожу мурашек. От исхудавших запястий до сцепленных меж собой ладоней тянется стойкий, вяжущий, как смола, запах – древом сандала пахло что-то потерянное, забытое и ушедшее сквозь тонкие пальцы, но за собой манящее, тёплое, как целующие кожу лучи наконец начавшего греть весеннего солнца.

На глубоком вдохе успокаивается до того рвано вздымающаяся грудь, на выдохе колышется дым тлеющих угольных палочек, вместе с ним прочь улетучиваются тревога и тягости, опускаются тонкие брови, расправляется нахмуренный лоб – мир звучит шёпотом молитвы и отдалённым щебетом птиц.

– Прошу, не оставьте меня в слепоте.

══════════════════════════════

name: шун-ран

tags: sukume (sukuna x uraume) AU, drama, blood&violence, cannibalism, religious imagery&symbolism, heian period, female!Uraume, pre-canon

synopsis: В первую ночь, прислонившись лбом к холодной, схваченной первыми морозами земле, Ураумэ думает, что если и есть тот, кто заслуживает её грязного, мерзкого, омраченного ненавистью да жгучей яростью сострадания, так это этот малец.

──────── LINKS BELOW ─────────

Духи подобны весенней буре – так трещит под крепким хватом тонкая раздвижная дверца. А братец – его надменный двойник – всё так же лежит, подобно покойному, тощее нагое тело сокрыто под тонким покрывалом испещренного подсохшими алыми пятнами белого полотна. Он поворачивает голову в сторону рокота столь знакомых шагов, мутные, как илистый пруд во дворе самозваного храма, зрачки сужаются под рвущимся в полутьму озорным и греющим истончавшуюся кожу солнечным светом, сквозняком сдуваются дотлевшие палочки благовоний.

Три цвета хиганбана пускают в него свои корни. 彡 АВИДЬЯ

���═════════════════════════════

Не обхитрить царя смерти, чужая кровь впитывается в сами волокна, кровь врага не состирывается с одежды, кровь друга не смывается с рук – кровь своя уходит в землю и на места эти порастают вьюнками. Умрёт рододендрон под снежным настилом и поросшими в корнях сорняками, не учуять его душащего и сладкого, сродни фруктовому нектару, запаха – глаза её тёмные, как смоль, багровые, как две капли крови на хрупких крыльях назойливых бабочек, в тусклом свете уродливые и похожие на назойливую шумную мошкару. 

Ломаются крылья под их тяжестью. 彡 САМСКАРА

══════════════════════════════

Рядом с ней не было тепла, подле тела стихали даже несущие весну южные ветры, та – точно снег под босыми ногами, неприятно колется и студит розовую, тонкую детскую кожицу, и руки у неё были столь же холодные, цепкие, как морозные когти, и белые, как журавлиные перья. Седые локоны вихрями, точно метелью, струятся по скосам по-мальчишески широких и острых плеч, сокрывают лицо, точно вуаль – такие он помнит, такие он видел, и грубости ей не убавить, но ещё не избитые уродливой старческой костлявостью ладони резки, но точны, каждое действие, точно наполняющий грудь воздухом вдох, и дается ей так же легко. Сама немногим его выше, детство не стёрлось с пылью и грязью и осело на густых снежных ресницах, в жилах не кровь – трупный яд, слишком ледяная для человека и слишком живая для усопшей.

Но нежности не было – её даже не чудилось. Смотрит кротко и снова прячет зардевшие очи: насколько его взгляд казался капризнее, настолько же он был взрослее. 彡 ВИДЖНЯНА

════════════════════════════════════════════

НАМА-РУПА: coming soon...