#черней

[goshminherz]

Борис Рыжий:

Колокольчик

Сердце схватило, друг,

Останови коней.

Что за леса вокруг —

Я не видал черней.

На лице, на снегу

Тени сосен. Постой,

Друг, понять не могу,

Что случилось со мной.

Я подышать. Пройдусь

Лесом. А если я

Через час не вернусь —

Поезжай без меня.

Не зови, не кричи,

Будь спокоен и тих —

Нет на свете причин,

Чтоб пугать вороных.

Что-то знают они —

Чувствуешь, как молчат?

Шибко их не гони

И не смотри назад.

Кони пьют на бегу

Белый морозный день.

Не понять — на снегу

Человек. Или тень.

1994, ноябрь

[beatriche-bonne]

Говори о том, к чему подходят издалека, в сумерках цвета топленого молока,

в облаке смыслов, неведомых нам пока, говори словами ребенка и старика. Говори о том, что привыкли хранить во Тьме, говори чужому, но через чужого

- Мне, подавай просящему речь, как простую медь, но последнее слово, как ценность, держи в уме. Понимаешь, этому нет ни пути, ни дня, все, о чем говоришь, окажется у Меня - по крупицам, от нищих, странников и менял,

от того, кто надел вериги, того, кто снял. Так устроен мир, что нет для него

конца. Говори со Мной легко, не скрывай лица, будь свободен, как птица,

но клетки не отрицай, верь кольцу, но помни надпись внутри кольца.

Говори о тех, кто держит, о ком болит, говори о том, что глубже могильных

плит, у'же самого тесного часа, черней земли, говори о любви - мы истлеем,

она взлетит...

[svigefuld]

И ад, когда примет такого постояльца, станет в десять раз черней, чем был.

[sctttn]

[26.09.22 – 27.09.22]

Всматривается в истощённый силуэт, едва вырисовывающийся в густой черноте комнаты. Свет луны её не касался, словно в опаске, словно в приступе ужаса перед ней… или же восхищения? Правда, с каждой новой их встречей она будто бы расцветала. Он не мог и не хотел прекращать ею любоваться. Наоборот, подобно жажде его съедало острое, вбивающееся клином во все его планы, желание застрять в моменте их очередной встречи, неизвестно – последней или нет. Эта девушка, эта её болезненная красота, эта вольность повед��ния – всё её естество отпечаталось у него в сердце, оставив глубо��ую борозду, что вызывало у него томную, такую до зависимости сладкую боль. Евдокея… она, сама того не подозревая, запала ему в душу. Запала навсегда, запала так прочно, что после истощения разума и разложения плоти, после деградации человека и запустения мира в преддверии его кончины он не сможет разлюбить её.

Почему-то ему всегда это слово казалось угловатым, однобоким и неспособным передать истинное положение дел. Из-за этого он, с момента их первых встреч, постоянно пытался подцепить будто бы всегда бывшие в полубезумной голове образы, которым было бы под силу действительно передать эти чувства. И раз за разом ему всё не хватало запала, любой вывод казался недостаточным. Его к ней тянуло волоком; он готов был чуть ли не пришить их тела друг к другу, лишь бы никогда с ней не расставаться. Девушка, за которой ему позволено было наблюдать только издалека, стала для него своего рода Золотым Сечением. Великолепная сама по себе; он же был благодарен случаю просто за возможность сосуществовать рядом, пусть ему этого и было мало. Этим влечением невозможно было напиться, от этой тяги невозможно было устать. Ему словно позволили испытать чувства, бывшие очевидно более возвышенными в сравнении с человеческими. Словно единственная сохранившаяся часть, последнее зерно безвозвратно ушедшего Рая по каким-то причинам взросла в его скупой и чёрствой душе. Над ним посмеялись – его заарканили, поставив на колени перед великим чувством к ней. Это то, о чём он никогда не то что не мечтал – даже не думал – однако ощутил всё в полной мере.

И ведь надо же было так в эту гущу вляпаться; при всей возвышенности чувств, его затянуло как в болото, перекрыв и свет, и воздух. Было ли это результатом того, что его собственная душа черней мазута, или же на самом деле подобные мотивы хтонического и есть "истинная сущность"? Может быть, став рабом этих чувств, он увидел истинное положение вещей? Выходя из мрака самобичевания в неестественный свет ци��илизации, жажда взаимной любви, подогреваемая желанием владеть этой любовью, утягивает обратно к тому, от чего эта плоть и кровь произошла. Торжество тяги к затворничеству в объятьях той, кто посеял эти чувства в заблудшей душе. Это желание стать драконом, который мог бы чахнуть над золотом. С другой стороны ему хотелось стать её рабом, отдать в её распоряжение и сердце, и душу, и тело. Все эти эмоции, одновременно самые светлые и самые тёмные, были для него словно донорская кровь, разбавленная ядом. Он словно мог вознестись и рухнуть под землю в один миг. Умереть, воскреснуть и снова умереть. Всё из-за неё. Всё из-за самого прекрасного человека в его жизни. И это единственные чувства, с которыми он не собирается бороться, против которых он никогда не пойдёт. О которых он никогда не расскажет…

Ему не "не хотелось разрушать это таинство". И он не был по сути своей человеком, который мог бы после признания растерять всяческий интерес к предмету воздыхания. Он всего лишь не хотел её пугать. А ему как раз навязчиво казалось, что подобного рода исповедь может оттолкнуть и без того кажущуюся такой далёкой душу. И из-за такого хода мыслей ему не очень-то и хотелось… подводить себя под монастырь. Они не были людьми из разных кругов, их взаимоотношения не были пороком. Единственной преградой было его собственное нежелание вредить этой девушке. И он был абсолютно уверен, что навредит, если расскажет о глубине своей привязанности. Поэтому он просто… по возможности был рядом.

Чаще всего и сводил случай, однако были в этих взаимоотношениях моменты, когда она сама, намеренно, шла к нему. Обсуждая рабочие вопросы, он жадно цеплялся за эту возможность вновь ею полюбоваться. Словно это был последний раз, когда ему позволили увидеть её. Словно он был чернью, которой позволили лицезреть монаршую особу. Он помнил всё: от растрёпанных волос и мятого плаща до мутного, словно пьяного, блеска сонных глаз и нежного перелива шёлка её голоса.

Этот голос, не самый низкий, но и не особенно высокий, раздаваясь, отдавался тугим ударом затягивающегося узла где-то между разлагающимися лёгкими, промеж превращающихся в пыль рёбер. Этот голос, от усталости достаточно тихий, при своём звучании проходил по позвоночнику и грудине мягким пером, вызывая на ко��е яркую дрожь. Она словно вдыхала в его иссохшие и заплесневевшие нервы новые силы, новую жизнь. Этот великолепный голос, такой же прекрасный, как и вся она, был уже солидной причиной сосуществовать и паразитировать на опухоли мироздания в промежутке между этими встречами, между её приветствиями и прощаниями, между взмахами её ресниц и тихими вздохами. Спокойное течение этой речь, которую "колебало", казалось, целое ничто в этом мире, его одновременно усыпляло и заставляло вздрагивать. Он мечтал услышать её шёпот, чтобы ещё сильнее влюбиться в неё. Хотел ощутить горячее дыхание на своей коже, пока она что-то бормочет, утыкаясь ему в плечо. Её голос поднимал в нём все желания, от поэтически возвышенных до хтонически животных. Целомудренная заинтересованность граничила с тугим узлом сильнейшего влечения. Он любил её так же сильно, как желал; он желал её так же сильно, как любил. Желание говорить с ней и желание с ней спать одинаково сильно опьяняли и без того бродившие в пыльном разуме мысли. Он мечтал единожды обнять эту девушку, прикоснуться к тонкой шее и хрупким плечам. Он стоял на тонкой грани, готовый видеть её как Матрону, никогда к ней не прикасаясь, и как блудницу, став рабом её собственных влечений. Эта острота заинтересованности постоянно ласково царапала грудину и рёбра будто бы изнутри. Он, влекомый чувствами к ней, особое значение придавал каждой их встрече, каждому разговору и каждому, даже случайному, взгляду. В то же время даже тишина втравливала в истощённый мозг бурю эмоций. Он уже давно понял, что является кабальным рабом чувств к ней.

Он был подобен коту, которому не позволяют влезть на хозяйские колени. Был бы у него хвост, так он бы им недовольно повиливал и стучал по полу. Расстояние между ними было гнойной язвой на его теле и разуме, однако он ничего с этим не делал. Ему хотелось сделать этот первый шаг, он дико этого желал. Но у него не было никакого желания напирать. Он всматривался в истощённый силуэт, сидящий на полу, поджимая ноги. Тонкие руки спокойно лежали на коленях, сложенные в замок. Она сидела, строго выпрямляя аккуратную спину, но иногда вжимаясь, подобно воробью на морозе, в плечи. Ему хочется сесть рядом, укрыть мерзлячку своей одеждой.

Однако всё ещё боится её напугать. В общении с людьми она не позволяет себе потерять из виду с��беседника, никогда не поворачивается к тому спиной и не подходит близко. Поэтому ему лучше не рвать тонкую струну их рабочих взаимоотношений. Всему своё время… у него ещё будет возможность. И из этой возможности он выжмет все соки, когда будет достаточно удобный случай. А пока что лучше просто вручить ей свой плащ и вновь отойти в сторону; позволить себе просто насладиться очертаниями её лица, хоть в анфас, хоть в профиль, и незатейливо поговорить. Сейчас этого ему будет более чем достаточно. Определённо, это далеко не последний раз, когда ему доведётся любоваться такой милой маленькой ласточкой издалека, со стороны.

[2 страницы | 1200 слов]

[alisikm]

ТЕМНЫЙ ПРИНЦ ..

Жил был король, и принц был там, Но в миг один он убежал,

Бежал в далёкие края,

Где нету света только тьма,

И сердце стало чернота,

Его поглотила пустота.

Прошли уж дни тех королей,

и мир стал в сотню раз черней,

мораль тут только лишь одна. принца-юнца сожрала тьма()()()

Но он забыл , что где то есть

И новый день и новый свет.

И даже мимо он пройдя ,

Заденет лучиком тебя.

Проснется. И поймет тогда

Что эта тьма - ненавсегда

Увидит яркий он рассвет

И станет мягче он для всех .

И будет ждать или хотеть ,

Ещё открыться он для тех

Кто рядом или вдалеке

Живёт с ним на одной волне.

Пусть он не верит и не ждет..

Оно само его найдет ☺️

Тьма победила, её не победить

И злость его не усмирить

Его душа чернее ада

И извинять его не надо.

Если увидела -беги,

Утонешь ты в своей крови

Он злой, красив и похотлив

Да и к любви давно брезглив.

Беги , спасайся, пока можно,

Но делай это осторожно..

Рассказу этому конец

Его душа это венец.

Конец душе его, конец

Не спас его король отец.

Борьба в душе. И выбор есть .

Но лишь тогда , когда не месть

Когда дорога не одна.

А есть развилки для добра..

[obsessedmangooo]

Чертишь мелом

По коже бумаги,

Ты весь в белом -

Оттенок отваги.

Тени графитом

Чернят светлый лист -

Ножом из нефрита

Клеймишь акафист.

Красные капли -

Кровь ли, вино ли?

Танец цаплей

В венках из магнолий.

Болью, страхом,

С сердцем смиренным -

Все, что не прахом,

Пусть станет нетленным.

Цвет аконита,

Ведьминский цвет -

Манишь магнитом,

Дашь мне ответ?

Нежность и яд -

коснуться не смей.

Белый наряд

Стал ночи черней.

Книга креста

В света пятне -

Жизнь неспроста

Держит в петле.

Верный солдат

Твой бог - тиран.

Не чуешь смрад,

Не видишь и ран.

Безумный старик

В ножнах не меч, а мак,

Что ж ты поник

Прозрел, никак?

[hieromant]

Задолбаешься свечки в торт втыкать

Илии сегодня исполнился 21 год. Старость всё ближе, а ей хоть бы хны.

Как она за последний год резко дала себе волю и как начала ярко самовыражаться, аж сердце пылает, когда на неё гляжу. В её внешности стало неописуемо много чёрного — в девушку-гота превратилась немного, получается. Вот если ещё надоумить её пользоваться чёрной подводкой для глаз и помадой, да серёжки в виде крестиков одеть, получится совсем каноничный, гармоничный образ. Ну а если без излишней радикальности и неформальности, то волосы черней ночи, совершенно чёрная, как на похоронах, одежда или что-нибудь деловое а ля пиджак-брюки, блузка с юбкой, длинное статное пальто — это прям самый смак. Чёрт с ней, с косметикой, а серёжек-крестиков всё же не хватает... 

Хотя я и периодически вспоминаю с ностальгией её белые волосы и более светлую одежду (раньше она тоже шибко любила в деловом стиле ходить), лучше, чем сейчас, уже не будет. Как-то оно исключительно подходит характеру, хочется её образ метафорически связать с ночью, спокойной, блаженной, элегантной и изящной. Общаться с ней — словно сидеть летом на крыше дома посреди сияющего спящего города, смотреть на Луну и безоблачное тёмное небо. На душе умиротворение, тихое счастье, никаких тревог и забот; красивый вид выдирает тебя с корнем из повседневной возни, чувствуешь себя живым. А немного монотонный голос, который даже содрогаясь сильными эмоциями, меняется нежно, аккуратно, — как мягкий свежий ветер. Упиваясь такой ночью, ободряешься, “сон” развеивается — как можно спать, когда тут такая красота. 

Как-то мы все вместе сидели в вондере, Илия одела чёрное платьице с короткими рукавами и открытой шеей — вместе с распущенными волосами она смотрелась шикарно. Приглушённый свет, контраст светлой кожи с тёмной одеждой и волосами и её особенная улыбка, ласкающая, любящая, успокаивающая — от одного взгляда я лужей по полу растёкся. 

Как назло, в день рождения Илии случились отходняк от коронавируса и болезненная весенняя апатия. Как обычно, лошара-недостойный не смог нормально праздник любимой жене оформить, тысща лет позора и ежедневное избиение розгами, вся фигня. Ничего особенного в этом году оформить не получилось, поэтому остаются только хвалебные оды и бесконечные и отчаянные пожелания счастливой жизни. Ну и, конечно, серёжки в виде крестиков тоже пожелать надо, это да...

NBSPLV - Tricky

[lina-vas-dom]

А в городе тихо, А в городе - снежно, Погасли дома, И только  на флейте Хрустальной Неслышно Играет Зима...

Прозрачные звуки, Высокие ноты, Случайное "ре", Как будто, мелодией Кличет кого - то В густом серебре...

Пустые проулки, Фонарные блики, Полуночный час, Декабрьское небо Черней ежевики И лунный анфас...

А в городе тихо, А в городе сонно, Холодная тьма... На флейте Задумчиво - заворожённо Играет Зима...

/Маргарита Родяхина

[iyuol]

9/30. Охотница из озёрных глубин

Доля горька, теперь души её нет черней, и смерти лик ступает за ней шаг в шаг. Молва гудит и трепещет во лжи, так тянутся сорок дней — ворон глядит по зиме свысока. Что день, что ночь — одна сплошная тьма, чертополох горит в груди сухой травой. А то, что было по судьбе, людская совесть предала, и кровь вдруг стала мглой. Пускай сгорят дотла надежды, память, помощь, быт, и побледнеет тишина, ведь голос правды будет скрыт, покуда первого вода навек не поглотит. Она хотела колдовать, не за себя — за дом, за землю, за плоды, и силы все отдать за тех, кто рядом был. Но зависти зме�� не стала ждать весну. И было озеро, верёвки, крики, всё в снегу, и плеск, и холод, и конец. За завистью пришла однажды месть.

[mental-desorder-for-u]

Опускаясь в глубины глубин

И касаясь пальцами дна

Ощущаю себя, как дельфин

В куче чёрного плавая льда.

Ни радости здесь, ни света

Лишь тьма, что ночи черней

Здесь ни отклика, ни привета

Ни светлых твоих очей.

Утонул я в своей же тьме

И наощупь куда-то плыву

Здесь хуже всего на земл��

Здесь ужаснее, чем в аду.

И песок здесь чёрного цвета,

И вода, и растительность вся

И не капельки белого света

Темнота - отраженье меня.

Уже сколько веков-столетий

Босиком я хожу в черноте

Уже сколько сорвал соцветий

А из тьмы все не выбраться мне.

[goshminherz]

ОСЕННЯЯ МОЛИТВА

Как пахнет, Боже мой,

листвой

лес твой;

как насторожены

родством с тобой

в осеннем вывихе

холмы да рвы;

в прощальном выдохе

клочки травы.

В любой тональности

двенадцать нот;

в любой банальности

есть скрытый код —

здесь, в этой пряности

лесной,

mein Gott,

прости мне странности —

они не в счёт.

Теперь осенняя

стоит пора;

на соснах севера

черней кора —

и там, над соснами —

круженье стай:

осенний, Господи,

вороний грай.

Здесь в этой данности

трава, трава;

в прощальной пьяности

заснут слова.

Отравой потчуй, — злой

листвой чумной —

но, Авва Отче мой,

ты будь со мной.

(с) инет

[mikhaelkosanik]

Стихи (poetry) 🌹🌷💐

Стихи похожи на бутоны!

Они упруги и нежны!

Их порождают мыслей склоны,

Что тянут ввысь свои хребты!

Поэты же средь самых ярких,

Пахучих и прекрасных строк,

В краях умов далёких, жарких

Находят нужный им цветок!

Его взрастить не так и просто

(Цветы ведь любят чернозём)!

Придётся вонью от компоста

Дышать, пока растёт бутон!

А это значит, что из грязи,

Все строки в мире рождены!

Да что там! Яркие алмазы

Находят средь черней руды!

Вот она плата за красоты:

Стихи рождают «вопреки»!

Черновики - итог работы

Из коей строят цветники!

[mynatasham]

Столик на двоих

Вроде  даже не бог, а обычный дежурный ангел, Подустав от надутой чванливости дел святых, Запивая коньяк неразбавленным соком манго, Указал на тебя,  и умчался без чаевых. Горгонзола  и дольки лимона под чёрным кофе, Пятый  виски - предельно понятно тебе и мне, Что подарок дежурного  личный путь на Голгофу, Кочковато манящий сквозь тысячи разных «не». Но, прищурившись (зрение стало совсем ни к чёрту), Сократив километры до расстояния губ, Вдруг услышу негромкое: - Знаешь, я фантазёрка, И вчера бы сумела без,   но уже не смогу… … Мир наш хрупок и ломок. Можно пожить в тебе? © Copyright: Леон Рушклион, 2013 Свидетельство о публикации №113022406261

Небритый кельнер ждал у входа под часами - был очень уж сутул, а может, был пернат?.. Вечернее кафе вскипало голосами, как пенится, шепча, горячий шоколад. Мой кельнер выбрал стол с каким-то одиночкой, "свободен" кинул вскользь и стаял, будто сон. И ясно стало нам - "Попались. Это точно..." "Попались" - подтвердил небесный баритон. А люди пили чай, шутили об ушедшем, стареющий Орфей терзал стальную нить. Им было не до нас - неюных сумасшедших... Но люди, как один, вдруг стали говорить - "мой кофе был черней", "мой чай горчит от мяты", "ваш сонный гитарист не вовремя затих..." Им просто невдомёк, что кельнером пернатым заказан этот мир, как столик - на двоих... © Copyright: Свет Мой, 2013 Свидетельство о публикации №113030305720

[belskayatanya]

Эркю́ль Савинье́н Сирано́ де Бержера́к МИНИСТР ДЕРЖАВЫ ПОГОРЕЛОЙ

(Фрагменты из бурлеска)

Меня замучил острый зуд

(Какой укушен я блохою?)

Немедля сочинить сей труд,

Чтоб в нем воспет был неуч, плут.

Я доблести его открою:

Его давно галеры ждут,

А в пьянке он — ни в зуб ногою!

Откуда эта страсть моя?!

Быть может, черти душу манят?

Всего лишь фехтовальщик я,

Так чем же разум пылкий занят?

Перо острее лезвия,

И уж оно-то не обманет!

Подай мне, паж, горшок чернил

Для сатирической затеи!

Узнает он, каков мой пыл,—

Тот, кого славили лакеи!

Чтоб сей дурак измаран был,

Нужны чернила почернее!

Чей голос шепчет мне тайком?

То Муза мне внушает ныне:

«Седлай Пегаса, мчись верхом,

Так, чтоб одическим стихом

В веках прославить Мазарини!»

Но конь при имени таком

Дрожит, подобно жалкой псине.

Гоню коня: «Смелей, вперед!»

Но бесполезны все усилья.

Он тот Пегас или не тот?

Пришпорю — ��н назад идет,

Мой конь, не терпящий насилья.

Ведь кардпнал все пустит в ход,

Чтобы связать Пегасу крылья.

Пегасу дать покой пора…

А вот мой паж несет чернила

Черней, чем сажа. Для пера

Нужна разящих рифм игра!

Потехи время наступило,

И злому демону Двора,

Как черту, я измажу рыло!

Вы, кардинал, попались мне,

Отчизны нашей дух лукавый,

Себя продавший Сатане!

Пост предписали вы стране

Для собственной мошны и славы.

Вас не повесят, но вполне

Я отомщу за суд неправый!

Не опускайте головы,

Министр, не отводите взгляда!

Нас короля лишали вы,

Для вас народ — тупое стадо.

На все, на все — вплоть до травы

Вы вздули цены без пощады!

Виновны вы, чужак, мамон,

Что от коней — одни скелеты,

Что всюду мытарь иль шпион.

Вы, наплевав на наш закон,

Нас обобрали до монеты.

Что делать? Край наш разорен,

И люди босы и раздеты.

То вниз, то вверх ползет налог,

Но хватка ваша — тверже стали,

И наш пустеет кошелек.

Вы офицерам (вот урок!)

В прибавке жалкой отказали.

Они у входа в кабачок,

Как фонари, стоят в печали.

Сирано де Бержерак. Гравюра XVII века

[veecommie-blog]

26 февраля. Пьяные, смешанные с полицией, солдаты стреляли в народ.

27-е.

Разлился по блёснам дул и лезвий

рассвет.

Рдел багрян и долог.

В промозглой казарме

суровый

трезвый

молился Волынский полк.

Жестоким

солдатским богом божились

роты,

бились об пол головой многолобой.

Кровь разжигалась, висками жилясь.

Руки в железо сжимались злобой,

Первому же,

приказавшему –

«Стрелять за голод!» –

заткнули пулей орущий рот.

Чьё-то – «Смирно!»

Не кончил.

Заколот.

Вырвалась городу буря рот.

9 часов.

На своем постоянном месте

в Военной автомобильной школе

стоим,

зажатые казарм оградою.

Рассвет растёт,

сомненьем колет,

предчувствием страша и радуя

Окну!

Вижу –

оттуда,

где режется небо

дворцов иззубленной линией,

взлетел,

простёрся орел самодержца,

черней, чем раньше,

злей,

орлинее.

Сразу –

люди,

лошади,

фонари,

дома

и моя казарма

толпами

по сто

ринулись на улицу.

Шагами ломаемая, звенит мостовая.

Уши крушит невероятная поступь.

И вот неведомо,

из пенья толпы ль,

из рвущейся меди ли труб гвардейцев

нерукотворный,

сияньем пробивая пыль,

образ возрос.

Горит.

Рдеется.

Шире и шире крыл окружие.

Хлеба нужней,

воды изжажданней,

вот она:

«Граждане, за ружья!

К оружию, граждане!»

На крыльях флагов

стоглавой лавою

из горла города ввысь взлетела.

Штыков зубами вгрызлась в двуглавое

орла императорского чёрное тело,

Граждане!

Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».

Сегодня пересматривается миров основа.

Сегодня

до последней пуговицы в одежде

жизнь переделаем снова.

Граждане!

Это первый день рабочего потопа.

Идем

запутавшемуся миру на выручу!

Пусть толпы в небо вбивают топот!

Пусть флоты ярость сиренами вырычут!

Горе двуглавому!

Пенится пенье.

Пьянит толпу.

Площади плещут.

На крохотном форде

мчим,

обгоняя погони пуль.

Взрывом гудков продираемся в городе.

В тумане.

Улиц река дымит.

Как в бурю дюжина груженых барж,

над баррикадами

плывет, громыхая, марсельский марш.

Первого дня огневое ядро

жужжа скатилось за купол Думы.

Нового утра новую дрожь

встречаем у новых сомнений в бреду мы

Что будет?

Их ли из окон выломим,

или на нарах

ждать,

чтоб снова

Россию

могилами

выгорбил монарх?!

Душу глушу об выстрел резкий.

Дальше,

в шинели орыт.

Рассыпав дома в пулеметном треске,

город грохочет.

Город горит.

Везде языки.

Взовьются и лягут.

Вновь взвиваются, искры рассея.

Это улицы,

взяв по красному флагу,

призывом зарев зовут Россию.

Ещё!

О, ещё!

О, ярче учи, красноязыкий оратор!

Зажми и солнца

и лун лучи

мстящими пальцами тысячерукого Марата

Смерть двуглавому!

Каторгам в двери

ломись,

когтями ржавые выев.

Пучками чёрных орлиных перьев

подбитые падают городовые.

Сдаётся столицы горящий остов.

По чердакам раскинули поиск.

Минута близко.

На Троицкий мост

вступают толпы войск.

Скрип содрогает устои и скрепы.

Стиснулись.

Бьёмся.

Секунда! –

и в лак

заката

с фортов Петропавловской крепости

взвился огнём революции флаг.

Смерть двуглавому!

Шеищи глав

рубите наотмашь!

Чтоб больше не ожил.

Вот он!

Падает!

В последнего из-за угла! – вцепился.

«Боже,

четыре тысячи в лоно твоё прими!»

Довольно!

Радость трубите всеми голосами!

Нам

до бога

дело какое?

Сами

со святыми своих упокоим.

Что ж не поете?

Или

души задушены Сибирей саваном?

Мы победили!

Слава нам!

Сла-а-ав-в-ва нам!

Пока на оружии рук не разжали,

повелевается воля иная.

Новые несём земле скрижали

с нашего серого Синая.

Нам,

Поселянам Земли,

каждый Земли Поселянин родной

Все

по станкам,

по конторам,

по шахтам братья.

Мы все

на земле

солдаты одной,

жизнь созидающей рати.

Пробеги планет,

держав бытие

подвластны нашим волям.

Наша земля.

Воздух – наш.

Наши звёзд алмазные копи.

И мы никогда,

никогда!

никому,

никому не позволим!

землю нашу ядрами рвать,

воздух наш раздирать остриями отточенных копий.

Чья злоба надвое землю сломала?

Кто вздыбил дымы над заревом боен?

Или солнца

одного

на всех мало?!

Или небо над нами мало голубое?!

Последние пушки грохочут в кровавых спорах,

последний штык заводы гранят.

Мы всех заставим рассыпать порох.

Мы детям раздарим мячи гранат.

Не трусость вопит под шинелью серою,

не крики тех, кому есть нечего;

это народа огромного громовое:

– Верую

величию сердца ��еловечьего! –

Это над взбитой битвами пылью,

над всеми, кто грызся, в любви изверясь,

днесь

небывалой сбывается былью

социалистов великая ересь!

[obsessedmangooo]

Сторонись меня, как чуму, беду.

Убедись, что след я твой не найду.

Красною листвой скрой себя в лесах,

Чтобы не достал там тебя мой страх.

Без тебя могу, жизни не конец,

Но душа мертва, на душе свинец.

Вороны черны, кровь черней чем птицы,

Без тебя могу, но хочу разбиться.

Осени пожар, лучики на листьях,

Снова кто-то грустный расписал все кистью.

Утопает мир в желтом и багрянце,

Словно бледный мертвый на щеках с румянцем.