#социалистический реализм | Explore Tumblr Posts and Blogs

literaturanashevsyo · 4 years

Text

Литературные направления и течения

🌱Классицизм

Первым направлением в нашем изучаемом списке стал классицизм. И это не случайно — по продолжительности существования он превосходит многие. Его «образцовые» особенности сформировались под влиянием великих литераторов в новой тогда эпохе.

Периодизация и место зарождения

XVII - XIX вв. ( 17-19 вв). Зародился в Италии, большую популярность приобрел во Франции.

Представители в русской литературе

А. Д. Кантемир; В. К. Тредиаковский; А. П. Сумароков; М. В. Ломоносов;

Представители в зарубежной литературе

Н. Буало; П. Корнель; Ж. Расин; Ж.-Б. Мольер

Особенности

разум - превыше всего (метод рационализма Р.Декарта);

строгое соблюдение жанровых особенностей (не изображались бытовые ситуации в "высоких жанрах", а философские конфликты в "низких");

использование металогической (возвышенной речи) и автологической (речь, лишенная тропов и фигур языка) речи в соответствии с жанром;

герои делятся на строго положительных и отрицательных;

главный конфликт - конфликт разума и чувства (разум, соответственно, преобладает);

соблюдение "трех единств" для драматических произведений (места, времени, действия);

изображаются и утверждаются положительные черты власти и государства.

Жанры

Высокие: трагедия, ода, поэма.

Низкие: комедия, басня, эпиграмма, сатира.

...........................................

🌱Сентиментализм привнес в нашу литературу больше изображаемой эмоциональности и внимания к чувствам персонажей. Такие произведения, как «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина и «Несчастная Маргарита» Г. П. Каменева продемонстрировали читателям 18 века о возможности такой трепетности к судьбам героев.

Периодизация и место зарождения

Вторая половина XVIII века.

Представители в русской литературе

Н. М. Карамзин; А .Н. Радищев.

Представители в зарубежной литературе

Лоренс Стерн; Ричардсон; Жан-Жак Руссо.

Особенности

чувства - превыше всего;

деление героев по способности их чувствовать и переживать (положительные с богатой душевной организацией, отрицательные с бедной);

особый интерес к чувствам героя;

изображение разнообразных чувств персонажей в большом количестве (слезы, восклицания, самоубийства, обмороки).

Жанры

Роман, дневник, повесть, элегия, послание, исповедь.

...........................................

🌱Романтизм

Произведения романтизма почти всегда изображают трагическую судьбу персонажа. Тяга романтического героя к идеалу порой так сильна, что приводит к конфликту мира настоящего и мира грез.

Периодизация и место зарожденияконец

XVIII - первая половина XIX века. Зародился в Германии.

Представители в русской литературе

В. А. Жуковский; М.Ю.Лермонтов (ранние произведения); А. С. Пушкин (ранние произведение); К. Н. Батюшков; Е.А.Баратынский; Н. М. Языков.

Представители в зарубежной литературе

Ф. Шлегель; Ф. Шеллинг; Ж.Сталь; Ламартин; Виктор Гюго; Альфред де Виньи; Проспер Мериме.

Особенности

двоемирие, бегство от действительно в идеальный мир, деление света на "здесь" и "там" ("здесь" - притеснения, несчастная жизнь по чужой воле, "там" - воплощение мечт о жизни);

углубленный анализ внутреннего мира героя (психологизм);

новый тип героя - исключительный, одинокий, выступает против действительности, обычно с трагичной судьбой ;

использование автором фольклора, упоминание исторических событий.

Жанры

роман, поэма, баллада.

...........................................

🌱Реализм

Отчасти, реализм проник в Россию с объективным отображением жизненных явлений. И, если учитывать только эту черту, то он появился в нашей литературе уже давно. Принято даже считать, что поздние произведения Пушкина, в которых изображались жизнь и быт героев с предельным чувством отстраненности, относятся к реализму сполна.

Периодизация и место зарождения

XIX век. Зародился в европейских странах.

Представители в русской литературе

А.С.Пушкин; Л.Н.Толстой; Ф.М.Достоевский; А.П.Чехов.

Представители в зарубежной литературе

О. де Бальзак; Ч. Диккенс; Э. Золя

Особенности

достоверность изображаемых событий ("Война и мир" Л. Н. Толстого);

типизация характеров и явлений, несмотря на их индивидуальность (воспитание Обломова или Татьяны Лариной);

характеры героев обусловлены общественной средой, их социализацией (взросление Штольца, Обломова и их разное будущее);

персонажи изображены с особым психологизмом (Портрет, речевая характеристика героев Достоевского);

принципы историзма, народности ("Тихий Дон" М. А. Шолохова) ;

новые типы героев (тип «маленького человека» (Девушкин, Башмачкин, Мармеладов), тип «лишнего человека» (Чацкий, Онегин, Печорин, Обломов), тип «нового героя» (нигилист Базаров, герои Н. Г. Чернышевского).

неоднозначность авторской позиции (нет явного деления на положительных и отрицательных героев)

Жанры

роман, роман-эпопея, рассказ, повесть.

Типы реализма (черты, период, представители русской и зарубежной литературы)

Просветительский реализм

Вера в разум человека, развитие творческих черт.

XVII - XVIII век.

А. Н. Радищев; Д. И. Фонвизин; Г. Р. Державин;

Д. Дефо; Дж. Свифт; Вольтер.

Критический реализм

произведения направлены на обличение людей, авторская критика пороков и воссоздание жизни до мелочей.

1840 - 1890 -е гг.

В. Г. Белинский; Н. Г. Чернышевский; Н. А. Добролюбов; А. П. Чехов

Оноре де Бальзак; Джордж Элиот

Социалистический реализм

изображался общественно-политический идеал, вера в социализм и коммунизм.

1920-1980 - е гг.

Н. А. Островский, М. А. Шолохов, А. Н. Толстой, Д. Бедный, позднее творчество В. В. Маяковского

А. Барбюс; М. Андерсен-Нексе; И.-Р. Бехер; В. Бредель.

...........................................

🌱Модернизм

Модернизм — литературное направление, в рамках которого автор изображает не действительность, а восприятие этой действительности героем. Внутри русского модернизма принято выделять символизм, акмеизм и футуризм.

Модернизм в литературе стал закономерным итогом развития художественного сознания и перехода от классического восприятия автором мира к модернистскому. Вместо создания собственного мира, предложения читателю готовых концепций, литература модернизма становится чистым отражением реальности или её полной противоположностью. Автор перестаёт быть носителем абсолютной истины и начинает демонстрировать её относительность. Как следствие, рушится целостность мира произведения: на смену линейному повествованию приходит обрывочное, раздробленное на небольшие эпизоды и подаваемое посредством нескольких героев, имеющих даже противоположный взгляд на излагаемые события и факты.

Символизм

Символизм ( франц. symbole — знак, примета) — эстетическое направление, сформировавшиеся во Франции в 1880 — 1890 гг. Шарлем Бодлером (сборник «Цветы зла», «Поэмы в прозе»). Получило широкое распространение в литературе, живописи, музыке. Огромное значение символизм имел в период «Серебряного века».

Предпосылки возникновения символизма:

кризис позитивного мировоззрения и морали (1870 — 1890 гг.)

обостренное религиозное чувство

Символизм в России

Период существования — 1890 — 1910-е гг.

Как литературное течение, символизм в России появился в 1892 году, когда Дмитрий Мережковский выпустил сборник ( в последующем его признали как манифест) «Символы. Песни и поэмы». Именно в этом сборнике наблюдается острое религиозное чувство, необычайное и незамеченное ранее ощущение «мистической тайны бытия». Еще одним манифестом символизма принято считать лекцию того же Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» ( Главная идея лекции — необходимость соединить религию с искусством). В ней он также обозначил признаки нового искусства, утверждая, что мистическое содержание и символы помогут расширить восприятие читателей и русскую словесность в целом. Его манифесты не только произвели фурор, но и получили поддержку в лице многих литераторов. Таким образом символизм получил развитие и приобрел некую долю популярности в России.

К началу 20 века появляется лидер символистов — Валерий Брюсов. Он основал концепции символизма, опираясь на философию Канта и идеи А.Шопенгауэра. Брюсов считал, что главное в искусстве — выражение личности художника.

Поэты, которые выступали со своими произведениями в 1890-х г., основали единый кружок символистов. Многие из них в последующем стали представителями «старосимволистов». Те поэты, которые вошли в данное течение в 1900-х г., стали представителями «младосимволистов».

Два потока символизма в России:

«Старшие символисты» (Дата возникновения: первая половина 1890 гг.). Представители «старосимволистов»: Иннокентий Анненский, Валерий Брюсов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Николай Минский, Федор Сологуб (Тетерников).

«Младшие символисты» (Дата возникновения: 1900- е годы). Представители «младосимволистов»: Андрей Белый (Борис Бугаев), Александр Блок, Вячеслав Иванов, Сергей Соловьев, Эллис (Лев Кобылинский).

На содержание символизма в России также заметно повлияла философия Владимира Соловьева. Образ Святой Софии, воспетый Соловьевым, и послужил источником вдохновения для символистов. Его Святая София — это одновременно ветхозаветная премудрость и идея мудрости, Вечная Женственность и Мировая Дума. Культ Софии с большой трепетностью восприняли А. Блок и А. Белый. Александр Блок называл Софию Прекрасной Дамой, а псевдоним Белого (Бугаева) предполагал посвящение Вечной Женственности.

Печатные издания символистов в России

В введении символистов ( или только печать их произведений) были печатные издания: журналы «Весы», «Золотое руно», «Аполлон», издательства «Скорпион», «Оры».

Предтечи символизма

Общепризнанные предшественники символизма в России А. Фет и Ф. Тютчев.

Черты и особенности символизма:

отражение действительности через символы;

идея о двух мирах (реальном и потустороннем);

разработка звукописи как особого поэтического приема;

религиозные искания;

постижение мира посредством мистики

Акмеизм

Акмеизм или Адамизм ( от греч. akun — цветение) — литературное направление, противостоящее символизму и возникшее в начале XX века в 1912 году в России.

Период существования — 1912—1914-е гг.

Становление акмеизма в России связано непосредственно с деятельностью «Цеха Поэтов», основателями которого являлись Н. Гумилев и Городецкий. Первое заседание данного кружка пришлось на 20 октября 1911 года и в нем участвовали только приглашенные писатели. Изначально, «Цех поэтов» не выпускал своего манифеста и не провозглашал себя каким-либо течением. Спустя только год члены направления отождествили себя с акмеизмом.

Почему акмеизм?

Некоторые литераторы видели истоки названия «акмеизм» в псевдониме Ахматовой, по латыни звучащем как «akmatus» (с греч. acme — острие).

Другие уверены, что термин «акмеизм» («адамизм») был предложен Городецким из-за связи его с Адамом, первым человеком, созданным Богом.

Предпосылки возникновения акмеизма:

спад поэтического подъема 1890-х гг.

доживающий своей «век» символизм

желание видеть явный образ, а не символ

Представители Акмеизма:

Представители акмеизма: Н. Гумилев, С. Городецкий, А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Зенкевич, Георгий Нарбут.

Те, кто только принимал участие в «Цехе поэтов»: Г. Адамович, Василий Гиппиус, Владимир Гиппиус, М. Кузмин, В. Хлебников

Печатные издания акмеистов:

В введении символистов ( или только печать их произведений) были печатные издания: журнал «Аполлон», журнал и издательство «Гиперборей».

Черты и особенности акмеизма:

стремление к художественному преобразованию несовершенных жизненных явлений

самоценность отдельной вещи и каждого явления

ясность и точность поэтического языка

камерность ( произведения, предназначенные для узкого круга читателей)

эстетизм (склонность к изображению прекрасного)

идеализация чувств первозданного человека («Адама»)

отчетливость образов

Футуризм

Футуризм — литературное направление, которое отвергало действительное отображение жизненных явлений и претендовало разрушение всех известных традиций и приемов старого искусства. В России футуризм проявился сначала в живописи, а затем в литературе.

Предпосылки возникновения футуризма:

кризис символизма

Футуризм в России

Период существования — 1912 — 1917 ~ 1919-е гг.

Манифест «Пощёчина общественному вкусу» о провозглашении нового литературного направления — футуризма- появился только в 1912 году группой «Гилея». Основателем колонии футуристов «Гилея» считается Давид Бурлюк.

(Первое упоминание слова «футуризм» найдено в записях Игоря Северянина. Он выпустил сборник в 1911 году «Пролог. Эго-футуризм». Сама идея футуризма (отрицания наследия и традиций) проявилась уже в 1910 году в сборнике будетлян «Садок судей» (группа писателей, которые в последующем стали кубофутуристами).

Футуризм в России был выражен не только группой «Гилея», но и другими — кубофутуризмом, эго-футуризмом, центрифугой, мезонином поэзии.

Направления футуризма в России

Кубофутуристы ("Гилея")

Кубофутуристы стремились соединить принципы кубизма (т.е разложение предмета на составляющие структуры) и футуризма (развитие предмета во времени).

Велимир Хлебников, Елена Гуро, Давид и Николай Бурлюки, Василий Каменский, Владимир Маяковский, Алексей Крученых, Бенедикт Лившиц.

Эгофутуристы

Помимо общей футуристической манеры эгофутуристам характерны культивирование ощущений, использование иноязычных слов, показное себялюбие.

Лидер - Игорь Северянин.

Георгий Иванов, Иван Игнатьев, Рюрик Ивнев, Вадим Шершневич, Василий Гнедов.

"Мезонин поэзии"

Объединение московских эгофутуристов, просуществовавшее несколько месяцев. Не имело манифеста, а значит, явных особенностей.

Вадим Шершневич, Рюрик Ивнев, Лев Зак, Сергей Третьяков, Константин Большаков.

"Центрифуга"

При построении лирического произведения центр внимания специально смещался на синтаксис.

Сергей Бобров, Николай Асеев, Борис Пастернак.

Особенности футуризма:

бунтарство ( против устоев и государства);

выражение массовых настроений толпы;

отрицание культурных традиций;

экспериментаторство в области ритмики, строфики, рифмы;

создание «заумного языка», множество неологизмов;

пафос эпатажа.

Имажинизм

Имажинизм — литературное направление в русской поэзии XX века, представители которого заявляли, что цель творчества состоит в создании образа.

Период существования — 1918 — 1925-е гг.

Имажинизм был сформирован в 1918 году, когда в Москве появил��я «Орден имажинистов» ( название происходит от английского имажинизма (поэтическая школа англоязычных стран называлась в России «Английскими футуристами»)). Создателями ордена стали Анатолий Мариенгоф, бывший футурист Вадим Шершеневич, Сергей Есенин.

Представители:

С. Есенин, Р. Ивнев, А. Мариенгоф, В. Шершеневич.

Печатные издания:

В введении символистов ( или только печать их произведений) были печатные издания: «Имажинисты», «Плеяда», «Чихи — Пихи», «Сандро».

Черты и особенности имажинизма:

эпатаж

анархические мотивы

метафорические цепи

...........................................

🌱Постмодернизм

Постмодернизм (современный, новейший) возник во второй половине ХХ в.

Выделяют две волны постмодернизма:

1950-1971 гг.

Г. Грасс, Дж. Хеллер; в русской литературе Вен. Ерофеев

1980-1990 гт.

У. Эко, П. Зюскинд; в русской литературе - В. Пелевин, В. Сорокин

Для постмодернизма как направления характерны следующие черты:

восприятие мира часто как абсурдного, хастического;

ориентированность на элитарного и массового читателя одновременно (двух- или многоуровневая организация текста для читателей с разным культурным уровнем);

тотальная ирония и пародирование, цитирование и интертекстуальность приобщение всего предшествующего культурного массива;

герой одинокий, растерянный, потерявший духовные ориентиры.

Часто постмодернисты используют приёмы эстетической игры: с жизненными реалиями, с текстом и читателем, с литературными прообразами (архетипами); произведениям постмодернизма свойственны нелинейность письма, литературные эксперименты.

Термин «литература постмодернизма» описывает характерные черты литературы второй половины XX века (фрагментарность, ирония, чёрный юмор и т. д.), а также реакцию на идеи Просвещения, присущие модернистской литературе.

Постмодернизм в литературе, как и постмодернизм в целом, с трудом поддаётся определению — нет однозначного мнения относительно точных признаков феномена, его границ и значимости. Но, как и в случае с другими стилями в искусстве, литературу постмодернизма можно описать, сравнивая её с предшествующим стилем. Например, отрицая модернистский поиск смысла в хаотическом мире, автор постмодернистского произведения избегает, нередко в игровой форме, саму возможность смысла, а его роман часто является пародией этого поиска. Постмодернистские писатели ставят случайность выше таланта, а при помощи самопародирования и метапрозы ставят под сомнение авторитет и власть автора. Под вопрос ставится и существование границы между высоким и массовым искусством, которую постмодернистский автор размывает, используя пастиш и комбинируя темы и жанры, которые прежде считались неподходящими для литературы.

3 notes · View notes

falanster-spb · 6 years

Photo

В издательстве НЛО вышла ещё одна книга Катерины Кларк, крутейшего специалиста по культурной истории Советского Союза, в частности, сталинизму: «Петербург, горнило культурной революции» В уже ставшем классическим исследовании профессора Йельского университета Катерины Кларк раскрывается длинная и противоречивая история формирования советской культуры. Предмет исследования в этой книге — завершающаяся сталинизмом советская культурная революция (конец 1910-х — начало 1930-х годов), истоки которой прослеживаются в дореволюционной истории и различных эстетических программах радикального преобразования жизни. Кларк рассматривает эту эпоху как период борьбы между государством-партией, претендующим на тотальное подчинение сферы культуры, и различными интеллектуальными группами, художественными и академическими, которые, с одной стороны, стремятся направить государство на реализацию утопического проекта, а с другой — использовать его в борьбе с конкурентами. «Старый Петербург» и его интеллектуалы сталкиваются с «новой Москвой» и партией, и из этого контрапункта рождается социалистический реализм, о чем и рассказывается в этой книге. «Считать, что кул��туру сталинизма создавала партия, а интеллектуалы в этом не участвовали, — значит принять официальную советскую бинарную ментальность с ее жестким «или-или». Отношения между партией и интеллектуалами были гораздо более диалогичными, даже несмотря на то, что в руках первой была несравнимо большая власть. Поэтому анализ культурной эволюции как цепи, звенья которой составляли бы партийные постановления, не может быть глубоким и плодотворным». К. Кларк 527 р. Купить книгу с доставкой по России и миру: через наш сайт: https://bit.ly/2CDrYgT через ВКонтакте: https://bit.ly/2pNYpAT

#books #bookstore #russian #stalinism #cultural revolution #st petersburg #communism #cultural history

1 note · View note

linandara · 3 years

Photo

Она не знает, чья вина, в том, что судьба ее так странна: среди людей она одна и каждый шаг горит, как рана. Быть может, прошлой жизни дар была святая беззаботность, потом судьбы слепой удар... Теперь - глухая безнадёжность. Сквозь стылый лес она спешит, ее нездешний холод душит, и зов потерянной души сквозь вьюгу слышен глуше, глуше... Я долго наблюдала за художниками, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не создают грустные, печальные, страшные или даже непонятные работы. Только жизнеутверждающие. И это очень красиво, но не могу не вспомнить социалистический реализм... Этот рисунок теперь на @dailypaintworks #linandara #wonderlust #isitreal #aweandwonderquest #escape #iamdreamer #curiosities #otherness #adventurethatislife #dreamscape #linandaras_art #otherworldiness #art #arte #kunst #fantasticworld #redridinghood #gothic #strange #weird #artcollection #artwork #рисунок #странныйрисунок #feeltheforce #wanderlust #innerwork #mood #wanderfolk #картина (at Садовое товарищество «Отдых») https://www.instagram.com/p/CPYU6qWt9ui/?utm_medium=tumblr

0 notes

xmirs · 4 years

Video

youtube

Анекдот про социалистический реализм

0 notes

sergeipashchenko · 4 years

Photo

Мысли на бегу о принципе воплощенной утопии (соцреализме). По воспоминаниям о выставке «Время в свете соцреализма» в Ставропольском краевом музее изобразительных искусств, решил уточнить для себя – что же это за такой метод, чтобы более вдумчиво рассматривать эти картины (читать эти книги). Итак, социалистический реализм – творческий метод советского искусства, декларативно требующий от художника правдивого, исторически конкретного отображения действительности в её революционном развитии и имеющий целью коммунистического воспитания трудящихся. Было продекларировано, что партийная работа ведет к улучшению жизни трудящихся, к историческому прогрессу. Любое произведение советского искусства должно было отметить хотя бы один, пусть и небольшой шажок, но к светлому будущему. Художники вынуждены были отображать жизнь не такой, какая она есть, а такою, какой она должна быть с точки зрения идеологии. Многие художники искренне пытались через соцреализм обрести основу для жизни созидательной. И это стремление по природе доброе. Однако в лживой системе оно оборачивается неизбежной ложью. Судьба писателей соцреалистического жанра тому подтверждение: горькая кончина М. Горького и В. Маяковского, упадок в конце литературного пути А. Фадеева и М. Шолохова, судьбы А. Толстого, А. Твардовского, Ф. Абрамова… Написал этот текст, посмотрел на эти жизнерадостные картины и понял - а они мне нравятся! Друзья и коллеги, а кому из вас нравятся эти картины? эти книги? (at Stavropol) https://www.instagram.com/p/B-pn8T-JSM0/?igshid=8utl08d4xieb

0 notes

champagne-socialiste · 5 years

Text

О себе говорить трудно, и это всем известно. Хвалить - неловко, бранить - неестественно, пожалуй. И все же - вслед за многими и многими - попытаюсь говорить о себе.

Я родилась и выросла в Средней Азии, регионе, завоеванном Российской империей в 70-е годы XIX века. В рамках феодальных государственных образований, ханств, формировались своего рода 'национальные характеры' бухарцев, хивинцев, кокандцев и проч. Разумеется, местные жители не полагали себя некоей 'единой нацией' или 'народом'. Российская администрация именовала их 'сартами', впоследствии стали называть их 'узбеками'. Основной общественной единицей для местного населения уже и после вхождения этих территорий в состав СССР продолжал оставаться род-клан со всеми вытекающими отсюда последствиями. Впрочем, не следует видеть в родо-клановой структуре проявление специфики 'национальных традиций'. Через этап родо-кланового структурирования прошли фактически все, что называется, 'социальные сообщества'. Затем общественной единицей становится семья, и лишь затем - личность, индивидуум. Конечно, республика предусматривает именно личностное структурирование; если же доминирует родо-клановая структура, то как бы государственное образование ни декларировало себя 'республикой', оно таковой в истинном смысле этого определения быть не может, чему ярким примером является нынешняя ситуация на Северном Кавказе. О том, что собой представляли всевозможные 'представители' среднеазиатских родов-кланов в роли советских чиновников, даже и не знаю, что сказать; здесь нужен даже и не Свифт, и не Салтыков-Щедрин с его 'господами ташкентцами'; нет, здесь нужен какой-нибудь азиатский аналог Босха, не иначе...

Наблюдать жизнь 'коренных местных жителей', в сущности, не представлялось возможным; жизнь эта протекала за глухими стенами внутренних дворов; там разворачивались местные феодальные, родо-клановые драмы. Несомненно, в ХХ веке появилась реальная возможность сложения местного бытописательного романа, в прозе Абдуллы Кадыри, Садреддина Айни, Айбека. Однако 'социалистический реализм' погубил эту хрупкую возможность. Современные среднеазиатские авторы 'подлинной литературы' ориентированы, разумеется, на то, что можно назвать 'традиционным модернизмом', то есть если не на Маркеса и Борхеса, то на того же Салмана Рушди. Жаль будет, если так и не явится мощный прозаик, могущий подвести итог длительному 'родо-клановому периоду' развития Средней Азии...

Еще в Российской империи Среднюю Азию стали использовать как место для ссылки 'неугодных лиц'. Вторая мировая война окончательно превратила этот регион в 'ссыльный'; здесь очутились целые этнические сообщества, которые так или иначе возможно было заподозрить в нежелании поддерживать в военных действиях именно Советский Союз. Вероятно, пальцев на обеих руках не хватит для перечисления - крымские татары, сахалинские корейцы, кубанские греки, немцы, чеченцы, осетины и прочие. 'Европейское население' городов Средней Азии составляли в основном люди, бежавшие в страхе с европейских территорий СССР во время войны и застрявшие, что называется, в Азии; среди них было много евреев с Украины, из Белоруссии; потомки иудаистов-европейцев встретились в Средней Азии с потомками персов-иудаистов, так называемыми бухарскими евреями; пожалуй, даже самый горячий сторонник 'единства еврейского народа' не признал бы их частями некоего единого народа (этноса, нации); иудеи-азиаты были истинными азиатами, жили родами-кланами; евреи из Киева или Харькова уже получили худо-бедно европейское, русское воспитание и образование...

Наиболее теплые чувства у меня остались к грекам, которые попали в Среднюю Азию в качестве политических эмигрантов, когда попытка СССР установить в Греции после второй мировой войны просоветский режим закончилась провалом; в массе своей простые люди, они быстро утратили иллюзии в отношении коммунистической идеологии и мечтали о возвращении на родину... Я благодарна детям этих людей: греческие мальчики и девочки дружно защищали меня от побоев и издевательств в школе. Теперь я думаю, что, возможно, ими двигало неосознанное христианское чувство, ощущение, что юродивых грех обижать. Без моих заступников школа была бы для меня истинным пыточным застенком; до сих пор у меня видны шрамы на пальцах правой руки, это мне руку стеклом резали. Кто подумал бы, будто подобные страсти являлись проявлением антисемитизма, очень сильно ошибся бы: среди моих мучителей было много детей из семей эвакуированных евреев. В своеобразном стихийном единении школьники мучили меня, подобно птицам, терзающим белую особь, альбиноса (классическая 'белая ворона'). Эти мучения соединялись в моем сознании с мучительным неприятием сгущенной атмосферы идеологической лжи, лжи отвратно пошлой в своей прямолинейности.

Разумеется, никакого 'комплекса родины' у меня в отношении Средней Азии не было. Отец мой родился где-то в Галиции в конце XIX века; в Среднюю Азию попал во время войны, после того, как его комиссовали по ранению. Русский язык он в свое время изучил самостоятельно; не получив никакого образования, он много читал. Отец никогда не обращался со мной как с ребенком. По его мнению, Толстой и Бальзак вполне могли входить в круг чтения семилетней девочки. Помню, как он читал вслух 'Войну и мир' и вдруг восклицал: 'Где эти люди? Почему их нет?' И, казалось, слова великого Толстого вот сейчас чудом воплотятся, преобразятся в плоть и кровь, и 'эти люди', Пьер, князь Андрей , Наташа, встанут во плоти перед нами. Отец, не получивший никакого образования, научил меня самому важному: необходимости осмысливать, анализировать прочитанное. Помню, как он говорил мне (я была лет пяти): 'Прочитала - дай критику'... Так, благодаря ему, я поняла специфику слова, бестелесного и могучего одновременно. Скажу, что позднее, благодаря моему мужу Андрею, профессиональному художнику, я, кажется, начала понимать и специфику живописи, когда красота и поэзия рождаются именно из материальности, из 'вещественности' холста, красок, мазков, заливки...

Итак, я чувствовала себя человеком, живущим в ссылке. Моей родиной был русский язык - мой родной язык. Одновременно я все больше увлекалась историей и культурой Балканского полуострова; вслед за новогреческим начала изучать и болгарский язык.

С пяти лет я писала стихи, но серьезно и систематически писать стихи и прозу стала с двенадцати лет. Помню (как давно это было), я пришла... кажется, это было что-то вроде правления союза писателей... Там пришлось мне говорить с человеком, для которого Средняя Азия могла почитаться родиной: он был сыном железнодорожного чиновника, представителя российской имперской администрации. Позднее я слышала об Андрее Митрофановиче Иванове много дурного: его обвиняли в плагиате, в краже чужих стихов. Думаю, эти обвинения безосновательны; стихи он начал писать до рождения той поэтессы, у которой якобы что-то словесное 'украл'. Он показался мне очень старым. Стихи мои подростковые не бранил; только помню, как сказал, что не может 'помочь', и еще: 'Как вы (на 'вы'!) похожи на Ксюшу Некрасову...' Я тогда и не знала, кто это, и не была похожа ни внешне, ни в стихах (я тогда писала рифмованные миниатюры), но много лет спустя сравнил меня с Ксенией Некрасовой уважаемый мною критик и эссеист Михаил Наумович Эпштейн. Это очень лестное для меня сравнение. И, значит, Иванов что-то увидел уже тогда, когда вроде бы и нечего было видеть...

Мои родные не советовали мне поступать в университет. Как можно было поступить в среднеазиатское высшее учебное заведение, не имея пресловутых 'связей'! Тем не менее я поступила на филологический факультет и окончила его с отличием. Учиться мне мешали только мои частые болезни. Преподаватели были по большей части вполне милые люди, многие позволяли мне сдавать экзамены, что называется, 'досрочно', и не посещать лекций. Библиотека в университете была очень неплохая. Я продолжала писать стихи и прозу, продолжала заниматься историей Балканского полуострова. Тему дипломной работы сформулировала так: 'Антологическая и новогреческая тематика в русской поэзии второй половины XIX века'. Так же, как и в школе, друзей у меня в студенческие годы не было; теплые отношения поддерживала только с Ирой Каруби, гречанкой.

После окончания университета я оказалась без работы. С трудом удалось мне устроиться машинисткой в текстильный институт. Казалось, впереди нет ничего, кроме писания 'в стол' и работы 'за кусок хлеба'. Положение местных 'русскоязычных' литераторов, то, что они писали, - все это напоминало слова бунинского персонажа о крестьянской девушке, которая отдалась ему и ела хлеб 'под ним'; с той, быть может, разницей, что ели эти писатели 'хлеб с маслом'; однако все равно 'под ним', под прессом идеологического давления, усиленного местными, провинциальными жесткими требованиями. Впрочем, попадались и сильные волевые личности. Например, Дина Рубина, впоследствии оказавшаяся в Москве, затем в Израиле.

Москва и Ленинград для любого мало-мальски интеллектуального или вовсе необразованного жителя Советского Союза представлялись оазисами настоящей жизни. И до сих пор не могу понять строки Бродского о 'провинции у моря'. Любой провинциал СССР мечтал жить в Москве или в Ленинграде. В столицах была еда - кефир, плавленые сырки, молоко, масло, колбаса, сахарный песок, в столицах можно было купить приличную одежду. В столицах можно было надеяться на какую-то защиту от административного произвола. Наконец, именно в столицах издавались 'приличные' книги и журналы, жили 'приличные' поэты. А театры, а посольства, а возможность доставать и читать изданное за рубежом!.. В свою очередь, московские 'счастливцы' боялись нашествия 'иногородних' - вот приедут и увезут всю колбасу и все сапоги из 'Польской моды'!..

Если говорить серьезно, то эти страшные 'ножницы' между жизненным уровнем 'столицы' и 'провинции' сложились, разумеется, не в СССР, но достались Советскому Союзу от его предшественницы, Российской империи. Система жестких ограничений препятствовала (и препятствует) свободному передвижению по стране. Между тем, совершенно ясно, что город не в состоянии родить и вырастить для себя многочисленных рабочих, парикмахеров, дворников, равно как и немногочисленных талантливых поэтов, актеров, музыкантов. Если население не имеет возможности свободного передвижения по своей стране, значит, страна в кризисе. Поэтому особенно странно слушать ханжеские похвалы 'провинции' от интеллигентов, которые своим детям там жить не пожелали бы. Нет, возможность свободного передвижения, свободной смены места жительства, налаженные коммуникации когда-нибудь уничтожат само устрашающее понятие 'провинция'. Но когда это произойдет?..

Естественно, и я жила в Москве долгие годы без прописки. Я видела 'простых провинциалов', которые наживали туберкулез, работая 'по лимиту' и живя в общежитиях в ужасных условиях. Знаю многих достойных людей, литераторов (конечно, не назову их имен), получивших прописку благодаря фиктивному браку, заключенному за деньги или 'по дружбе'. Третий вариант - настоящий брак по любви; в конце концов мне этот вариант и выпал. Искренне благодарю врачей Игоря Эмильевича Степаняна и Галину Александровну Гольдштейн, которые помогли мне, когда у меня обострился туберкулез, а московской прописки не было; благодаря им меня все-таки лечили и я осталась жива...

Моя университетская преподавательница Лидия Иосифовна Тартаковская и ее муж дали мне телефон Маэли Исаевны Фейнберг. Приехав в Москву, я позвонила ей; она пригласила меня в гости. Благодаря ей я познакомилась с Никой Николаевной Глен. В последнее время о ней часто упоминают в мемуарах. Наверное, я ничего нового к этим упоминаниям не прибавлю, если скажу, что на меня произвели очень сильное впечатление ее талант переводчика-стилиста, ее спокойная сдержанность, ее искренняя доброта. И снова: 'благодаря'. Так вот, благодаря Нике Николаевне Глен и Мирре Ефимовне Михелевич, я получила возм��жность переводить с болгарского и писать внутренние рецензии на произведения болгарских авторов, рекомендовавшиеся к переводу в издательстве 'Радуга' О том, чтобы переводить, например, с английского, нечего было и мечтать; все места здесь были заняты и таких добрых людей, как Ника Николаевна, не имелось...

Мое поколение не успело поучаствовать в известной 'оттепели'; мы тогда были детьми и подростками. А далее начался период пресловутого 'застоя'... Недавно, на проводившемся в Москве международном фестивале поэзии, я слышала Игоря Шкляревского, говорившего о 'кризисе поэзии'. В зале, естественно, сидели поэт на поэте - активные участники 'кризиса'... Нет, у меня о кризисе литературного процесса иное представление. Несомненно, кризис начал 'бурно развиваться' уже после первого съезда советских писателей. Основные приметы кризиса? Цензура, идеологический прессинг; книгоиздательская деятельность, целиком и полностью находящаяся в руках тоталитарного государства. Как следствие: фактический запрет на верлибр, засилье эпигонов, продолжавших традиции поэтов - эпигонов Некрасова... После короткой 'оттепели' возобновились 'кризис' и 'застой'. Кажется, советская поэзия в то время признавала одного 'легального модерниста', Андрея Вознесенского, одного его 'последователя', Петра Вегина, и одного модерниста 'полулегального', ленинградского автора Виктора Соснору... В качестве 'молодых поэтов' должны были восприниматься и воспринимались Ахмадулина, Мориц, тот же Вознесенский. И когда наконец сквозь бреши в 'Берлинской стене' идеологического 'кризисного застоя' прорвались Пригов, Рубинштейн, Нина Искренко, Евгений Бунимович, Сергей Гандлевский и другие, 'молодые поэты' оказались в несомненной растерянности: нелепо было продолжать считаться 'молодыми' и 'модернистами' перед лицом настоящих 'молодых' и подлинных 'модернистов'. А кем считаться, непонятно было. Тогда-то и раздались голоса многих советских поэтов, уже как бы 'бывших', о пресловутом 'кризисе'.

Помню, как в поисках общения я очутилась в 'Лаборатории первой книги', своеобразном литературном объединении, которое курировала поэтесса Ольга Чугай. Здесь поэты, которых 'не печатали', могли почувствовать себя 'участниками литературного процесса'. Здесь я познакомилась с Ольгой Постниковой, Дмитрием Веденяпиным, Александром Воловиком, Аркадием Штыпелем и другими. Здесь, после обсуждения, собранный мною сборник стихов рекомендовали в издательство 'Советский писатель', поэт Александр Юдахин написал положительную рецензию. Сборник какое-то время пролежал в издательстве, затем был возвращен мне.

О том, чтобы публиковать прозу, я и не мечтала. Я слишком хорошо понимала, что ни одно издательство, ни один журнал не опубликуют, например, роман об Андрее Ярославиче, брате и политическом противнике Александра Невского; да еще к тому же этот роман написан от лица вымышленной писательницы Ирины Горской, живущей в Швеции... Нет, никто бы мне такого не позволил!.. Впрочем, и со стихами было не легче. Кирилл Владимирович Ковальджи пытался вместе с другими 'неправильными' стихами 'пробить' и мои. Но Андрей Дементьев и Натан Злотников стояли стеной. Последний, помню, предложил мне 'убрать тему насекомого и имя Лазарь'. Я спросила, что же тогда останется. Он ответил, что 'тема мальчика'. Я поблагодарила и отказалась.

Не помогало мне и то, что я была 'человеком с улицы', не имевшим никаких 'связей'. Естественно, в системе, где на гонорары за поэтические сборники возможно было 'жить', где все журналы и издательства финансировались государством - официальный 'литературный процесс' вовсе не был заинтересован в открытии новых имен. Умилительное зрелище Некрасова и Григоровича, бегущих к Достоевскому, как-то не представлялось возможным во времена 'застоя'. Реальное развитие поэзии происходило в полулегальных кружках; впрочем, это описал покойный А. Я. Сергеев в 'Альбоме для марок'.

И все же находились люди, которым и мои стихи просто нравились; хотя люди эти писали стихи совсем иные; однако у них хватало широты взглядов, чтобы ценить стихи, не похожие на их стихи... Ольга Чугай, Александр Юдахин, Кирилл Ковальджи, Лазарь Вениаминович Шерешевский - удивительный человек, человек энциклопедических гуманитарных знаний, к советам и критическим замечаниям которого я считаю за честь прислушиваться...

Между тем подул пресловутый 'ветер перемен'. Нам казалось, он подул всего лишь 'в очередной раз'; мы еще не совсем понимали, что грядет новая эпоха, просто новая эпоха. Да, все может обернуться 'хуже', что называется; все может сделаться гораздо страшнее. Но прошлое не возвратится никогда...

Для меня первые признаки 'нового времени' были несколько своеобразны. Например, Александр Юдахин включил в группу поэтов, которые должны были выступить в большом зале Дома литераторов, и меня. Татьяна Бек, Олеся Николаева, Михаил Поздняев были (и остались) людьми одаренными. Но все они были детьми членов союза писателей; это не беда и не вина, но в определенной степени облегчало им жизнь. Они знали друг друга, возможно, еще по каким-нибудь детским утренникам для 'писательских детей'. На меня они поглядывали, как на какого-то диковинного зверя, обезьяну, сбежавшую из зоосада. На них была нормальная одежда, на мне - красная юбка 'с чужого плеча'. Они имели, естественно, московскую прописку и нормальное жилье; я скиталась, нарушая закон... Помню (выступали в 'алфавитном порядке'), как после трех громкоголосых поэтесс Поздняев читал кротко и смиренно; именно его стихи об Андрее Юродивом мне и запомнились...

Когда-то Ника Николаевна Глен дала мне роман болгарской писательницы Благи Димитровой 'Лавина'. На родине автора этот роман был раскритикован как 'антипатриотичный'. Я с удовольствием перевела его 'в стол'. И вот Татьяна Прокопьева, переводчица, получила возможность составить для издательства 'Физкультура и спорт' сборник произведений болгарских авторов, посвященных проблемам спорта. А 'Лавина' как раз роман о группе альпинистов!.. Сборник получил название 'Старт'. В предисловии к нему я наконец-то сумела сказать открыто о многих проблемах болгарской культуры, отнюдь не спортивных. Но главное: 'Лавина' появилась на русском языке...

Ростислав Леонидович Рыбкин, с которым я познакомилась благодаря той же Татьяне Прокопьевой, составитель сборников фантастики, переводчик и талантливый лингвист, дал мне возможность опубликовать перевод романа финской писательницы Леены Крон 'Мой друг - птица'. В журнале 'Трезвость и культура' появились мои переводы романов Агаты Кристи 'Встреча со смертью' и Эриха Кестнера 'Похищенная миниатюра'. Затем был опубликован и мой давний перевод романа Вольдемара Бонзельса 'Пчела Майя и ее приключения'. В свое время мне очень нравилась эта книга, и я написала десять книг, продолжающих философические приключения героини Бонзельса; причем, разумеется, она попадала в мир русского фольклора...

И, наконец, Рыбкин спросил меня, не пишу ли я прозу. Я обрадовалась (как он догадался!) - конечно, пишу... А нет ли у меня какой-нибудь фантастики листа на два?.. Есть! И на два, и на три, и на тридцать... Нет, моя фантастика не была в стиле братьев Стругацких или Кира Булычева, но, несомненно, я писала (и пишу ) именно фантастику... Так, с легкой руки Рыбкина, в журнале фантастики 'Четвертое измерение' (1991, ? 1) была опубликована моя повесть 'Флейтистка на Часовом холме'. Повесть эта была написана не от лица вымышленного автора и представляла собой фрагмент цикла рассказов и повестей о вымышленной балканской стране Тавиластан-Рокарья. Еще недавно никто бы эту повесть 'не пропустил', а теперь ее просто-напросто... не заметили как таковую, вместе со всеми ее политическими смелостями и прогнозами, которые - увы! - сбылись и продолжают сбываться.

Затем я познакомилась в издательстве 'Физкультура и спорт' с Иваном Приставкиным, который попросил 'какую-нибудь фантастику' для издательства 'Московские новости'. Надо сказать, что я ведь никого никогда не собиралась мистифицировать. Просто жизнь всегда была такая мучительная, просто всегда было ощущение, что я - это не только тот набор мыслей, чувств и сведений, частично навязанных мне, частично развившихся во мне, который я знаю с детства, но и еще какие-то люди, личности , со своими свойствами, которых я как будто придумываю, а они на самом деле существуют, просто я должна их придумать, и тогда они окончательно оживут, и чтобы они жили, надо от их лица писать стихи и прозу... И во всем этом я вовсе не оригинальна. Подобную потребность жить еще иными творческими личностями испытывали многие. О классических примерах, таких, как Клара Гасуль и Иакинф Магланович, созданные Проспером Мериме, или Иван Петрович Белкин, начавший свое существование под пером Пушкина и продолживший его в 'Униженных и оскорбленных', можно не говорить. Но что заставило молодого, еще не имеющего опыта личной семейной жизни Льва Николаевича Толстого написать повесть от лица молодой женщины - 'Семейное счастье'? Почему явилась на свет Черубина де Габриак? Что заставило двадцатитрехлетнего Пьера Луиса перевоплотиться в античную красавицу, поэтессу Билитис? Почему Геннадий Фиш на какое-то время сделался Джеймсом Аркрайтом?..

Приставкин просил у меня 'небольшую вещь'. Я решила, что лучше всего здесь подошла бы повесть о потомках Лилит, которую я написала в девятом классе после того, как прочитала рассказ писателя начала века Давида Айзмана о еврейской российской семье, занесенной судьбою во Францию. Такой эмигранткой стала и моя Жанна Бернар, и ее героиня Анна. Мне хотелось показать людей, словно бы заблудившихся во времени и пространстве, чувствующих некую угрозу, витающую в воздухе; они мечутся, не в силах понять происходящее, обвиняют друг друга, они гибнут, а уцелевшим кажется, что жизнь совершенно обновилась и больше не сулит никаких угроз... Повесть называется 'Платье цвета луны' (известное - Цветаевой - '...одно цвета месяца, другое - цвета зари')... Но рассказать Приставкину все как есть и дать текст именно как мой текст, написанный от лица вымышленного автора, я побоялась. Я не была уверена (и, как выяснилось в дальнейшем, не напрасно), что в этом случае текст будет опубликован. 'Платье цвета луны' было впервые издано в 1992 году под одной обложкой с повестью Дюма-отца 'Тысяча и один призрак'. Я говорила друзьям: 'У нас с Сашей вышла книжка'. И на вопрос: 'С каким Сашей?' отвечала: 'Да с Дюма-отцом'...

Издательству Русанова я предложила свой проект серии 'Клуб самоубийц', куда включила произведения 'моих авторов', покончивших с собой (в сущности, я всегда понимала, что когда с кем-либо из них это случается, он или она совершают это как бы вместо меня). В этот же свой проект я включила и один подлинный мой перевод: неоконченный роман Стефана Цвейга 'Кристина Хофленер'. Остальные переводы были мнимыми; на самом деле это все была моя проза, написанная от лица вымышленных авторов. Вышло две книги, в которые вошли четыре романа с биографиями авторов: 'Платье цвета луны', Якоб Ланг - 'Тайна магического знания', Сабахатдин-Бора Этергюн - 'Призрак музыканта' и Клари Ботонд (общий псевдоним Марии Киш и Михая Варади) - 'Любовники старой девы'. Меня в этом романе интересовала проблема выбора как философской категории. Безоглядно выбирают герои, помещенные в сказочное перекрестье средневековья восточного и средневековья европейского; выбирают и авторы, Мария и Михай, вынужденные после событий 1956 года эмигрировать из Венгрии... Я работала с редактором Анной Голосовской. Иногда мне казалось, что она все поняла и можно ей открыться. Но слыша похвалы моим авторам, я все же решила не рисковать. Я много переводила и текст переводной отличу от текста оригинального с первых строк. И мне было, честно говоря, не очень понятно, как могут мои тексты принимать за переводы, а моих авторов за подлинных зарубежных почти классиков... Глупо выглядит человек, хвалящий самого себя, но все же рискну предположить, что моим издателям просто-напросто не приходило в голову такое: чтобы все эти 'вполне-вполне' тексты написала всего лишь я, несчастная чудачка, голодная, в обносках... В альманахе 'Арион', публикующемся в том же издательстве Русанова, было напечатано одно мое небольшое стихотворение. В тексты романов также вошли мои стихи... Но ведь настолько ясно, что это не переводы, а стихотворения того же автора... Странно!..

О том, что такое издательский договор, к чему он обязывает обе стороны, я и не думала. И у меня есть оправдание: ведь те договоры, которые я подписывала с советскими издательствами, например, с 'Физкультурой и спортом', являлись по сути своей чистой формальностью; то есть никто ни с кем не договаривался, просто я подписывала стандартный официальный документ. И когда я рассказала о своей прозе представителям другого издательства и у меня попросили тексты для публикации, те же, что должны были выйти в издательстве Русанова, я тексты дала, думая лишь о том, что вот, мне еще заплатят. А на самом-то деле я ведь нарушила договор! Но меня привлекло и то, что в новом издательстве я могла не скрывать свое авторство хотя бы формально, хотя фактически меня просили указывать свою фамилию лишь как фамилию 'переводчика'. Разумеется, издательство Русанова сердилось справедливо. Но издание моей серии было все же прекращено именно потому, что мне пришлось сознаться в своем авторстве. 'Ряд' зарубежных классиков оказался одним человеком - Фаиной Гримберг. Впрочем, можно (и по-своему справедливо) полагать, что не следует обманывать читателя. В издательстве остался мой перевод Цвейга, экземпляров у меня нет. Жаль!

Из тех моих вымышленных авторов, которые увидели свет, мне особенно дорог Якоб Ланг, такой серьезный, сложный, философствующий прозаик с наклонностями поэта. Один из его романов - 'Наложница фараона' - я писала несколько лет, изучая особенности иудейского ткачества и ювелирного дела в средневековой Европе; главными персонажами романа были ткачиха и ювелир. К творчеству Ланга примыкало и творчество Марианны Бенлаид (она же Мария Шварцкопф); из цикла ее новелл 'Моя деревня Матана. Иудейские пасторали' опубликовано было две - 'Демоны пустыни' и 'Косматая на тропе любви'. Мои 'писатели-евреи', Жанна Бернар, Якоб Ланг, Марианна Бенлаид, естественно, тесно и, можно сказать, неразрывно связаны с темой Холокоста; им не уйти от интерпретации бесконечного разнообразия оттенков и тональностей обреченности, трагической обреченности.

Конечно, меня огорчало, что я фигурирую лишь в качестве 'переводчика', что зачастую приходится сокращать биографические очерки, рассказывающие об 'авторах'... Но более всего огорчали обложки. Ведь под такого рода пестрыми 'корочками' могли обретаться тексты весьма определенного рода; и уж никак не мои. Так, в сокращенном варианте, без необходимых примечаний, вышел роман 'Падение, величие и загадки прекрасной Эмбер', в котором я сделала осторожную попытку осмыслить меру влияния Достоевского на европейскую культуру ХХ века...

'Падение, величие и загадки прекрасной Эмбер' принадлежали Катарине Фукс (она же Кэтрин Рэндольф), писательнице, мучительно метавшейся между английскими и немецкими своими 'корнями'. Удалось опубликовать еще один ее роман: 'Красавица'. Фамилия 'Фукс' должна была маркировать определенное влияние чешского прозаика Ладислава Фукса, автора великолепного романа 'Мыши Наталии Мосхабровой'...

По моему замыслу, все мои вымышленные авторы (и я вместе с ними) представляют собой некий 'альтернативный' литературный процесс; со своими традиционалистами и модернистами. Они все разные; но объединяет их то, что все они - странные, чудны'е люди (и я такая)...

Трилогия 'Судьбы турчанки, или Времена империи' написана была от лица двух авторов: турка Этергюна и болгарки Софии Григоровой-Алиевой. Философия сложения и распада огромного, полиэтнического и поликонфессионального государственного организма - вот что занимало меня, вот о чем я попыталась сказать; порою излагая именно убеждения не свои, но 'авторов'. Опубликовать трилогию полностью, с объяснением моего метода, с указанием меня как автора, с биографическими очерками о вымышленных авторах, удалось в издательстве 'Терра' в 1997 году. Третья часть - 'Я целую тебя в губы' - была опубликована в журнале 'Дружба народов', в ? 9 в 199 4 году (журнальный вариант). Об этом стоит сказать подробнее. Как и всякое издание, живущее на дотации, журнал 'Дружба народов' вовсе не был заинтересован в поиске новых авторов; имелся определенный круг 'своих' авторов; авторов, порекомендованных кем-либо . Я знала, что многие мои знакомые, пришедшие в редакцию 'с улицы', едва ли не годами дожидались прочтения своих рукописей. Рукописи пропадали, терялись, упорно не читались. Поэтому я принесла в редакцию третью часть своей трилогии как роман болгарской писательницы. Моя приятельница, болгарка, даже (на всякий случай) написала доверенность, согласно которой доверяла мне перевести свое произведение и опубликовать 'под псевдонимом 'София Григорова-Алиева' (имя и фамилия вымышленного автора имеют определенный смысл; поэтому я не могла воспользоваться именем и фамилией моей болгарской приятельницы). Роман был принят и опубликован. Затем у меня попросили бумагу о том, что автор согласен на гонорар в рублях. Я сказала, что я и есть автор и на гонорар в рублях согласна. Реакция на мои слова удивила меня. Пьецух закрыл лицо руками, Холопов принялся бранить меня с полной серьезностью, милейшая Татьяна Аркадьевна охала и вздыхала... Обманули их, оскорбили!.. В их курятник залетела ворона...

В это время я на одном из вечеров в библиотеке имени Чехова познакомилась с Игорем Шевелевым. Ему понравилась моя проза, он написал обо мне несколько статей; в частности, одна из них появилась в 'Огоньке', другая - в 'Независимой газете'. Он оказался одним из тех, кто ценит автора за написанное, а не за родственные, или иные какие-то связи, не за 'социальную репутацию'...

Издательство 'Московский лицей' опубликовало две мои работы по русской истории, в жанре, охарактеризованном Л. В. Шерешевским как 'вольные исторические беседы'. Эти книги - 'Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблемы' и 'Рюриковичи, или Семисотлетие 'вечных' вопросов' - не остались без откликов, из которых интересными были статьи: К. Кедрова ('Новые Известия') и Ильи Смирнова ('Первое сентября').

Конечно, мне хотелось увидеть опубликованным хоть один роман из моей 'русской серии'. Действительность, как говорится, превзошла все ожидания: опубликованы были даже два романа. 'Гром победы' - памфлет с элементами лирики - о судьбах ближайших наследников Петра I; и 'Недолгий век, или Андрей Ярославич' - очень дорогой мне текст, на который потрачено много сил моей души. Фрагменты важной для меня трилогии 'Друг Филострат, или История одного рода русского' я включила в книгу 'Рюриковичи...' Увидит ли когда-нибудь свет эта моя трилогия, не знаю. Ведь один из главных ее героев - поэт XVIII века, автор известного 'Слова о полку Игореве' (прочитав монографию Андрэ Мазона о 'Слове', я стала сторонницей именно версии о написании этого текста в XVIII веке; любопытно, что этот труд Мазона до сих пор не вышел в свет на русском языке; таким образом, читатель, не знающий французского, может ознакомиться лишь с критикой концепции Мазона советскими филологами).

С моим 'Другом Филостратом...' (имя Филострат, естественно, сразу же отсылает к Вагинову) связана одна наша общая с Л. В. Шерешевским мистификация. Действие трилогии охватывает время с XIV по вторую половину ХХ века; среди персонажей есть поэт Андрей Иванович, погибший в ссылке в 1947 году. Стихи его написал Л. В. Шерешевский. Кстати, и сам он - один из персонажей романа. На одном из вечеров в ЦДЛ Лазарь Вениаминович прочитал эти стихи и отрывок из романа, представляющий собой его воспоминания о погибшем. Стихи поразили слушателей. Но мы были неразумны и пояснили, что все это фрагменты романа. Слушатели огорчились: оказалось, что вместо опального, 'забытого' поэта стихи эти написал всего лишь хорошо им знакомый человек. Соловей в который раз оказался всего лишь маленькой серенькой птичкой...

В издательство 'Армада' я пришла 'с улицы' (как часто я повторяю это выражение), узнав о том, что 'Армада' издает несколько серий русских исторических романов. Серии эти были тематическими: 'Рюриковичи', 'Романовы', 'История России в романах'. Разумеется, авторы, попавшие в эти серии, оказались самыми разными. Конечно, я не разделяю убеждений Балашова, например, но я не могу назвать его 'слабым' писателем. А находиться под одной 'серийной' обложкой с таким прекрасным стилистом, как Георгий Блок ('Московляне'), - просто честь. Я оценила преимущества 'серийности': мои политические убеждения не совпадали не только с убеждениями Балашова, но и с убеждениями кураторов издательства. Тем не менее издательство выпустило два моих романа. 'Недолгий век, или Андрей Ярославич' написан от имени Ирины Андреевны Горской, эмигрантки в третьем поколении, живущей в Швеции. Ирина - поклонница Бергмана и Артура Лундквиста. Поэтому Свейское королевство в 'Андрее Ярославиче' во многом исходит из 'Седьмой печати' Бергмана. Второй роман, выпущенный в издательстве 'Армада', - 'Гром победы' - написан просто мною самой (случается со мной и такое)... Наличие интересных текстов для серий оказалось важнее политических убеждений. Таким образом, вышли в свет два подлинно 'альтернативных' романа о русской истории. Художественных достоинств не касаюсь, не мне о них судить...

Хочу отметить, что и в 'Армаде', и в 'Терре' с моими текстами работали по единственно верному, на мой взгляд, принципу, о котором так точно написал Юрий Дружников: 'Можно ли представить себе самого среднего дореволюционного русского писателя, переписанного издателями от корки до корки? [...] Нет у меня ни единой книги, рассказа, статьи, опубликованных в Советском Союзе до эмиграции, без мерзости рукоприкладства. Только на Западе узнали мы, что такое публиковаться. Это значит, редактор или издатель просто прочитал, и ему либо понравилось, либо нет. И если да, то не трогают ни запятой' (Ю. Дружников 'Судьба Трифонова, или Хороший писатель в плохое время'). Вот и мы в России узнали, 'что такое публиковаться'. Мои тексты 'подошли' издательствам, и издательства выпустили мои тексты в свет, 'не трогая ни запятой'. Невольно вспоминаю, как переводила я свой первый 'заказной' рассказ (болгарского прозаика Дончо Цончева), как я старалась, как 'делала стиль и ритм'. И как выглядел рассказ после 'редактуры', произведенной человеком, не имевшим представления ни о 'стиле', ни о 'ритме'... Впрочем, советский редактор был 'штатной единицей', государство платило ему зарплату именно за то, что он приводил разные тексты к 'единому знаменателю ' . И казалось, все тексты написаны одним и тем же автором, пишущим на каком-то 'среднем', искусственно усредненном языке. Таких редакторов, как Ника Николаевна Глен, можно было по пальцам пересчитать. Но я все же думаю, что за текст 'отвечает' именно автор , и никто другой.

Скажу еще о стихах. Было у меня несколько публикаций с легкой руки Александра Шаталова. Две из них (в альманахе 'Истоки' в 1986 году и в антологии 'С земли до звезд встает Москва...' в 1989 году) мне предложили подписать какой-нибудь 'фамилией на -ова'. Я подписалась: 'Фаина Рябова'. Но стихотворение 'Нестинарка' было опубликовано (в сборниках 'Перекличка времен' и 'Розы на редутах') уже под фамилией Гримберг. Помню, как М. Н. Эпштейн в 'Дне поэзии' объединил в одну 'группу' Ивана Жданова, Ольгу Седакову и меня; но мои стихи 'День поэзии' не пропустил. Маленький сборник моих стихотворений 'Зеленая ткачиха' вышел в 1993 году на средства М. Н. Эпштейна и М. П. Шишкина. В 1997 году в издательстве 'Арго-Риск' была опубликована поэма 'Андрей Иванович возвращается домой' на средства Дмитрия Белякова. Я хотела бы поблагодарить Дмитрия Кузьмина, поэта, критика, своеобразного координатора литературного процесса: то, что он написал обо мне, дало мне возможность почувствовать себя полноценным литератором...

А вообще-то жизнь в бедности и фактической непризнанности, в постоянной тревоге о том, как будем жить завтра, что будем есть послезавтра, не способствует хорошему самочувствию, уверенности в себе. Помню, как Ольга Ермолаева, одаренная поэтесса, сказала мне: 'В разреженном воздухе ваших стихов читатель не сможет дышать'... Боюсь, что скоро читателю придется дышать весьма тяжелым воздухом. Все более определяется некая кардинальная направленность гуманитарной деятельности самых различных авторов. Когда самые разные личности пишут фактически об одном, это означает (опять же, на мой взгляд), что фашизм и нацизм становятся все более востребованными и престижными, особенно среди молодежи. Оно и понятно: люди нуждаются в новой идеологии величия, которая заместила бы давнее 'православие, самодержавие, народность' и недавнее чувство всеобщей причастности к 'великому и могучему' СССР. Все мы ждали чего-то нового. Ну, вот оно, 'свобода приходит ногами', перефразируя поэта. Или, как заметил другой поэт, мой друг Аркадий Штыпель:

В царстве мертвых ни души: Свет потух и все ушли.

Да, 'свет потух', и вся запредельность выходит наружу... Что же делать, когда нет ни чая, ни успокоительного к чаю варенья? Что делать? Конечно, продолжать писать. Стихи, прозу, картины. И вспоминать слова Леонардо да Винчи о том, что надо служить людям и доставлять им удовольствие. И, должно быть, чем ты самостоятельнее в своем творчестве, тем более ты служишь людям. Такая судьба!..

0 notes

traloni17 · 6 years

Link

0 notes

mitzvatemet · 6 years

Text

Домашний еврей Сталина

https://mitzvatemet.com - каталог еврейских захоронений и мемориалов Беларусь, Украина и др.

КАК «РЕВОЛЮЦИОНЕР» — ОН БЫЛ ИСКЛЮЧЕН ИЗ ЦАРСКОЙ ГИМНАЗИИ, КАК «ВРАНГЕЛЕВСКИЙ ШПИОН» — УЕХАЛ ОТ БОЛЬШЕВИКОВ В ЕВРОПУ, ГДЕ НЕОЖИДАННО ДЛЯ ВСЕХ СТАЛ «ЗОЛОТЫМ ПЕРОМ» СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДЫ. ПОЗЖЕ НАЦИСТЫ НАЗЫВАЛИ ЕГО «ДОМАШНИМ ЕВРЕЕМ СТАЛИНА», ОН ЖЕ В ОТВЕТ РИСОВАЛ ПЛАКАТЫ «УБЕЙ НЕМЦА!» ТОЛЬКО ЕГО ЗАМЕТКИ С ФРОНТА СОЛДАТЫ НЕ РЕШАЛИСЬ ПУСКАТЬ НА САМОКРУТКИ. ОН ПОЛУЧАЛ ОДНУ СТАЛИНСКУЮ ПРЕМИЮ ЗА ДРУГОЙ, НО СРАЗУ ПОСЛЕ СМЕРТИ ВОЖДЯ НАПИСАЛ ПРОГРЕМЕВШУЮ «ОТТЕПЕЛЬ». Илья Эренбург родился 27 января 1891 года в Киеве в зажиточной еврейской семье. Деньги в дом приносил отец, инженер и купец второй гильдии, мать же была домохозяйкой. Исходя из этого, строилось и постоянное противостояние родительских характеров — набожного материнского и резкого отцовского. Впоследствии окажется, что юный Эренбург впитает в себя и то и другое, в будущем отличаясь, с одной стороны, непримиримостью суждений, но с другой — хладнокровным спокойствием и умением гасить в себе самые сильные эмоции. Сладко-хмельное детство — вполне себе в прямом смысле этого слова, потому что в возрасте четырех лет Эренбург переехал с семьей в Москву, где отец стал директором Хамовнического пивомедоваренного завода, — плавно перетекло в степенную жизнь гимназиста. Здесь-то на Эренбурга и обрушился пласт революционных идей. Так что во время революции 1905–1907 годов он вместе со своим лучшим другом Николаем Бухариным — будущим членом Политбюро ЦК КПСС — уже строил баррикады возле Кудринской площади и принимал участие в студенческих демонстрациях. После же подавления восстания Эренбург продолжил распространять листовки с революционными призывами. Его, 17-летнего и неопытного, быстро заметила полиция — он был арестован как «районный агитатор» и отчислен из гимназии. Отсидев полгода в тюрьме, Эренбург вышел на свободу благодаря залогу, который за него внесли родители, и тут же уехал во Францию. Поселившись в Париже, он встречался с Лениным, Луначарским и другими известными большевиками, однако вскоре жизнь парижской богемы поглотила его. Эренбург отошел от революционной политической жизни и стал писать стихи, за несколько лет выпустив сборники «Стихи» (1910), «Я живу» (1911) и «Будни» (1913). Во время Первой мировой войны Эренбург устроился корреспондентом русских газет «Утро России» и «Биржевые ведомости», описывая увиденные им людские страдания на франко-германском фронте. В феврале же 1917 года вернулся в Москву, с критикой обрушился на большевиков, уехал в Крым, а при повторном возвращении был уже арестован как «врангелевский шпион». От расстрела его спасло заступничество Бухарина, в то время уже видного политического деятеля. Тем не менее из страны Эренбург решил опять уехать: в 1921 году он эмигрировал в Европу, сохранив при этом советский паспорт. Год во Франции, год в Бельгии, три года в Берлине. Одна за одной начали выходить его книги: «Лик войны», философско-сатирический роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников», в котором дана мозаичная картина жизни Европы и России времен Первой мировой войны и революции, роман «Трест», рассказы «Тринадцать трубок». Стиль и идеи молодого писателя пришлись по душе советской пропаганде — Эренбург становится постоянным корреспондентом «Известий», участвует в международных конгрессах, выступая на них как советский писатель-антифашист, под впечатлением увиденных во время визита на родину строек первых пятилеток пишет романы «День второй» и «Не переводя дыхания». Тем не менее возвращаться в Союз Эренбург не спешил: участвовал в гражданской войне в Испании, после вновь жил в Париже вплоть до захвата его немцами. Именно тогда писатель опять переехал в Москву, где буквально сразу же опубликовал роман «Падение Парижа», за который вскоре был удостоен Сталинской премии. В годы Великой Отечественной войны Эренбург уже считался лицом сталинской пропаганды. Он писал по нескольку антифашистских статей в день, работая военным корреспондентом газеты «Красная звезда», и именно ему принадлежало авторство лозунга «Убей немца!». Нацисты называли его «домашним евреем Сталина», а Гитлер лично давал распоряжения поймать и повесить писателя. На фронте же его заметками и статьями зачитывались. Как позже вспоминал Константин Симонов, во многих партизанских отрядах существовали даже официальные приказы: «Газеты после прочтения употреблять на раскурку, за исключением статей Ильи Эренбурга». «Это поистине самая короткая и самая радостная для писательского сердца рецензия, о которой я когда-либо слышал», — писал Симонов. Именно из его материалов советское население узнавало о злодеяниях фашистов, о фактах уничтожения нацистами евреев. В 1942 году Эренбург вошел в печально известный Еврейский антифашистский комитет, вел активную деятельность по сбору и обнародованию материалов о Xолокосте на территории СССР. Вместе с Василием Гроссманом вписывал еврейские судьбы в годы войны в знаменитую «Черную книгу», которая при жизни авторов так и не была опубликована. «Я — русский писатель, но покуда на свете будет существовать хотя бы один антисемит, я буду с гордостью отвечать на вопрос о национальности: “Еврей”. Мне ненавистно расовое и национальное чванство», — часто говорил Эренбург. В 1944 году писателя наград��ли первым орденом Ленина (второй он получит в 1961 году), а вскоре генерал де Голль вручил ему орден Почетного легиона — за творчество о Франции в годы войны, за вдохновенные статьи, перепечатываемые французскими подпольными изданиями. Однако после победного завершения Великой Отечественной войны над беспартийным Эренбургом нависла грозовая туча. Причем случилось это, как ни абсурдно, после выхода в свет его романа «Буря». «Я предлагаю товарища Эренбурга из Союза советских писателей исключить за космополитизм в его произведениях», — четко обозначил повестку дня на одном из собраний писатель Алексей Сурков. «Да, согласен, во время Отечественной войны он писал нужные, необходимые для фронта и тыла статьи, — поддержал его писатель Николай Грибачев. — Но вот в своем многоплановом романе “Буря” он похоронил не только основного героя Сергея Влахова, но и лишил жизни всех русских людей — положительных героев. Писатель умышленно отдал предпочтение француженке Мадо. Невольно напрашивается вывод: русские люди пусть умирают, а французы — наслаждаются жизнью?» «Да Эренбург — еврей! — продолжил Михаил Шолохов. — По духу ему чужд русский народ, ему абсолютно безразличны его чаяния и надежды. Он не любит и никогда не любил Россию. Тлетворный, погрязший в блевотине. Запад ему ближе. Я считаю, что Эренбурга неоправданно хвалят за публицистику военных лет. Сорняки и лопухи в прямом смысле этого слова не нужны боевой советской литературе…» И так далее. В конце обсуждения слово для «покаяния» предоставили самому Эренбургу. Он, выйдя на сцену и взглянув на «сотоварищей», сказал: «Вы только что с беззастенчивой резкостью, на которую способны злые и очень завистливые люди, не только осудили на смерть мой роман “Буря”, но и сделали попытку смешать с золой все мое творчество…» Далее он зачитал несколько положительных отзывов о последнем романе, в том числе и от рабочих, которые, по задумке разоблачителей, должны были быть оскорблены, но вместо этого читали роман Эренбурга вслух во время обеденных перерывов и перекуров, в кругу друзей по вечерам. После этого писатель выдержал многозначительную паузу. Но потом вновь заговорил: «Разрешите мне свое выступление закончить прочтением еще одного письма, самого дорогого из всех читательских отзывов, полученных мной за последние 30 лет. Оно лаконично и займет у вас совсем немного времени». Расправил бумажку и продекламировал: «Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал вашу чудесную “Бурю”. Спасибо вам за нее. С уважением, И. Сталин». Те, кто только что на чем свет стоит ругали Эренбурга и готовы были единогласно проголосовать за его исключение, преобразились, посветлели лицом и без всякого стыда стали е��у аплодировать. «Товарищи! Подытоживая это важное и поучительное для всех нас совещание, я должен сказать со всей прямотой и откровенностью, что писатель и выдающийся журналист Илья Григорьевич Эренбург действительно написал замечательную книгу, — взял на себя ответственность итогового слова Алексей Сурков. — Он всегда был на переднем крае наших фронтов в борьбе за социалистический реализм. Мы с вами обязаны осудить выступающих здесь ораторов. “Буря” Эренбурга — совесть времени, совесть нашего поколения, совесть и знамение эпохи…» В 1948 году за роман «Буря» Эренбург получил Сталинскую премию первой степени. А в 1952 году писатель стал первым из всего двух лауреатов — советских граждан, кто получил Международную Сталинскую премию «за укрепление мира между народами». Через много лет после смерти Сталина он писал о том времени: «При Сталине наш народ превратил отсталую Россию в мощное современное государство… Но, как бы мы ни радовались нашим успехам, как бы ни восхищались душевной силой и одаренностью народа, мы не могли жить в ладу со своей совестью и тщетно пытались о многом не думать…» Эренбург всегда отличался своей принципиальной позицией по многим вопросам. Например, после провала проекта по созданию Еврейской республики в Крыму была найдена альтернатива. Нашли ее тогда на Дальнем Востоке, но быстро о ней забыли. На фоне же создания настоящего Государства Израиль «биробиджанский проект» решили реанимировать, чтобы не допустить роста сионистских настроений у советских евреев. Эренбурга же, как главного еврея, «просто попросили» подписать «Воззвание к евреям СССР», в котором евреев призывали к «добровольному» переселению в Биробиджан. Эренбург отказался. Мало того, впоследствии писатель давал определение Еврейской автономной области как новому гетто и заявлял, что при Сталине он выжил по чистой случайности: «Я выжил не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею».

После смерти Сталина обстановка в стране изменилась. В 1954 году Эренбург пишет произведение «Оттепель», где подробно расписывает ужасающие факты недавнего прошлого — например, провокационного «дела врачей» — и высказывает надежды на перемены. Именно по названию повести и стали именовать «оттепелью» недолгий период послаблений в начале правления Никиты Хрущева. С 1959 года Эренбург начал работу над мемуарами «Люди, годы, жизнь», считая их «последним заданием жизни». Отдельными готовыми частями мемуары стали почти параллельно публиковаться в журнале «Новый мир». Поначалу их активно цензурировали эксперты отдела культуры ЦК КПСС, однако после личной встречи Эренбурга с Хрущевым правки сошли на нет. Воспоминаниями писателя, где были четко очерчены портреты многих деятелей культуры — как отечественной, так и зарубежной, советская интеллигенция будет зачитываться еще несколько десятилетий подряд. Сам же Эренбург, закончив мемуары, стал постепенно уходить в тень на фоне затяжных болезней. В марте 1966 года он подписал письмо против реабилитации Сталина, еще чуть более чем через год — скончался от обширного инфаркта миокарда. На его могиле на Новодевичьем кладбище был почти сразу же установлен памятник. На нем виднеется профиль Ильи Эренбурга, выбитый на камне по рисунку его друга Пабло Пикассо.

Оригинал взят у:

Алексей С. Железнов

Алексей ВИКТОРОВ http://www.jewish.ru

#История и культура #евреи #mitzvatemet #jewish #память

0 notes