#постколониальный

[rfo-ona]

Многообразие феминистской мысли

Авторки: Розмари Тонг и Тина Фернандес Боттс Перевод: Жанна Нейгебауэр (Москва)

Работая над пятым изданием нашей книги «Феминистская мысль» (Feminist Thought), мы всё больше и больше убеждались в том, что феминистская мысль не поддаётся чёткой категоризации и делению на школы. «Междисциплинарная», «интерсекциональная», «взаимосвязывающая» — вот определения, которыми можно её описать. Мы, феминистки, вдохновенно и легко переходим от одной идеи к другой, в процессе обдумывая и перепроверяя свои мысли. И всё же, несмотря на трудности категоризации широчайшего спектра феминистских мыслительниц, феминизм достаточно стар, чтобы позволить нам выработать определённый набор ярлыков: либеральный, радиальный, марксистский/социалистический, «цветной», глобальный, постколониальный, транснациональный, психоаналитический, феминизм заботы (сare-focused), экофеминизм, экзистенциальный, постструктуралистский, постмодернистский, феминизм третьей волны, квир-феминизм.

Справедливости ради: этот список, конечно, неполон и спорен. Он, вероятно, не передаёт всего спектра интеллектуальных и политических взглядов приверженок и приверженцев феминизма в отношении женщин и общества. И всё же эти привычные ярлыки феминистской мысли остаются полезны. Они сигнализируют миру, что феминизм не монолитная идеология и что её сторонницы и сторонники вовсе не мыслят одинаково. Кроме того, ярлыки помогают разделять разные подходы, перспективы, точки отсчёта и позиции, с помощью которых представительницы и представители движения формировали свои взгляды на причины подавления женщин и возможные пути устранения этого подавления.

Так как многие феминистские теории критикуют либеральный феминизм, либерализм как нельзя лучше подходит для того, чтобы начать с него изучение феминистской мысли. Классическим определением либерального феминизма считаются формулировки Мэри Уолстонкрафт из её книги «В защиту прав женщин», Джона Стюарта Милля из «Подчинения женщин» и суфражисток XIX века. Суть этого направления — акцент, всё ещё ощущающийся в таких группах, как американская Национальная организация женщин (NOW), — заключается в том, что подчинённое положение женщин обусловлено традиционными и законодательными рамками, блокирующими проникновение женщин в общественное пространство и их успех в нём. Общество ошибочно считает, что женщины по природе своей уступают мужчинам в интеллекте и физической силе, а потому дискриминирует их повсеместно — в академической, публичной, торговой сферах. Сторонницы либерального феминизма убеждены, что такая дискриминация несправедлива и женщины должны иметь столько же возможностей преуспеть в общественной сфере, сколько и мужчины. Гендерная справедлив��сть, настаивают либеральные феминистки, требует, чтобы мы, во-первых, сделали правила игры честными, а во-вторых, убедились, что никого из участниц и участников борьбы за товары и услуги, предлагаемые обществом, система не ставит в заведомо невыгодное положение.

Однако достаточно ли основательна программа либерального феминизма, чтобы искоренить притеснение женщин? Радикальные феминистки полагают, что нет. Они считают, что патриархатную систему характеризуют сила, доминирование, иерархия и соревновательность. Её нельзя изменить — можно только разрушить. Радикальные феминистки настаивают: чтобы освободить женщин, недостаточно отменить законодательные и политические структуры патриархатной системы. Нужно коренным образом изменить социальные и культурные институты (особенно семью и организованную религию).

Так же, как и раньше, нас по-прежнему впечатляет разнообразие вариаций того, что принято называть «радикальной феминистской мыслью». Хотя все радикальные феминистки считают секс, гендер и репродуктивность понятиями, ключевыми для развития феминистской мысли, некоторые подчёркивают удовольствия от секса (будь то гетеросексуальный, лесбийский или аутоэротический акт) и видят только благо для женщин как в старых методах контроля за деторождением, так и в новых вспомогательных репродуктивных технологиях. Другие радикальные феминистки, напротив, обращают внимание на опасности секса, особенно гетеро, и считают опасными для женщин новые вспомогательные репродуктивные технологии и (в другом плане) старые методы контроля. Как и прежде, мы делим мыслительниц радикального феминизма на две группы: радикально-либертарных и радикально-культурных феминисток.

Что касается тем, связанных с сексуальностью, радикально-либертарные феминистки считают, что никакой сексуальный опыт не может быть назван «лучшим». Следует всячески способствовать экспериментам женщин с собой, с другими женщинами, с мужчинами. Хотя гетеросексуальность может быть опасной для женщин в рамках патриархатного общества, они тем не менее должны иметь возможность следовать своим желаниям, даже если это так или иначе предполагает мужчин.

Радикально-культурные феминистки с этим не соглашаются. Они подчёркивают, что порнография, проституция, домогательства, изнасилования, домашнее насилие, а также бинтование ног, сати, пурда, клиторидэктомия, сжигание ведьм, гинекология — всё это инструменты, с помощью которых мужчины подчинили женскую сексуальность одной цели — мужскому удовольствию. Поэтому, чтобы освободиться, женщинам необходимо преодолеть рамки гетеросексуальности и через целибат, аутоэротизм или лесбийскую любовь создать особую женскую сексуальность. Только с женщинами или в одиночестве можно открыть для себя радости секса.

Как и в случае с сексуальностью, по отношению к темам, связанным с репродукцией, радикальный феминизм также включает в себя разные позиции. Радикально-либертарные феминистки утверждают, что биологическое материнство истощает женщин морально и физически. Женщины должны быть вольны, говорят представительницы этого направления, использовать старые методы контроля за деторождением и новые вспомогательные репродуктивные технологии на своих условиях — чтобы предотвращать и прерывать нежеланные беременности или чтобы заводить детей по желанию: когда (до или после менопаузы), как (в своей или чужой матке) и с кем захотят (с мужчиной, с женщиной или в одиночку). Некоторые радикально-либертарные феминистки, впрочем, идут дальше. Они ждут того дня, когда эктогенез (экстракорпоральная беременность в искусственной матке) полностью заменит природную беременность.

В противоположность радикально-либертарным феминисткам, радикально-культурные считают, что биологическое материнство — основной источник силы женщин. В их представлении женщины решают, продолжится ли род человеческий — будет ли жизнь на земле или нет. Эту дающую жизнь силу женщины должны охранять и прославлять, потому что в её отсутствие мужчины будут уважать женщин ещё меньше, чем сейчас.

Неудовлетворённые повесткой либеральных и радикальных феминисток, марксистские и социалистические феминистки утверждают, что никто, в том числе женщины, не может достичь реальной свободы в классовом обществе, где блага, созданные бессильным большинством, оказываются в руках всесильного меньшинства. Вместе с Фридрихом Энгельсом марксистские и социалистические феминистки убеждены, что угнетение женщин зародилось одновременно с введением частной собственности — института, уничтожившего всякое равенство, которое до этого царило в человеческом обществе. Переход орудий производства во владение небольшого круга людей, изначально только мужчин, ознаменовал создание классовой системы, современными проявлениями которой являются капитализм и империализм. Размышления о подобном положении дел приводят к мысли, что сам капитализм, а не какие-то более глобальные общественные правила, дающие мужчинам преимущества над женщинами, приводит к притеснению последних. Если когда-нибудь все женщины — а не только некоторые из них — действительно освободятся, капиталистическую систему должна будет заменить социалистическая, в которой орудия производства будут принадлежать всем и каждому. Женщины будут так же свободны, как и мужчины, когда перестанут зависеть от них экономически.

Социалистические феминистки соглашаются с марксистскими в том, что капитализм — первопричина подавления женщин, а с радикальными — в том, что источник притеснения — патриархатная система. Соответственно, чтобы положить конец угнетению женщин, нужно, по мнению социалистических феминисток, поразить двуглавое чудище капиталистического патриархата или патриархатного капитализма (как вам больше нравится). Поставив это своей целью, социалистические феминистки стараются разработать теории, объясняющие связь между капитализмом и патриархатом.

На первой стадии разработки теорий социалистические феминистки предлагали несколько так называемых «двусистемных» разъяснений угнетения женщин. Среди этих двусистемных теорий — разработки Джулиет Митчелл и Элисон Джаггар. В «Государстве женщин» Митчелл утверждала, что положение женщин определяется не только структурами производства (как думают марксистские феминистки), но и структурами сексуальности и репродукции (как считают радикальные феминистки), а также социализацией детей (как полагают либеральные феминистки). Она подчёркивала, что для полного освобождения женщин необходимо, чтобы их статус и функции во всех этих структурах изменились. И всё же главную роль в угнетении женщин Митчелл отдавала именно капитализму, а не патриархату.

Как и Митчелл, Джаггар попыталась синтезировать марксистский и радикальный феминизмы. Подтверждая, что все направления феминизма признают конфликт между требованиями, которые предъявляются к женщинам как к жёнам, матерям, дочерям, любовницам и работницам, она настаивала, что социалистический феминизм уникален, потому что пытается связать воедино многочисленные формы угнетения женщин. Джаггар использовала комплексный концепт отчуждения, чтобы объяснить, как в капиталистической системе все (коллеги, члены семьи, друзья) и всё (работа, секс, игра), что могло бы стать причиной интеграции женщин как личностей, привело, напротив, к их дезинтеграции. Как и Митчелл, она утверждала, что подчинённое положение женщин можно объяснить лишь комплексом причин. Однако, в отличие от Митчелл, величайшим злом для женщин Джаггар считала именно патриархат, а не капитализм.

После Митчелл и Джаггар пришла другая группа социалистических феминисток, стремившаяся разработать новые теории, которые объясняли бы угнетение женщин, концентрируясь не только на патриархате или капитализме как первоисточнике ограничений женских свободы и благополучия. Айрис Мэрион Янг и Хайди Хартманн в своих наработках рассматривали капитализм и патриархат как системы сообщающиеся — вплоть до полного симбиоза. В той или иной степени эти мыслительницы пытались ответить на вопрос, смог бы капитализм пережить смерть патриархата — и наоборот. Хотя нюансы теорий Янг и Хартманн тяжелы для понимания, эти исследовательницы — как и их предшественницы — заставили женщин задуматься о проблемах оплаты женского труда, часто недооцениваемого или обесцениваемого.

Нужно подчеркнуть, что, каковы бы ни были попытки этих мыслительниц проникнуть в суть положения женщин, до 1980-х годов феминистки были в основном белыми гетеросексуалками англо-саксонского происхождения, принадлежавшими к классу буржуазии и ориентировавшимися на тогдашний Запад, который мы сегодня чаще называем Севером. В пятом же издании нашей книги мы стараемся уделить должное внимание и тому, как представительницы других рас и классов, лесбиянки и — позднее — трансженщины в США и иных странах формирова��и свои концепции феминизма, которые помогли женщинам по всему миру стать свободнее и достичь большего равенства с мужчинами в правах и обязанностях. Так как этот текст принадлежит перу Тины Фернандес Боттс (представительницы «цветного» феминизма), смеем предположить, что в данной редакции акцент на темах, сомнениях и идеях женщин различных рас будет обозначен четчё, чем в предыдущих.

В новом издании, в частности, мы расширили главы 4 и 5, чтобы отразить тот упор, который делается сегодня на различных ответвлениях «цветного» феминизма, и подчеркнуть концепцию интерсекциональности. В главе 4 мы рассматриваем положение женщин различных рас в США, особенно чёрных/афроамериканок, латиноамериканок/чикано, американок азиатского происхождения, коренных американок. Хотя в Штатах, несомненно, представлено гораздо больше наций, мы используем эти репрезентативные группы, чтобы получить своеобразные «образцы» уникального опыта угнетения, с которым сталкиваются входящие в них женщины, и чтобы подчеркнуть их точку зрения. В то же время мы понимаем, что представительницы этих групп имеют и общий опыт — все они, будучи небелыми, подвергались дискриминации по расовому признаку, существовавшей на протяжении всей истории США, в том числе в нынешней американской культуре, ещё не уничтожившей расовую иерархию. Хотя бы в этом плане опыт жизни в угнетении «цветных» женщин отличается от подобного опыта тех, кто не сталкивался с расизмом, то есть белых, и мы считаем важным изучать это положение дел и дальше, пока оно существует.

Переходя от США к общемировой ситуации, в главе 5 мы исследуем глобальный, постколониальный и транснациональный феминизмы — все эти направления представляются нам взаимосвязанными, но всё же разными подходами к общемировым вопросам феминизма. Если рассматривать спектр, начинающийся с глобального, переходящий в постколониальный и позднее в транснациональный феминизм, можно заметить смещение акцента с концепций всеобщих прав человека и прав женщин (глобальный феминизм) к особым потребностям женщин различных рас в развивающихся странах (постколониальный феминизм), а после — к зрелой критике самой возможности того, чтобы женщины разных стран объединились для борьбы с общими проблемами (транснациональный феминизм).

Тогда как большинство феминисток, рассмотренных нами до сих пор, в своих толкованиях угнетения женщин сосредотачивались на макрокосме (патриархат, капитализм, национализм), психоаналитические феминистки и феминистки, сфокусированные на идее заботы, анализируют микрокосм человека. Они считают, что притеснение заложено глубоко в женской психике. Изначально психоаналитические феминистки основывали свои взгляды на работах Зигмунда Фрейда и пытались с их помощью лучше понять роль сексуальности в притеснении женщин. Согласно Фрейду, все младенцы во время так называемого предэдипального периода симбиотически связаны со своей матерью, которую считают всесильной. Впрочем, отношения матери и младенца довольно противоречивы: иногда первые дают слишком много (и присутствие их чрезмерно), а иногда — слишком мало (и их отсутствие разочаровывает).

Предэдипальная стадия заканчивается разрешением так называемого Эдипова комплекса: мальчик отказывается от объекта своей первой любви — матери, чтобы избежать кастрации (символической) со стороны отца. По мнению некоторых психоаналитических феминисток, Эдипов комплекс и есть источник мужского доминирования, или патриархата, который на самом деле — не что иное как плод мужского воображения, психогенная ловушка, которой все, особенно женщины, пытаются избежать. Другие представительницы этого направления возражают, что если мы не хотим опять ввергнуть мир в хаос, нужно принять существование некой версии Эдипова комплекса как опыта, который объединяет отдельных индивидуумов в общество. Этой «некоей версией», по мнению Шерри Ортнер, вовсе не обязательно должна стать теория Фрейда, которая принимает власть, независимость и универсальность за мужские качества, а любовь, зависимость и партикуляризм — за женские. Эти ярлыки, задуманные, чтобы подчеркнуть превосходство мужчин над женщинами, не являются неотъемлемой частью концепции Эдипова комплекса. Это, скорее, просто последствия опыта общения детей с мужчинами и женщинами. Ортнер полагала, что совместное воспитание (реком��ндованное также Дороти Диннерстайн и Нэнси Чодороу) и равное участие в рабочей силе изменят гендерную валентность Эдипова комплекса. Власть, независимость и универсальность больше не будут принадлежать исключительно мужчинам, а любовь, зависимость и партикуляризм — женщинам. С этим соглашаются даже психоаналитические феминистки, ориентирующиеся на работы Жака Лакана, — Юлия Кристева и Люс Иригарей.

Четвёртое издание нашей книги в главе о психоаналитическом феминизме исследовало работы и таких мыслительниц, как Кэрол Гиллиган и Нел Ноддингс. Теперь же мы решили, что уместнее будет посветить феминизму заботы отдельную главу. В отличие от психоаналитических феминисток, «феминистки заботы» не концентрируются на психосексуальном развитии мальчиков и девочек — вместо этого они выделяют их «психоморальное» развитие. Кроме того, в отличие от психоаналитических феминисток, их не всегда тяготят некоторые сексистские черты (традиционной) теории психоанализа.

Ещё одним отличием «феминисток заботы» от психоаналитических является сосредоточенность первых на природе и практике заботы. «Феминистки заботы» глубже, чем представительницы других направлений феминизма, изучают, почему именно женщины обычно ассоциируются с эмоциями и телом, а мужчины — с рассудком и интеллектом. Наряду с этим «феминистки заботы» пытаются понять, почему женщины как группа обычно сцеплены с взаимозависимостью, обществом и связями, а мужчины — с независимостью, индивидуальностью и автономностью. Эти мыслительницы предлагают множество объяснений тому, почему различные общества делят реальность на феминные и маскулинные вещи. Но каково бы ни было их объяснение разницы между женскими и мужскими поведением и гендерной идентичностью, «феминистки заботы» говорят о том, что возможности женщин в области заботы как сильной стороны человека теоретически выше, чем у мужчин, — выше настолько, что женщины ставят этику заботы выше доминирующей сегодня в западном мире этики правосудия. Кроме того, «феминистки заботы» предлагают нам проницательные толкования того, почему практически во всех обществах женщины как группа несут непропорционально большое бремя заботы, в то время как мужчины обыкновенно не вовлекаются в подобные практики. Наконец, «феминистки заботы» разрабатывают планы и программы по облегчению этой ноши, чтобы у женщин было столько же времени на то, чтобы развиваться как полноценные личности, сколько и у мужчин.

Экофеминизм, в некоторой степени родственный феминизму заботы, предлагает свою концепцию общения живых существ, предъявляющую нам высокие требования. Согласно постулатам экофеминизма, мы, люди, связаны не только друг с другом, но и с нечеловеческим миром — животными и даже растениями. При этом мы не сознаём настолько, насколько нужно, свои обязательства по от��ошению к миру нечеловеческому, но всё же живому. Как следствие, мы истощаем природные ресурсы, загрязняем окружающую среду, создаём оружие массового поражения. Мы обманываемся, полагая, что контролируем природу и становимся сильнее — на деле, согласно наблюдениям экофеминистки Инестры Кинг, природа уже восстаёт против наших действий. Экофеминистки настаивают, что единственный способ избежать собственного уничтожения — это наладить отношения с нечеловеческим миром.

В этом издании книги мы продолжаем рассуждать об экзистенциальном феминизме в связке с постструктуралистским и постмодернистским. Симона де Бовуар глубже психоаналитических феминисток и «феминисток заботы» заглядывала в женскую психику и предложила онтологическое экзистенциальное объяснение угнетения женщин. В своей книге «Второй пол», ключевом теоретическом труде феминизма XX века, она утверждала, что это притеснение вызвано инаковостью женщин. Женщина — Иная, потому что она не-мужчина. В то время как мужчина — существо свободное, самоопределяющееся, самостоятельно определяющее смысл своей жизни, женщина — это нечто другое, объект, смысл жизни которого определяют за него. Чтобы стать личностью, субъектом, женщина должна, подобно мужчине, выйти за пределы ярлыков, определений, вещей, которые её ограничивают. Она должна сделать себя тем, кем хочет быть.

Постструктуралистские и постмодернистские феминистки переворачивают с ног на голову представление Бовуар об инаковости. Женщина остаётся иной, однако эту инаковость сторонницы данных направлений феминизма не отторгают, а принимают. Они утверждают, что она позволяет женщинам смотреть со стороны на нормы, ценности и практики, которые доминирующая мужская культура (патриархат) пытается навязать всем, кто находится в пределах досягаемости, и критиковать их. Таким образом, оказывается, что инаковость — обычно ассоциирующаяся с исключённостью, нежеланностью, покинутостью, маргинальностью — имеет свои плюсы. Подобное положение дел позволяет реформировать систему. Женщины не являются «унитарными» личностями, сущностями, которые нуждаются во внешнем определении и закреплении своего смысла, — напротив, это свободные личности, способные сами определить себя, как полагала, среди прочих, Джудит Батлер.

В десятой главе мы рассматриваем третью волну феминизма и квир-феминизм. Представительницы третьей волны постулируют своё стремление реагировать на проблемы как можно большего количества различных групп женщин. Иными словами, они пытаются учесть все возможные позиции феминизма. Они хотят сформировать новый вид феминизма, который стремится не столько заставить женщин хотеть того, чего им следует хотеть, сколько отвечать их реальным желаниям. Третья волна определяет нынешнюю ситуацию, в которой феминистки продвигают и разрабатывают свои взгляды, как «оживший беспорядок». Так, например, Ребекка Уокер утверждает, что представительницы третьей волны не так склонны к критике окружающих, как их предшественницы из второй волны. Она подчёркивает, что феминистки третьей волны стремятся создать идентичности, «которым свойственна двойственность» и «множественность позиций-личностей», так как «границы между Нами и Ними часто размыты».

Квир-феминизм — это многогранное и динамично развивающееся направление, изучающее гендер и сексуальность. Квир-феминистки особенно внимательно изучают то, как общество пытается вместить каждого человека в бинарные рамки «мужчина/женщина» и как люди идентифицируют себя, ассоциируя с мужчинами, женщинами, обоими этими гендерами или ни одним из них. В будущем квир-феминизм, вероятно, будет поднимать новые аспекты уже сегодня оспариваемой им концепции женщины. Согласно постулатам квир-феминима, например, трансмужчины и трансженщины помогают окружающим лучше понять, как появляется гендер в обществах, становящихся всё более многообразными.

***

Хотя уравновесить силы, движущие нас по направлению к многообразию и различности, с одной стороны, и к интеграции и унификации — с другой, представляется задачей трудной, тем не менее современные феминистки, судя по всему, с ней справляются. С каждым годом мы всё лучше и лучше понимаем причины, по которым женщины по всему миру всё еще остаются «вторым полом», а также — как изменить нынешнее положение дел. В этом издании «Феминистской мысли» мы пытаемся изучить сильные и слабые стороны всех упомянутых направлений феминизма. Мы старались с уважением относиться ко вкладу, который каждое из них внесло в формирование феминистской мысли. В конце этой книги читательницы и читатели, стремящиеся найти у нас указание на то, какое же из направлений самое лучшее, будут разочарованы. Хотя все направления не могут быть в равной степени правы, мы, тем не менее, не ощущаем необходимости выносить окончательный вердикт. В феминисткой мысли всё ещё существует и всегда будет существовать пространство для развития, совершенствования, переосмысления, роста настоящих феминистских мыслительниц. Это свободное пространство удерживает нас от попадания в авторитарную ловушку уверенности, что мы уже всё знаем.

Скачать книгу (на английском языке)

[eugene--ivanov--artist]

Koschei the Immortal by Eugene Ivanov, 41 x 29 cm, watercolor, 2019 The official website by artist Eugene Ivanov: http://opatov.wixsite.com/eugeneivanov #georgekallis #koscheitheimmortal #best #eugeneivanov #заполярный #кощейбессмертный #postcolonial #steampunk #deconstruction #orientalism #othering #postcolonialstudies #postcolonial #postcolonialism #imperial #imperialism #art #russia #russian #православие #империализм #империя #ориентализм #отчуждение #другой #постколониализм #постколониальные #постколониальный #россия #субалтерн (v místě Prague, Czech Republic) https://www.instagram.com/p/B5D-2haBFml/?igshid=tlzh4068gsh1

[taezhnaya]

Книжная полка: Критик Полина Рыжова о любимых книгах// Wonderzine

Литера��ура сегодня в каком-то смысле — типичная «девушка в беде». И меня одинаково раздражают и те, кто пытаются от неё избавиться, и те, кто её исступлённо спасают. Потому что сами по себе все эти челленджи вроде «прочитаю за этот год сто тысяч книг!», государственные кампании, призванные сделать чтение модным, школьное брюзжание, что без великой русской литературы мы все превратимся в животных, маргинализируют практику чтения не меньше, чем стенания о том, что роман умер, автор умер, бумага умерла, литература умерла, книжный рынок умер и вообще всё на свете умерло, кроме ютьюб-блогеров, телеграм-каналов и криптовалют.

Да, статус книги, мягко говоря, изменился. Мир больше не крутится вокруг неё, просто потому что появилась куча других объектов. И эту нормальную, в общем, конкуренцию люди читающие, как правило, ощущают как последний день Помпеи — хотя у литературы всего-навсего исчезает функция развлечения: это больше не способ убить время или проветрить голову. Непонятно, зачем корпеть над топорно написанным детективом в жуткой обложке, если можно включить роскошный сериал с любимыми актёрами, да ещё и приготовить ужин в процессе.

При этом в литературе остаётся всё то, о чём обычно любят говорить с придыханием. И это, по-моему, не устареет и не умрёт, даже если люди научатся закачивать себе в голову библиотеку конгресса США с помощью одного клика. У меня есть дурацкая аналогия с путешествием. Возьмём расстояние N, которое можно преодолеть тремя способами: на самолёте, на машине и пешком. На самолёте, ясное дело, быстрее и удобнее всего, но и впечатлений минимум. На машине дольше, зато узнаете местность, и приключения гарантированы — машина сломается, попутчиков возьмёте. А если идти пешком, то это, конечно, будет история — нет, даже История с заглавной буквы. Вы можете умереть в процессе, но этот опыт, скорее всего, радикально изменит вашу жизнь, каждый пройденный кустик оставит след в душе.

По-моему, важен не только сам факт соприкосновения с творчеством, но и качество взаимодействия: пеший путь — это как прочитать крутую книгу, поездка на машине — как посмотреть хороший фильм, билет на самолёт — не знаю, как гифки с ��отятами. Чтение для меня всегда труд, и на него сложно согласиться: ленивая и замученная часть меня постоянно хочет смотреть гифки, а не читать. И это, кажется, нормально: все стоящие вещи в жизни даются человеку через сопротивление собственной инертности. Не преодолел — не получил.

Я всегда воспринимала текст, и особенно текст художественный, как магическое пространство — он поразительным образом умеет сам себя «додумывать». К письму обычно подходишь, ничем не располагая; разве что небольшим образом, обрывком воспоминания, анемичной мыслишкой. И только в процессе (если повезёт, конечно) возникают ритм, мелодия, рождается новая, сильная мысль, которая, кстати, имеет мало общего с первоначальной. Хороший текст самостоятелен, он не впускает в себя идеологию и готовые концепции. Начнёт талантливый автор писать о хорошем или плохом Путине, а напишет, сам не заметив, об эпохе, любви, одиночестве и смерти.

Те, у кого никак не получается похоронить всю литературу, стараются похоронить хотя бы современную. Действительно, может ли какой-нибудь безвестный автор конкурировать с коллекцией лучшей мировой прозы? За каждым писателем из этого списка тянется длинный хвост рекомендаций —гарантия, что вы не потратите время зря. Достоевского с Набоковым, конечно, можно до бесконечности интерпретировать и прикладывать туда, где болит, но они уже не напишут о нас сегодняшних, не подумают о нас через текст, не выразят нашу боль и злость. Да, сегодня есть много других способов транслировать дух времени в творчестве. Литература больше не магистральный путь, но, мне кажется, по-прежнему один из самых живописных.

Есть два варианта удачного чтения: бессознательное, когда я проваливаюсь в историю, как в ловчую яму, и осознанное, когда я оценивая скольжу по строчкам, периодически в яростном восторге захлопываю книгу, приговаривая: «Что за талантливый негодяй!» Первое не особо люблю — когда выбираюсь из ямы, понимаю, что мне обустроили хитрую ловушку, пощекотали нервы, выкрутили эмпатию до максимума, но, по большому счёту, всё равно обманули. А вот второе состояние люблю трепетно: я получаю какое-то физиологическое удовольствие от процесса.

А ещё, как оказалось, бывает чтение трансцендентное — редчайший подвид. Когда вдруг обнаруживаешь тексты, ��оторые тебе не то чтобы нравятся или не нравятся — они настолько твои, что ты чувствуешь себя в них как в депривационной камере или околоплодных водах. То есть, по сути, ничего и не чувствуешь — только расстаёшься с собственными границами.

МАРИЯ CТЕПАНОВА

«Один, не один, не я»

Сборник окололитературных эссе лучшего, на мой взгляд, современного российского публициста. В текстах Степановой смыслами переливается каждое слово, если не каждая буква. Я люблю подолгу крутить каждое предложение, удивляясь тому, как оно сделано: качественно, со вкусом, но каждый раз с какой-то гипнотизирующей «неправильностью», благодаря чему смыслы не попадают в заготовленные «лунки», а тревожно перекатываются, заставляя размышлять.

Именно так для меня выглядит идеальная литературная критика — не суетливое выставление баллов произведению или втягивание его в какую-то актуальную повестку, а сотворчество, надстройка над текстом дополнительных этажей. Так же о литературе писал Григорий Дашевский, которому книга Степановой, собственно, и посвящена.

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЁВ

«Индийская защита»

Ещё один сборник эссе. Тексты Соловьёва настолько перенасыщены образами, настолько поэтичны, что читать подолгу не получается — мутит, как от частого дыхания. Соловьёв может оттолкнуться от чего угодно — фигуры Введенского, философского умозаключения, солнечного луча на письменном столе, очертания женской груди — и добраться по канатам ассоциаций туда, где никто из нас вообще ни разу не был. В мире его прозы совершенно естественно соединяются три очень разных и близких мне источника: русская литература, природа Крыма и трепетное отношение к Индии — что я особенно ценю.

АРУНДАТИ РОЙ

«Бог мелочей»

Рой рассказала свою историю так, что какая-то часть меня так и осталась жить в керальском Айеменеме — душном мире родственных уз, сентиментальных и страшных воспоминаний, пространстве чистой детской боли, которую уже ничем и никогда не унять. И именно эта боль перетряхивает весь текст: «Бог мелочей» — это не скучный букеровский постколониальный роман, а книга о вывернутом наизнанку внутреннем мире человека, семьи, страны, планеты. При этом нет ни одной пафосной ноты, весь текст держится на деталях, мелочах, безделушках, соре — этакий «девочковый» солипсизм.

 «Бхагавад-Гита как она есть»

Занимательнейшая история. Арджуна, лидер клана Пандавов, готовится к битве с коварными Кауравами. Но вдруг начинает сомневаться: переубиваю сейчас всех родственников, устрою кровавую баню — и ради чего? Ради какого-то царства? Бред. Но Кришна, устроившийся его колесничим, говорит Арджуне, что непременно всех надо убить, и объясняет по пунктам почему.

По-моему, это восхитительно парадоксальный сюжет для любой религии, тем более для индуизма, который ассоциируется с ненасилием, отстранённостью, заботой о карме и прочими прекрасными вещами. Кришна растолковывает Арджуне, что самое главное — не просидеть всю жизнь в позе лотоса, а выполнить долг. Мне нравится думать над этим. Жалко только, что, в отличие от Арджуны, у нас нет возможности поболтать с Кришной — удостовериться, что мы точно поняли, в чём этот самый долг состоит.

ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ

«Опавшие листья»

Проза Розанова очень понятная и чересчур туманная, насквозь ироничная и одновременно пугающе искренняя. Всё у него вертится вокруг него самого — и при этом никакого самодовольства. Что мне особенно нравится — в его мире нет прямолинейности, однозначности, всего того, что при желании можно раскритиковать или опровергнуть. Розанов сам всё опровергает и сам со всем соглашается, он и тут, и там, и везде, и нигде — и это делает его тексты неуязвимыми. Галковский в «Бесконечном тупике» сравнивал их с чёрной дырой: «Мы хотим понять Розанова, но попадаем в замкнутое искривлённое пространство его иронии и выскальзываем из него на другой уровень своего собственного сознания».

ЕГОР РАДОВ

«Мандустра», «Змеесос»

Радов, как и все постмодернисты девяностых, любит щёлкать читателей по носу: чтобы и секса побольше, и насилия, и святотатства, и задорной бессмыслицы — чай, не в советскую литературу попали. Но в отличие от других, игра в деконструкцию у него не самоцель, а инструмент философской системы; Радов уравнивает высокое и низкое, хорошее и плохое, смешное и не очень, потому что у всего на свете есть мандустра — общая эстетическая суть, грандиозная правда. Умение видеть мандустриальность вещей означает умение жить в искусстве, умение жить в кайф, потому что «искусство — это кайф».

ОЛЬГА КОМАРОВА

«Грузия»

Вселенная женского умопомрачения: воспалённого сознания или, напротив, блаженной глупости. Для меня это самая волнующая тема в искусстве. Героини Комаровой все как одна несчастные, теряющие рассудок, но при этом они вызывают не жалость, а ужас — как когда заглядываешь в бездну, которая наверняка откусит голову. Сама Комарова про бездну знала не понаслышке: у неё были нервные расстройства, а в начале девяностых она ударилась в православие и сожгла всё написанное.

АНДРЕЙ ПЛАТОНОВ

«Ювенильное море»

Я, если честно, вообще не подозревала, что так можно писать. Не слова, а валуны. Не герои, а титаны. Под давлением этой невероятной силы ты и сам превращаешься в молодую советскую страну, в переплавляемую чугунную чушку, в тот самый мясосовхоз, который переустраивают Надежда Бесталоева и Николай Вермо. И при этом всё время ощущаешь счастье и тоску, разливающееся внутри ювенильное море.

ДЖУЛИАН БАРНС

«Нечего бояться»

Большое эссе о смерти. Где-то ироничное, где-то душещипательное, где-то концептуальное, а где-то и легкомысленное. Но сама по себе концентрация на этой теме, постоянное возвращение к этой конечной (исходной, на самом деле) точке вызывает протест, тревогу, даже панику. Барнс, как может, пытается читателя успокоить — не утешить, а побыть рядом, разделить переживание собственной смертности.

СТИВЕН ПИНКЕР

«Чистый лист. Природа человека. Кто и почему отказывается признавать её сегодня»

Редкий пример дельного нон-фикшена. Пинкер не пересказывает идеи — он берёт тебя в интеллектуальное путешествие (или плен?), которое ты потом хочешь продолжить самостоятельно. Мы все привыкли жить внутри концептуального противоречия: с одной стороны, наука уверенно заявляет, что всего человека с его сложным внутренним мироустройством можно объяснить биологией, с другой — мы по-прежнему хотим верить в собственную безграничность, непрозрачность и непознаваемость, а этот б��ологический детерминизм вроде как даже ��скорбителен. Пинкеру удаётся снять это болезненное противоречие, а без него, поверьте, дышится легче.

[falanster-spb]

Дорис Бахманн-Медик «Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре» В книге Дорис Бахманн-Медик рассматривается сложная конфигурация современных наук о культуре, которая начинает складываться со второй половины ХХ века и продолжает менять свои контуры по сей день. Автор выделяет семь парадигмальных смен исследовательского фокуса, или "культурных поворотов": интерпретативный, перформативный, рефлексивный, постколониальный, переводческий, пространственный и пикториальный/иконический. В исследовании подробно описывается контекст возникновения, основные теоретические установки и аналитические категории каждого из "поворотов", а также то влияние, которое они оказали на самоосмысление отдельных дисциплин и развитие междисциплинарных предметных областей. Особое внимание уделяется концептуальным взаимосвязям и пересечениям между самими «поворотами», равно как и перспективам их развития, в том числе в свете новых вызовов культурологическим исследованиям – например, со стороны постсекулярного мышления, или "нейробиологического поворота". 608 руб.

[oi5]

 В течение последних 15 лет Украину эксплуатируют шесть-семь фамилий, - Березюк

Корнем проблемы украинцев является безоговорочный постколониальный синдром - олигархическая система, которая использует людей.Такую мысль выразил глава фракции "Самопомочи" Олег Березюк в интервью oi5.ru. Мне жаль, что они не понимают, что если не прекратят, то окончательно "отрежут сук, на котором сидят", - говорит политик. Он отмечает, что если олигархи не поймут, что в своей погоне за собственным низменным доходом они затрагивают базовые и естественные права, которые человек ... Читать дальше: https://oi5.ru/n305531561

[rfo-ona]

[Ф] Феминизм (feminism)

Термин образован от латинского слова femina — женщина. В широком смысле феминизм включает идеологию равенства женщин и мужчин, движение за права женщин и теории, которые стремятся выявить социальные основы гендерного неравенства и предложить пути решения этой проблемы. Впервые это слово стало использоваться в американском женском движении в конце XIX в., но более широкое хождение получило в 60-е гг. ХХ в.

В целом феминизм ХХ века делится исследователями на несколько этапов. Большинство говорит о первой волне (с начала века до его середины) и второй волне феминизма (с начала 60-х годов). Некоторые выделяют третью волну (с начала 90-х годов). Основной чертой первой волны был акцент на социально-экономическом и политическом равноправии женщин и мужчин; при этом женщины рассматривались как объект и жертва патриархатного социального порядка. Вторая волна феминизма акцентирует внимание именно на женщинах, их самосознании, женской идентичности, их отличиях от мужчин и даже различиях между собой. Женщина из пассивного объекта рассмотрения превращается в активного субъекта социального анализа и создателя (созидателя) нового социального знания и новых теоретических предпосылок анализа культуры.

Исторически сложилось несколько направлений феминизма: либеральное, социалистическое, радикальное, психоаналитическое, постмодернистское, различные феминизмы с национальной окраской («чёрный»/негритянский феминизм, латиноамериканский и другие). Несмотря на различия в философских взглядах или политических позициях, феминисток объединяет признание дискриминации женщин в обществе и убеждённость в том, что вторичность социального статуса женщин не детерминирована биологическими различиями полов. Все феминистки критикуют патриархат и настаивают на необходимости изменения традиционных социальных, политических и личностных практик для улучшения социального положения женщин. Однако, при описании стратегий «улучшения положения женщин» теоретикессы феминизма сталкиваются с проблемой сходства или различий женской и мужской сущностей. Некоторые исследовательницы (С. Bacchi) говорят «о двух лицах феминизма», другие описывают две длительные и раздельные традиции в движении.

В истории феминизма чередуются периоды, когда акценты делались на равенстве (одинаковости) между женщинами и мужчинами, их различиях или происходил синтез этих точек зрения. Принцип равенства, даже тождественности мужчин и женщин как существ, в одинаковой степени обладающих разумом, был впервые выдвинут либеральным феминизмом в конце XVIII века и отстаивался им до 60-х годов XX века. К «феминизму равенства» относится и социалистический феминизм. Акцент на отличии женщин от мужчин появляется во второй волне феминизма, особенно в его радикальном течении. К «феминизму различий» также относится психоаналитический феминизм, «цветные феминизмы».

Либеральный феминизм (liberal feminism) — исторически первое течение феминизма, возникшее в конце XVIII века, ­представлено в работах М. Уолстоункрафт, Дж. Милля, Х. Тэйлор, Б. Фридан, А. Росси, С. Окин, Н. Блюстоун и др. Причину неравноправия женщин либеральные фе­министки видят в отсутствии у женщин равных политических и социально-экономических прав. Соответственно, способом решения этой проблемы должны быть социально-экономические и юридические реформы, направленные на обеспечение равенства прав женщин с мужчинами.

Социалистический феминизм (socialist feminism), который развивают З. Айзенстайн, Л. Гордон, М. О'Брайен и др., синтезировал марксистские и феминистские взгляды. Основными причинами дискриминации женщин здесь считались частная собственность и классовая структура общества. Соцфеминистки уделяют особое внимание анализу взаимосвязи капитализма и патриархата, которые усиливают действие друг друга (концепция дуальной системы).

Радикальное направление (radical feminism), теоретикессами которого являются К. Миллетт, С. Файерстоун, А. Дворкин, К. Дельфи, М. Дэйли и многие другие, основано на представлении, что глубинной основой угнетения женщин является патриархат — система мужского доминирования над женщинами. Исходной посылкой построения теории радикального феминизма выступает тезис о том, что общество утверждает (конституирует) мужское/маскулинное как позитивную культурную норму, а женское/феминное — как отклонение от нормы (С. де Бовуар). К.Миллетт полагала, что подавление феминного в культуре является основой социаль­ной политики п��триархата. Патриархат, по её определению, — это семейная, социальная, идеологическая, политическая система, в которой женское всегда подчинено мужскому. Подавление женщин проистекает не из их биологического отличия от мужчин, а из социального признания женщин как существ неполноценных и неважных. К. Миллетт выдвинула и аргументировала концепцию «сексуальной политики»: по её мнению, во всех известных обществах отношения между полами были основаны на власти и подавлении одного пола другим, и поэтому сексуальные отношения являются по сути своей политическими. Такое нетрадиционное понимание политики, согласно которому личная жизнь является сферой власти и подавления, легло в ос­нову самого популярного лозунга феминизма тех лет — «Личное есть политичес­кое».

Некоторые идеи радикального феминизма прочитываются в так называемом «культурном феминизме» (cultural feminism). Теоретикессы культурного феминизма утверждают, что наряду с доминирующей патриархатной культурой существует отдельная «женская культура», для которой характерны позитивные гуманистические и моральные ценности. Рассматривая их, сторонницы этого направления обращаются к анализу института материнства (Н. Ходоров), духовности (У. Кинг), языка (М. Дэйли).

Сходную позицию занимают и теоретикессы эссенциалистского феминизма (essential feminism), утверждающие, что сущность (essence) женщин действительно отличается от сущности мужчин, причём в лучшую сторону: женщины «более моральны» и «более гуманны» (К. Гиллиган).

Экологический феминизм (ecofeminism) утверждает, что конец угнетения женщин связан с развитием экологических ценностей и прекращением эксплуатации природы. Экофеминизм был особенно силён в радикальном феминизме и в движении «зелёных».

Психоаналитический феминизм (psychoanalytical feminism), представительницами которого являются Дж. Митчелл, Н. Ходоров, К. Хорни, направлен на феминистскую реинтерпретацию фрейдовского психоанализа. В основе рассуждений теоретикесс этого направления лежит концепция страха, который якобы бессознательно испытывают все мужчины по отношению к образу матери и женской репродуктивной способности как таковой. Чтобы избежать этого и построить новый тип отношений между мужчинами и женщинами, предлагается поровну делить родительские обязанности между мужем и женой.

Постмодернистский феминизм, особенно развитый во Франции, соединяет в себе идеи радикального феминизма, постструктурализма, психоанализа Ж. Лакана, теорий Ж. Деррида, М. Фуко и Р. Лиотара. Обычно к представительницам этого направления относят Л. Иригарэй, Ю. Кристеву, Х. Сиксу, Дж. Батлер, однако на деле их объединяют скорее темы исследования (язык, власть, понятие «женщина»), чем единая методологическая платформа. Постмодернистский феминизм иногда называют «постфеминизмом» (postfeminism), поскольку Иригарэй, Кристева и Сиксу отрицают свою связь с феминизмом, считая его, как и всякие другие «-измы», порождением фаллологоцентрической системы.

Постколониальный феминизм (который иногда называется также глобальным феминизмом) во многом развивает идеи «негритянского» (black feminism), латиноамериканского и азиатского феминизмов (последние два часто называют color feminism). Представительницы black and color feminisms впервые проблематизировали практики невидимой колонизации и множественной дискриминации женщин третьего мира на основаниях расы, класса и пола. Они подчёркивали, что в этой ситуации весьма трудно определить, какой фактор — этническая принадлежность, пол, возраст или низкий социальный статус — является первичным основанием дискриминации, над которым выстраиваются все остальные. В рамках постколониального/глобального феминизма идея множественной и одновременной дискриминации по разным основаниям вылилась в формирование новых теоретических подходов. Это, прежде всего, intersectionality theory (что весьма приблизительно можно перевести как «теория пересекающихся дискриминаций»), а также концепты «разногендерности» женщин третьего мира и колониального гендера (М. Лугонес).

Авторка: Ольга Воронина (gender.ru)