#знамя

[yoprst]

Дeнь путaнья cлeдoв в oceннeм пapкe.

А в парке, а в парке так жарко, так ярко,  

И день еще ласков. 

Как пламя, как знамя, рассвет над горами -  

Пунцовые краски. 

Цепочки, кру��очки - на тропках следочки 

Запутаны в косы. 

Загадки, оглядки, осенние прятки, 

Не высунув носа. 

Чуть гукнет, аукнет, вдруг шишкою стукнет, 

Притопнет с опаской, 

В кустах шелохнётся... Смеётся, крадётся 

Шуршащая сказка.

Автор текста: tobico

[marinakrinicina]

Сколько красок у любви?

Марина Бойкова

У каждого своя любовь... А сколько красок у любви? Всего лишь несколько мазков И все меняется внутри.

И где селилась тихо грусть, Зеленым цветом наполняя, В глазах дрожали слезы-ртуть, Блеснула искра озорная.

И белоснежный белый цвет Взаимной ласки и заботы, Чуть розовеющий рассвет - Внутри заполнили пустоты.

И алой крови перелив - Безумной страсти жар и пламя - Края печали растопив, Багряным цветом красит знамя...

И черная немая ночь, Скрывая тайные касания, Рождает маленькую дочь - Голубоглазое создание...

И выкрасив во все цвета, Какие есть в твоем запасе… Поймешь, что истина проста, Что цвет любви разнообразен...

[li-tenderness]

рэд флэг? В наше время это называли КРАСНОЕ ЗНАМЯ

[xawag]

Дуа за Палестину

اللهم أَنْجِ المُسْتَضْعَفِينَ مِنَ المُؤْمِنِينَ فِي فِلِسْطِين

О Аллах1, спаси угнетенных верующих Палистины!

اللهم أَعِنْهُمْ وَلَا تُعِنْ عَلَيْهِمْ

О Аллах1, помоги им и не помогай против них!

وَانْصُرْهُمْ وَلَا تَنْصُرْ عَلَيْهِمْ

Поддержи их и не поддерживай против них!

اللهم كُنْ مَعَهُمْ وَلَا تَكُنْ عَلَيْهِمْ

О Аллах1, Будь с нами и не Будь против них!

اللهم انْصُرْهُمْ عَلَى أَعْدَائِكَ وَأَعْدَائِهِمْ يَا ذَا الْقُوَّةِ الْمَتِين

О Аллах1, помоги им против Твоих и их врагов! О Обладатель крепкой силы!

اللهم انْصُرْ إِخْوَانِنَا الْمُجَاهِدِينَ فِي سَبِيلِكَ فِي فِلِسْطِين

О Аллах1, помоги нашим братьям муджах1идам в Палестине!

اللهم ارْفَعْ رَايَتَهُمْ وَثَبِّتْ أَقْدَامَهُمْ

О Аллах1, возвысь их знамя! И утверди их стопы!

وَسَدِّدْ رَمْيَهُمْ وَتَقَبَّلْ شُهَدَائَهُمْ وَاشْفِ جُرْحَاهُمْ

Направь их стрелы! Прими их мучеников! Излечи их раненых!

اللهم انْصُرْهُمْ عَلَى الْيَهُود

О Аллах1, Помоги им против евреев!

اللهم دَمِّرِ الْيَهُود

О Аллах1, Разбей евреев!

اللهم أَرِنَا فِيهِمْ عَجَائِبَ قُدْرَتِكَ

О Аллах1, Покажи на них чудеса Твоей силы!

اللهم أَحْصِهِمْ عَدَدَا وَاقْتُلْهُمْ بَدَدَا وَلَا تُغَادِرْ مِنْهُمْ أَحَدَا

О Аллах1, Сочти их число! Уничтожь их одного за другим! И не оставляй из них никого!

[dyadkova]

Исаия 13

1 Пророчество о Вавилоне, которое изрек Исаия, сын Амосов.

2 Поднимите знамя на открытой горе, возвысьте голос; махните им рукою, чтобы шли в ворота властелинов.

3 Я дал повеление избранным Моим и призвал для совершения гнева Моего сильных Моих, торжествующих в величии Моем.

4 Большой шум на горах, как бы от многолюдного народа, мятежный шум царств и народов, собравшихся вместе: Господь Саваоф обозревает боевое войско.

5 Идут из отдаленной страны, от края неба, Господь и орудия гнева Его, чтобы сокрушить всю землю.

6 Рыдайте, ибо день Господа близок, идет как разрушительная сила от Всемогущего.

7 От того руки у всех опустились, и сердце у каждого человека растаяло.

8 Ужаснулись, судороги и боли схватили их; мучатся, как рождающая, с изумлением смотрят друг на друга, лица у них разгорелись.

9 Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с нее грешников ее.

10 Звезды небесные и светила не дают от себя света; солнце меркнет при восходе своем, и луна не сияет светом своим.

11 Я накажу мир за зло, и нечестивых - за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей;

12 сделаю то, что люди будут дороже чистого золота, и мужи - дороже золота Офирского.

13 Для сего потрясу небо, и земля сдвинется с места своего от ярости Господа Саваофа, в день пылающего гнева Его.

14 Тогда каждый, как преследуемая серна и как покинутые овцы, обратится к народу своему, и каждый побежит в свою землю.

15 Но кто попадется, будет пронзен, и кого схватят, тот падет от меча.

16 И младенцы их будут разбиты пред глазами их; домы их будут разграблены и жены их обесчещены.

17 Вот, Я подниму против них Мидян, которые не ценят серебра и не пристрастны к золоту.

18 Луки их сразят юношей и не пощадят плода чрева: глаз их не сжалится над детьми.

19 И Вавилон, краса царств, гордость Халдеев, будет ниспровержен Богом, как Содом и Гоморра,

20 не заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем; не раскинет Аравитянин шатра своего, и пастухи со стадами не будут отдыхать там.

21 Но будут обитать в нем звери пустыни, и домы наполнятся филинами; и страусы поселятся, и косматые будут скакать там.

22 Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены - в увеселительных домах.

[goshminherz]

В тенистом парке на аллейке,

Где клёны листьями шуршат,

Сидела пара на скамейке,

Им далеко за шестьдесят.

О чем-то нежно ворковали

Друг друга за руки держа,

Их взгляды явно выдавали:

Любовь у них ещё жива.

Они вокруг не замечали

Прохожих, мраморных статуй.

Они, наверно, вспоминали

Свой первый робкий поцелуй.

Вот здесь, на этой же скамейке,

Лет шестьдесят тому назад.

Ещё безусым был Андрейка,

Ещё наивным Оли взгляд.

Нет, не прошла любовь с годами,

Давно уж внуки подросли.

Они свою любовь, как знамя,

Вдвоем по жизни пронесли.

В тенистом парке на аллейке,

Где клёны что-то шепчут вновь,

Другие Оля и Андрейка

Встречают первую любовь.

Валентин Ивашов

художник Ольга Громова

[infinitrix]

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки Великая Русь.

Да здравствует созданный волей народов

Единый, могучий Советский Союз!

Славься, Отечество наше свободное,

Дружбы, народов надежный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы, к победе ведет!

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,

И Ленин великий нам путь озарил.

Нас вырастил Сталин - на верность народу

На труд и на подвиги нас вдохновил.

Славься, Отечество чаше свободное,

Счастья народов надежный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы к победе ведет!

Мы армию нашу растили в сраженьях,

Захватчиков подлых с дороги сметем!

Мы в битвах решаем судьбу поколений,

Мы к славе Отчизну свою поведем!

Славься, Отечество наше свободное,

Славы народов надежный оплот!

Знамя советское, знамя народное

Пусть от победы к победе ведет!

Soviet anthem

COMRADE WE MUST RESTORE GLORY TO MOTHER RUSSIA

[roykalmarov]

Открыл для себя явление сетевой литературы. Ну, книги про попаданцев и гаремники на автор.тудей, фанфики по гарри поттеру с фикбука, и рецензии — везде где можно.

И внезапно вспомнил, как внутренне спорил с Ильяховым, когда читал книгу "Пиши, сокращай". Дескать, этот ваш инфостиль годится разве что для объявлений на двери падика! Разве эти сухие слова способны передать всю глубину глубин мыслей и чувств человека?! Равзе предки завещали нам классическую литературу чтобы мы уронили знамя высокой русской словесности в придорожную пыль языка информирующих табличек?! Что за возмутительное попрание святынь?!

Ознакомившись с тем, как пишут люди в массе, признаю свою неправоту. Очень редкое умение - формулировать свои мысли, даже у людей читающих и пишущих. И зачастую лучше действительно выкинуть из предложения всё лишнее.

В конце концов, классическая литература проходила редактуру в издательствах, где текст приводился в удобочитаемый вид профессиональными филологами. (снимаю шляпу перед всеми филологами, до чего тонкое и важное искусство)

Разумеется, прошу прощения у всех, кто спотыкался о мои витиеватые словесные конструкции.

[henry-adderley]

«Молчание дороже золота.» Возможно.

Но, знаете, бывают исключения.

Вот он молчит, но от того так тошно

И нет ему совсем в том утешения.

Ведь для него молчанье — способ выжить,

Все качества характера ненужные отбросив;

На имени своем попытка знамя вышить,

Найти вдруг уважение в лице напротив;

Хотел бы он забыть про чин и не бояться слов,

Но для него это останется мечтой покуда

Не будет за спиной сожжёных всех мостов

И не придется самому искать приюта.

[nadziejacher]

Мой старый мистический рассказ, написанный в период очень сильного увлечения историей Речи Посполитой. Сейчас местами кажется наивным, конечно 🤪

Может, выложу его и на ЛитРес.

Пока там только вот это:

Ну а сам рассказ вот:

Наплечники

Большие крученые свечи освещали огромный портрет на стене кабинета старого пана Винцента Чарнецкого. Лицо, смотревшее с портрета, скопированного с того, что шестьдесят три года назад прикрепили на гроб, было совсем молодым и слишком красивым для того, чтобы быть всего лишь воспоминанием и призраком ушедшей молодости. Последние дни пана Винцента подходили к концу и, оставаясь при общей немощи в самом что ни на есть здравом рассудке, он приказал ни в коем случае не перетаскивать его в комнаты, а оставить здесь.

Не смыкая глаз ни на минуту, все эти дни с ним был его внук — Сергиуш, словно вышагнувший с портрета самого пана Винцента в молодости — поручик панцирной роты славной гусарии короля Яна Собеского, бравый малый и первая сабля Варшавы. Его, наводящего на врагов в бою священный ужас, мало что могло испугать — разве только гнев короля и самого Господа Бога. В походе он был сосредоточен, весел и щедр, каким может быть только истинный шляхтич, в бою — ловок как белка, перескакивающая с ветки на ветку и свиреп как зубр в Беловеже.

Сильнее всего Сергиуш гордился, как и полагается, своим гербом, блестящими гусарскими крыльями, которые крепились к кирасе и копьем, взрезающим воздух с хлещущим на ветру прапорцем. Страшен был в его руках надзяк[1], пробивающий панцирь и кость и вышибающий душу из врага — если она у него была — сразу, навылет. Был он таким же, каким был его дед в молодости, который выходил на поле боя, сверкая черными угольями глаз, — с наплечников его черненой кирасы смотрело по одному зеленоватому тигровому глазу, следя за врагами, отпугивая и предупреждая.

Но сейчас извечный закон забирал старого пана, оставляя вместо него его продолжение. Внук не проронил ни одной слезы, однако, сердце его сжималось, едва он представлял, что деда, бывшего всю жизнь столпом и главной опорой, не станет.

— Приходит время старому умирать, молодому — подхватывать знамя, падающее из немощных рук. — проскрипел дед, глядя в глаза внуку, — так и должно быть, и точка, но никак не наоборот. Береги герб, береги семью и сестру, но и себя пуще прежнего — тоже, потому что гордость, вестимо, важна, но кто сбережет их всех, если тебя не будет? Я свою сестру не сберег — он слабо кивнул на портрет черноволосой красавицы с орлиным носом, — расплачусь за это бессмертной душой.

— Ты не делал ничего плохого, — ответил Сергиуш, покачав головой, — а то, что случилось с панной Магдаленой, то разве твоя вина?

Дед устало прикрыл веки, и на несколько мгновений его лицо потеряло последнюю живость. Он глубоко вздохнул, потом открыл глаза и сказал:

— Когда я умру, заберешь мой меч. Мне он достался от отца, ему — от его отца, и так далее… Меч этот пережил один из Крестовых походов, побывал на Святой земле. И наплечники мои тебе тоже придется забрать, если жить хочешь. И больше о них ничего не спрашивай.

***

Старый Чарнецкий, о котором всю его долгую славную жизнь ходило немало слухов — и колдуном его называли, и оборотнем — отдал душу — кому уж, неизвестно, — ровно сорок дней назад, и с тех пор, как его схоронили, Сергиуш стал замечать, что не может перестать думать о том, самом последнем длинном разговоре в кабинете деда. Временами он ловил перешептывания товарищей, чуткое ухо слышало: говорили они, что Сергиуш чувствует в себе странную дедовскую силу и все, конечно же, знали, что наплечники с тигровыми глазами отдал ему как раз дед.

Но не заставил себя ждать новый поход, и всё в нем складывалось наилучшим образом, — казалось, будто само Бог сулит им победу. Австрийский посол, умоливший их короля вступиться за Вену, вызвал переполох среди гусар, и Сергиуш был одним из первых, кто пришел на зов Яна III. Плодородный август шел к концу — дни становились короче, и ночами было порой совсем промозгло. Он грелся у костра, развлекая товарищей гусарии историями, коих знал сотни, и половина из них пугала даже самых отчаянных до инея в костях. Даже когда Чарнецкий засыпал, его товарищи продолжали думать о том, что услышали от него. Они глядели на спящего поручика, и мягко мерцающие с отсветами ноч��ого сторожевого костра тигровые глаза на наплечниках словно следили за ними. Потому они и поговаривали, что Сергиуш никогда в самом деле не спит. Сам он до последней минуты так и не узнал, откуда у деда взялись эти камни — они и вправду были словно живые — переливались и мерцали, и иной раз казалось, будто можно увидеть внутри каждого из них зрачок. Дед рассказывал ему о своей жизни много историй, но ни в одной из них так и не открыл тайну, над которой бились все те, кто его знал: говорили, что с тех пор, как у него появились эти наплечники — а это случилось после его первого похода — дед не получил в бою ни одной царапины, и тогда пошли слухи о том, что он колдун. Только раз он обмолвился, что ему показал их одной темной осенней ночью маленький блуждающий огонек. Но Сергиуш в это не верил, хоть старый пан Винцент и не был любитель ходить в костёл, всё же никому не хотелось после смерти попасть прямиком в ад. А все ведь знают: если тебе явится болотный огонь, и ты кому-то об этом поведаешь, то не видать тебе Царствия Небесного во веки веков! Но он помнил и то, что однажды бабушка Магда — звали её так же, как сестру деда — перекрестила пана Винцента на ночь, и всю ту ночь дед метался по своей постели, покрытой толстой периной и овечьей шкурой. И ещё он помнил, что до самого последнего дня дед каждый день шепотом звал свою сестру, умершую совсем юной за несколько дней до его первого похода.

***

Поросшие мхом камни на топком берегу Дуная недалеко от места переправы мягко чернели в сумраке ночи, освещаемой лишь костром, за которым следили пахолики[2]. Часовых клонило в сон, и они пытались отогнать его вином да повторением жуткой сказки пана Сергиуша о былых днях. То, что рассказал Чарнецкий сегодня, было будто бы сном во сне — невиданным и жутким, хоть все и убеждали сами себя, что это не может быть правдой.

— Да не гыргалица[3] это была, — подал голос один из пахоликов, — гыргалица здоровенная.

— Та тетка тоже была здоровенная, тебе же сказали! — ответил второй, — Она и по лесу за ним бежала, всё, как полагается.

— У гыргалицы ноги черные, а у той пан Сергиуш не сказал какие.

— Если не сказал, так и не значит, что не черные. Тебя в коллегиуме чему учили?

Под этот говор Сергиуш и засыпал, закутавшись в старый кунтуш, положив под голову меч, который ему тоже отдал дед и наказав пахолику Матеушу не будить его раньше, чем через три часа. Одно за друг��м проносились перед его полусонным умом видения: страшные гыргалицы, полудницы, богинки. Только вот пробудился он не от того, что его позвал пахолик, а от того что замерз, и очутился в густой, словно мёд, темноте, не видя ни звезды, ни ясного месяца, ни костра, который усилиями часовых гаснуть не должен был никогда. Прошло много времени, прежде чем глаза его привыкли к непроглядной темноте, и тогда он встал, отряхнул последний сон, сковывавший по рукам и ногам, и, оглядевшись, увидел весь лагерь спящим. Затем он понял: это только казалось ему, — товарищи спали, но только пан Чарнецкий приглядывался к кому-то, тут же видел на каждом где-нибудь открытую кровавую рану. Не фыркали, выпуская в прохладный ночной воздух клубы голубоватого пара кони — их он увидел потом, тоже мертвых. Дрожа от ужаса, который его обуял, Сергиуш долго стоял так, оглядываясь на лагерь. Тут берег осветился бледным нездешним светом, и из-за черных лент длинных тонких листьев высокого рогоза выплыл к нему сгусток мертвенного голубоватого света. Он освещал бледные лица его товарищей — покойников, которые так и не проснулись, потому что кто-то убил их всех, и пан Чарнецкий не понимал, почему же его-то оставили. Огонек покачался в прохладном ночном воздухе и вдруг устремился вперед, и Сергиуш — за ним, пошел, не видя дороги, которой там, в кустах ��ухого на исходе лета рогоза, наверное, и быть не могло. Вот уже одна нога ухнула в мокрую ямку и глухим всхлипом вышагнула из неё, переступая дальше, на зов потустороннего огня. В какую-то минуту он понял, что огонь изменился — он теперь становился всё больше и больше, обретая очертания тонкой девичьей фигуры, но нечеловечески, мертвенно бледной, всё же ясно давая понять, что всё это — происки какого-то злобного морока. Когда паненка, скользившая по-над землей, повернула свою голову в профиль, Сергиуш так и обмер: тонкий орлиный нос и черные брови, — то была сестра его деда — Магдалена — он узнал её сразу, ведь её огромный гробовой портрет занимал четверть стены в темном дедовском кабинете с пурпурными портьерами и устрашающего вида подсвечниками. Шестьдесят три года назад панна Магдалена Чарнецкая вернулась домой с прогулки в страшную жару, — она так хотела пить, что попросила целый деревянный ковш и, не чуя себя, опрокинула его весь и тут же упала замертв��.

И Сергиуш не знал, чему верить, и только сейчас он задумался: а не убит ли и он тоже, вместе со всеми? Но ему ничего не оставалось делать, кроме как идти за призраком панны Магды. Мягкое голубоватое свечение исходило от нее, и она не издавала ни звука. Оглядев себя, Сергиуш вдруг понял, что держит в руках дедовский меч, что кираса его совсем не похожа на ту, что он всегда носил, и что нет на ней наплечников деда. Продираясь сквозь заросли рогоза и кустарники с тонкими цепкими веточками, Сергиуш осенил себя крестом in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti[4], но призрак панны Магдалены не исчез, продолжая вести его неизвестно куда.

Где-то позади протяжно ухнула, взрезав холодную тишину, болотная выпь. Взглянув направо, Сергиуш различил вдали остов разрушенной колокольни, в которой светился теплый живой огонек. Он пошел было на его свет, но тут призрак обернулся и укоризненно поглядел на него, и поручик Чарнецкий так и не смог свернуть.

Темен и низок был дом, который показался из-за нового перелеска, из трубы его шел дым, и Сергиушу вдруг показалось, что он знает, кто там живет. Когда-то, ещё до коллегиума, когда он был совсем мальчиком, он вместе с сестрой и кузенами бегал в лес смотреть на дом колдуна, что стоял за старой православной церковью. И не останавливало их то, что под страхом порки дед запрещал им ходить туда. Призрак панны Магдалены в одно мгновение ока вдруг снова стал маленьким огоньком, подплыл к нему, и Сергиуш услышал тихое: «Вся сила его — в глазах».

Он пошел вперед — огонек скользил за ним, бережно освещая ему путь. Ночные перелески тихо шелестели, и не было слышно больше ничего. только выпь прокричала где-то далеко еще два раза и умолкла. И ни луны, ни звезд всё не было, только слабое облачко мертвенного нездешнего света, пришедшего — откуда, из Рая ли?

И Сергиуш, входя в старый скособоченный временем и ветрами дом, уже знал, кто его там ожидает. Черная свеча едва освещала темную комнату, и воск её гадкой болотной жижей стекал на стол, на котором лежал овальный портрет черноволосой панны. Но пану Чарнецкому не нужно было долго гадать, кто там был изображен. Вытащив меч из ножен, он переступил порог дома — колдун не двинулся с места. Подойдя совсем близко, Сергиуш занес над ним меч, но услышал глухой голос, почему-то показавшийся знакомым, и слова его остановили.

— Собрался бить в спину, вельможный пан герба Побог? Безоружного человека?

Сергиуш с мечом, занесенны�� над колдуном, остановился. Черный воск залил лицо панны Магдалены наполовину, оставив только глаза.

— «Вся сила его — в глазах», — подумал Чарнецкий, — значит, нельзя в них смотреть?

— Я сделал бы сестру твою королевой, и она была бы куда лучше, чем обе Зигмунтовы австриячки. Но она не захотела и получила гробовой портрет вместо коронационного.

Сергиуш мало что понимал. Королевой Собеского была француженка Марысенька, а Зигмунт, обе жены которого были австрийскими принцессами, правил шестьдесят лет назад, ещё когда его дед был молод, да и сестра Сергиуша… При чем здесь она? Неужто колдун принял его за деда… или же он сам сейчас — и есть пан Винцент?

«Нельзя смотреть ему в глаза, иначе станешь Горгоновым камнем», — пронеслось в голове у Сергиуша, пока колдун всё сидел, не двигаясь, за своим столом, а черная свеча заливала лицо панны Магды. Он повернулся к нему спиной и поднял перед собой меч, чтобы видеть, что происходит позади. Тусклый огонек треклятой дьявольской свечи давал небольшое облако света, и пан Чарнецкий чувствовал, что готов. Тут воздух чуть дрогнул, и в одно мгновение ока колдун развернулся к нему лицом. Глядя на меч, Сергиуш увидел прищуренные глаза болотного цвета, темные бакенбарды и до странности молодое и красивое лицо.

— Она сама приходила ко мне, — мягким и вкрадчивым голосом сказал он, — как бы ты ни берег её, она бы всё равно пришла…

— Ты лжешь, — прошипел Сергиуш, глядя на отражение в мече. Красивые, четко очерченные губы колдуна изогнулись в кривой усмешке.

— Пришла одна сестра, придет и другая, я вечен, а это железо тебя не спасет.

Он рванулся вперед, и его темный балахон едва не погасил единственное облачко света. Закрыв глаза, Сергиуш прошептал короткую молитву, развернулся и сделал резкий, отчаянный выпад с мечом, чувствуя, как он пронзает грудь колдуна.

— Это железо побывало на Святой земле, а ты отправляйся к дьяволу!

Он не видел, что происходит с колдуном, пока тот не перестал извиваться и не рухнул наземь с тяжелым глухим звуком. Звенящая тишина окружила его, окутала своим коконом, а когда пан Чарнецкий решился открыть глаза, он увидел тело седого старика, — от былой красоты колдуна не осталось и следа, но самое страшное было то, что на месте глаз у него зияли черные провалы.

«Вся сила его — в глазах», — вспомнил он. Черная свеча погасла, и дом озарился светом блуждающего огонька, и только тогда Сергиуш увидел, что на плечах у него поблескивает по одному зеленовато-коричневому камню. Огонек, которым была панна Магда остановился на мгновение, словно прощаясь, а потом вылетел в открытое окно.

***

— Пан Сергиуш, пан Сергиуш, да проснитесь же вы! — пахолик Матеуш отчаянно тянул его за плечо, уже, должно быть, потеряв надежду разбудить поручика. Чарнецкий резко сел, невидящим взглядом пытаясь оглядеть лагерь. Вскоре зрение вернулось к нему, и он увидел, что все были живы, костер горел, лошади ржали и фыркали, гусары разговаривали, кто-то спал, а кто-то ел и пил.

— Ну, вы уж дали маху, пан Сергиуш, — облегченно вздохнул Матеуш, — напугали меня сильнее, чем эта ваша вечерняя история.

— Спасибо, что разбудил, я уж сам думал, что не проснусь, — Чарнецкий встал и поглядел на свою кирасу, лежащую рядом. Глаза колдуна — и теперь он это знал — мрачно мерцали, и отсветы костра делали их из зеленых желтыми.

«Вся сила его — в глазах, значит… Вот, о чем говорил дед… Но ведь не передалась же ему сила колдуна?»

«Расплачусь за это бессмертной душой», — таковы были слова деда, который не получил в боях ни одной царапины и на всю жизнь снискал славу колдуна и оборотня из-за особой ярости в бою и сотен таинственных легенд, которые сложились вокруг него.

— Может, это всё мне приснилось? — подумал Сергиуш, похлопывая свой жупан по карманам — он искал курительную трубку, к которой обращался в особенно волнительные моменты, чтобы успокоиться и подумать. Ладонь нащупала что-то твердое, и пан Чарнецкий извлек на свет маленький овальный портрет черноволосой девушки с орлиным носом, с самого края запачканный черным воском.

[1] Боевой молот-клевец

[2] Оруженосцы

[3] Гыргалица — в словацком и польском фольклоре гигантская лесная женщина с чёрными ногами.

[4] Во имя Отца и Сына и Святого Духа (лат.)

[two-k]

С ПЕРВОМАЕМ, ДОРОГАЯ С ЭТИМ ЯСНЫМ ВЕСЕННИМ ДНЁМ!!!"!! МЫ В СЕМНАДЦАТОМ ГОДУ ПОРВАЛИ МЫ В ДВЕ ТЫСЯЧИ ДВЕНАДЦАТОМ ПОРВЁМММ ПУСКАЙ БУРЖУЙ-ЭКСПЛУАТАТОР ЗНАЕТ ЧТО МЫ БУДЕМ СТОЯТЬ ДО КОНЦА РАЗВЕВАЕТСЯ КРАСНОЕ ЗНАМЯ В НАШИХ КРАСНЫХ СЕРДЦАХХХ /L

[marinakrinicina]

Не играйте в любовь от тоски или скуки, не касайтесь рукой атональности чувств. Не несите как знамя прообраз разлуки от чужих откровений прекрасный на вкус. Не смотрите в глаза тем, кто сбитым дыханьем пробивается вверх, зажигая рассвет. Не шепчите имен своих ждущим на грани, не вскрывайте их боли желаньем побед. Кто горит ярче всех — изнутри выгорает, разлетаясь на тени пронзительных слов.

В вечном поиске счастья сквозь жизнь пролетая, берегите сердца, не ��грайте в любовь.

© Аль Квотио

[galapatrik]

"На Сопках Маньчжурии" Дмитрий Хворостовский (4.2003)" на YouTube

◽ Ночь подошла,

Сумрак на землю лег,

Тонут во мгле пустынные сопки,

Тучей закрыт восток.

Здесь, под землей,

Наши герои спят,

Песню над ними ветер поет и

Звезды с небес глядят.

То не залп с полей долетел -

Это гром вдали прогремел.

И опять кругом все так спокойно,

Все молчит в тишине ночной.

Спите, бойцы, спите спокойным сном,

Пусть вам приснятся нивы родные,

Отчий далекий дом.

Пусть погибли вы в боях с врагами,

Подвиг ваш к борьбе нас зовет,

Кровью народной омытое знамя

Мы понесем вперед.

Мы пойдем навстречу новой жизни,

Сбросим бремя рабских оков.

И не забудут народ и отчизна

Доблесть своих сынов.

Спите, бойцы, слава навеки вам!

Нашу отчизну, край наш родимый

Не покорить врагам!

Ночь, тишина, лишь гаолян шумит.

Спите, герои, память о вас

Родина-мать хранит !

🎹На сопках Маньчжурии/И.Шатров - А.Машистов

[ivanseledkin]

Барнаул, проспект Ленина, 30, на здании ФСБ. Панно "Знамя революции". 1983 год. Авторы Валерий Вышивалов и Владимир Янтарев. Размер мозаики – 11,5 на 13 метров.

[tantrayam]

Отрывки из Суламифи на ночь.

Она нерешительно обувает сандалии, надевает на голое тело легкий хитон, накидывает сверху него покрывало и открывает дверь, оставляя на ее замке следы мирры. Но никого уже нет на дороге, которая одиноко белеет среди темных кустов в серой утренней мгле. Милый не дождался — ушел, даже шагов его не слышно. Луна уменьшилась и побледнела и стоит высоко. На востоке над волнами гор холодно розовеет небо перед зарею. Вдали белеют стены и дома иерусалимские.

— Возлюбленный мой! Царь жизни моей! — кричит Суламифь во влажную темноту. — Вот я здесь. Я жду тебя... Вернись!

Но никто не отзывается.

«Побегу же я по дороге, догоню, догоню моего милого, — говорит про себя Суламифь. — Пойду по городу, по улицам, по площадям, буду искать того, кого любит душа моя. О, если бы ты был моим братом, сосавшим грудь матери моей! Я встретила бы тебя на улице и целовала бы тебя, и никто не осудил бы меня. Я взяла бы тебя за руку и привела бы в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя соком гранатовых яблоков. Заклинаю вас, дочери иерусалимские: если встретите возлюбленного моего, скажите ему, что я уязвлена любовью».

Так говорит она самой себе и легкими, послушными шагами бежит по дороге к городу.

Пойду погляжу на то место у стены, где стоял мой возлюбленный, — говорит Суламифь. — Прикоснусь руками к камням, которые он трогал, поцелую землю под его ногами.

Легко скользит она между лозами. Роса падает с них, и холодит ей ноги, и брызжет на ее локти. И вот радостный крик Суламифи оглашает виноградник! Царь стоит за стеной. Он с сияющим лицом протягивает ей навстречу руки.

Легче птицы переносится Суламифь через ограду и без слов, со стоном счастья обвивается вокруг царя.

–Ты не жалеешь об этом, Суламифь?

— О нет, царь мой, возлюбленный мой, я не жалею. Если бы ты сейчас же встал и ушел от меня и если бы я осуждена была никогда потом не видеть тебя, я до конца моей жизни буду произносить с благодарностью твое имя, Соломон!

— О да, гляди, гляди на меня, возлюбленный. Глаза твои волнуют меня! О, какая радость: ведь это ко мне, ко мне обращено желание твое! Волосы твои душисты. Ты лежишь, как мирровый пучок у меня между грудей!

Время прекращает свое течение и смыкается над ними солнечным кругом. Ложе у них — зелень, кровля — кедры, стены — кипарисы. И знамя над их шатром — любовь.

— Скажи мне, мой царь, — спросила однажды Суламифь, — не удивительно ли, что я полюбила тебя так внезапно? Я теперь припоминаю все, и мне кажется, что я стала принадлежать тебе с самого первого мгновения, когда не успела еще увидеть тебя, а только услышала твой голос. Сердце мое затрепетало и раскрылось навстречу к тебе, как раскрывается цветок во время летней ночи от южного ветра. Чем ты так пленил меня, мой возлюбленный?

— Я помню, Суламифь, как обернулась ты на мой зов. Под тонким платьем я увидел твое тело, твое прекрасное тело, которое я люблю, как бога. Я люблю его, покрытое золотым пухом, точно солнце оставило на нем свой поцелуй. Ты стройна, точно кобылица в колеснице фараоновой, ты прекрасна, как колесница Амиподавова. Глаза твои как два голубя, сидящих у истока вод.

— О милый, слова твои волнуют меня. Твоя рука сладко жжет меня. О мой царь, ноги твои как мраморные столбы. Живот твой точно ворох пшеницы, окруженный лилиями.

Окруженные, осиянные молчаливым светом луны, они забывали о времени, о месте, и вот проходили часы, и они с удивлением з��мечали, как в решетчатые окна покоя заглядывала розовая заря.

И когда наступало утро, и тело Суламифи казалось пенно-розовым, и любовная усталость окружала голубыми тенями ее прекрасные глаза, она говорила с нежной улыбкою:

— Освежите меня яблоками, подкрепите меня вином, ибо я изнемогаю от любви.

[goshminherz]

Письмо женщине

Вы помните,

Вы всё, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.

Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас измучила

Моя шальная жизнь,

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел —

Катиться дальше, вниз.

Любимая!

Меня вы не любили.

Не знали вы, что в сонмище людском

Я был, как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

Не знали вы,

Что я в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь, что не пойму —

Куда несет нас рок событий.

Лицом к лицу

Лица не увидать.

Большое видится на расстоянье.

Когда кипит морская гладь,

Корабль в плачевном состоянье.

Земля — корабль!

Но кто-то вдруг

За новой жизнью, новой славой

В прямую гущу бурь и вьюг

Ее направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался?

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался.

Тогда и я,

Под дикий шум,

Но зрело знающий работу,

Спустился в корабельный трюм,

Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был —

Русским кабаком.

И я склонился над стаканом,

Чтоб, не страдая ни о ком,

Себя сгубить

В угаре пьяном.

Любимая!

Я мучил вас,

У вас была тоска

В глазах усталых:

Что я пред вами напоказ

Себя растрачивал в скандалах.

Но вы не знали,

Что в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь,

Что не пойму,

Куда несет нас рок событий...

Теперь года прошли.

Я в возрасте ином.

И чувствую и мыслю по-иному.

И говорю за праздничным вином:

Хвала и слава рулевому!

Сегодня я

В ударе нежных чувств.

Я вспомнил вашу грустную усталость.

И вот теперь

Я сообщить вам мчусь,

Каков я был

И что со мною сталось!

Любимая!

Сказать приятно мне:

Я избежал паденья с кручи.

Теперь в Советской стороне

Я самый яростный попутчик.

Я стал не тем,

Кем ��ыл тогда.

Не мучил бы я вас,

Как это было раньше.

За знамя вольности

И светлого труда

Готов идти хоть до Ламанша.

Простите м��е...

Я знаю: вы не та —

Живете вы

С серьезным, умным мужем;

Что не нужна вам наша маета,

И сам я вам

Ни капельки не нужен.

Живите так,

Как вас ведет звезда,

Под кущей обновленной сени.

С приветствием,

Вас помнящий всегда

Знакомый ваш

Сергей Есенин.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН, 1924