natagogol

[natagogol]

Об американских студентах

Сразу предупрежу, что я не занимаю никаких политически окрашенных позиций и не рисую черные и белые полоски. Люди везде люди, дети везде дети. В этом семестре занятия аспирантов и студентов были объединены, и можно было понаблюдать за младым поколением. Те, кто пришел изучать Достоевского и Набокова, не разбираются в русской истории или истории языка. Большая часть не говорит по-русски, многие взяли курс из интереса. Их основная специальность – это английская и французская литература, биология, социология, музыка, архитектура, искусствоведение, медиа. Есть и писатели, кто хотел бы извлечь уроки из прочитанного. Кто-то охотится за идеями, а кто-то за ловким приёмом.

Если вы спросите, а что нравится студентам в Достоевском, то удивительно, но факт: их привлекают диалектика и надрыв. Все теоретические выкладки о вреде н/т прогресса, вытесняющего религию, и опасностях гордыни. Этапы напряженной борьбы между добром и злом в человеке. Невозможность достигнуть целого.  Генезис насилия. Капитализм и социализм. Депрессия и суицид. Если мы привыкли видеть в героях Достоевского мистически непостижимую бездну душевных страданий, то для американской аудитории тайны сердца и богоборчество недостаточны. Она хочет диагностировать причины личных неудач и найти ответ, что не так в обществе, чтобы такие вот бедолаги появлялись на свет. Наблюдать за тем, как наши интерпретации пересекаются и дополняют друг друга, - одно удовольствие. Часто разговоры залетают в области, которые (по моим ощущениям) мое перестроечное поколение без колебаний отнесёт к троллингу или переливанию из пустого в порожнее, такие как революция, свобода, общественное служение и социальная справедливость. Для американцев – это все острые вопросы, которые требуют разрешения. Это поиск жизненной стратегии, которая вполне могла бы превратиться в общественную программу или протестное движение. Возможно, я преувеличиваю, но актуальность настоящего и связь настоящего с опытом прочтения автора второй половины 19-го века, - вот что действительно их занимает.

Курс Набокова – это курс для эстетов, для тех, кто интересуется изысканными литературными формами. Набоков и Достоевский антиподы, не только потому что первый терпеть не мог последнего, но и по тому, что Набокова отталкивает литература идей и привлекает могущество языка, способного натренировать мозг ленивого обывателя. Основной вывод американских студентов, что писатель водит нас за нос, щёлкает по нему и оставляет нас с этой гоголевской аллегорией. Каждый текст – лабиринт, и чтобы разобраться, как из него выбраться, приходится плутать и по несколько раз возвращаться к началу. Те, кто записался на Набокова, получали удовольствие от разгадывания авторских головоломок, зачастую отказывая писателю в нежности и чувствительности, которую замечают российские читатели. И если мы без труда видим связь Набокова с русской литературной традицией, то американские коллеги воспринимают текст буквально. Без профессора-гида им не обойтись. Но именно этот процесс расшифровки им больше всего и нравится.

В целом, что я очень ценю в американской аудитории – это личное мнение, которое подкрепляется цепкими наблюдениями. Даже, если отсутствует система культурных отсылок, никто из студентов не теряет почву под ногами и смело строит свою концепцию. Мы все знаем про силу американского публичного слова. Непринуждённость во время выступления, зрительный контакт со всеми слушателями и обаятельная речь, - то, что располагает к себе. Осталось добавить, что каждый студент хоть и приветлив, но держится несколько обособленно. Отношения внутри группы редко когда затрагивают более двух-четырех человек. Как мне кажется, у нас народ гораздо более общительный, и чер��з пару занятий практически не остается «одиночек». При этом риторика в наших классах прихрамывает, и выступать публично нам намного труднее.

[natagogol]

Digital Humanities

Принтскрин необычного проекта по визуализации - Wikiverse

Онлайн-проекты гуманитариев – новомодная сфера. Йель запустил проект по русскому авангарду, британские коллеги составили карты литературного Петербурга, Принстон выложил каталог детской советской литературы. На каждой большой конференции славистики есть секция – цифровые технологии и литература.

Цель этих проектов не только визуализировать ценные архивные материалы и привлечь внимание к забытым именам. Сайты создаются для обучения групп студентов. Например, моя коллега с испанской кафедры создала сайт для своих студентов, чтобы было проще выкладывать задания, разный доп. материал, давать ссылки на фильмы и т.д. Хотя у нас есть система Canvas, но она достаточно неуклюжая. Несмотря на то, что там можно загружать презентации, тексты, публиковать отклики, заниматься коллективной работой, каждый раз требуется переходить из одной категории в другую, и пользователь вынужден блуждать по ссылкам, утомляясь от бесконечных прыжков. При обучении языку (особенно русскому), как мне кажется, больше веселья в простом и ярком сайте и удобнее навигация.

Не могу похвастаться крупными онлайн-проектами на нашей кафедре, но, надеюсь, в будущем что-нибудь появится, тем более, что всё тут зависит от нашего личного энтузиазма. Ощутимым недостатком Digital Humanities является, собственно первая часть этого словосочетания. Гуманитариям не хватает знаний в веб-разработке, а программисты, если и занимаются такими проектами, то либо по доброте душевной, либо за небольшие деньги, поэтому и результат не вполне отвечает замыслам создателей. Так как программисты-гуманитарии на вес золота, то и проекты уровня Arzamas.Academy пока большая редкость. 

[natagogol]

Трамп

Фото с сайта dailybeast

Мой день рождения 2016 года был омрачен результатом американских выборов начиная с 23:00, когда неприлично покраснела карта штатов. Я не очень хотела, чтобы моя личная история пересекалась с общественной, да ещё в такой драматичный для страны момент. Но что поделать. Теперь 8 ноября будет устойчиво ассоциироваться с событием, которое многими здесь трактуется как национальная катастрофа. Как отреагировал наш университет. Ректор прислал всем сотрудникам и учащимся успокаивающее письмо. В письме говорилось, что дискриминации не быть. Что несмотря на воззвания господина Трампа, университет будет защищать меньшинства и не даст в обиду всех, на кого трамписты нападают в своих популистских речах. Ректор пригласил всех желающих на вечернее собрание, чтобы мы поделились нашими мыслями. Собрание состоялось по свежим следам, на следующий день после выборов. На него пришли те, кто хотел услышать что делать и кто виноват, но те, кто выступил, скорее, выплеснули своё негодование, чем предложили план действий. Да и участники тихо и прискорбно жевали фруктовый салат, закусывая сладкой булочкой, и обменивались наболевшим.

Почему отчаяние овладело народом? Потому что Трамп собирает одиозную команду законодателей, потому что судебную власть представляют весьма пожилые люди более 75-80 лет, и многие видят в этом источник проблем для молодого поколения, потому что три ветки власти – это одна партия республиканцев, потому что многие пункты программы Трампа противоречат конституции США и открывают ящик Пандоры, дискриминируя всех, кроме белой гетеросексуальной расы, потому что в роли президента оказался человек некомпетентный, тщеславный и глупый. Многие горюют, что свернут социальные программы и перестанут тратить средства на развитие альтернативных источников энергии (Трамп и Ко не верят в глобальное потепление). В общем, поводов выйти на улицу предостаточно.

Собственно, тем же вечером в нашем маленьком и уютном демократическом штате порядка 2000 человек собралось около здания местной администрации и устроило шествие, выкрикивая на всем его протяжении лозунги протеста. 21 января, в день Инаугурации, в Вашингтоне, женщины организуют протестную демонстрацию, создав событие на ФБ. Сейчас туда собирается около 162 тыс. человек, и около 244 тыс. планируют присоединиться.

Если вы спросите меня, что я лично думаю. То да, я представляю здесь меньшинство, и, конечно, буду защищать своё право на существование в Америке. Если забыть про кровные интересы, то я вижу в Трампе чертёнка из табакерки, и он прыгает на пружинке, забавный и страшненький, способный по своей глупости на гнусные злодеяния. Поэтому я разделяю царящий нынче пессимизм.

[natagogol]

АУ: В библиотеке

Если вы собираете библиографию по вашей теме, то наверное, вы следуете совету научрука и внутреннему голосу: “Посмотри последние диссертации, пробегись по каталогам, начитай литературу последних лет” - но бывает, что этого недостаточно, потому что сам процесс поиска и отбора нужного круга текстов - это куча времени, и пока вы наткнётесь на нужный материал, пройдут месяцы библиотечных скитаний. 

Мне нравится, что можно договориться о встрече с библиотекарем по твоей дисциплине и объяснить ему вкратце свой концепт. И хранитель знаний начнет вместе с тобой подбирать ключ к волшебной полке. 

Онлайн-каталог - это несколько баз данных, и поиск по каждой из них можно отфильтровать, например, если вас интересует тема, связанная со сбором статистических данных, то можно сразу отсечь социальную группу по возрасту, или отправиться в базу pubmed, и таким образом, увеличить свои шансы найти авторитетную научную работу. 

Разумеется, можно заказать книжки из соседних университетских библиотек, а ещё за один раз выписать себе порядка 300 книг, фактически увезти фургончик себе домой и задержать его там на более чем полгода. 

Ну а если нет желания брать книгу на дом, вам могут выделить личную рабочую полку, пожалуйста, занимайтесь в зале; книжку можно отсканировать на месте и отправить контент себе на почту или закачать на флешку. Некоторые копии доступны к скачиванию онлайн, а иногда, если вас интересует пара статей из издания, библиотекари могут отсканировать их и прислать вам, не обязательно делать это самому. В библиотеке есть залы абсолютной тишины, цифровые лаборатории, где можно проиграть презентации на больших экранах или в которых можно заказать сайт под проект, зона для докторантов, аудитории для мини-конференций и великое множество приветливых уголков, в которых читатель будет ощущать себя как дома.

taken from http://ktid.net/portfolio-pieces/brown-university-rockefeller-library-main-reading-room/

[natagogol]

Американский универ: первые дни

Я пишу в этой заметке о том, как здорово, когда есть административные ресурсы, чтобы вдохновить будущего доктора наук, о том, как быстро можно освоиться в новой обстановке, если общение считается ценностью не меньшей, чем работа над своей темой. Когда неумение выступать перед большой аудиторией, неловкость во владении вторым языком, неуверенность при знакомстве с коллегами, волнение перед встречей с будущим научным руководителем, - всю эту тяжёлую авоську тревог можно не носить с собой, таить в душевной глубине, а разгрузить и разложить по полочкам здравого смысла. Здесь знают, что с этим делать. Для каждой ситуации есть своё ноухау, специалист и место, где её можно обсудить. Остаётся только одно: сформулировать свои опасения, желания и цели.

Два дня насыщенной программы-ориентации для иностранных аспирантов - это набор устных инструкций и одновременно среда свободного, открытого и вдохновляющего общения.

Вы хотите поговорить с аспирантами старших курсов - пожалуйста, они сидят с вами за одним столом, ведут беседу, отвечают на вопросы. Вы не знаете, к кому обратиться с вашей проблемой, - для вас выступают главы администраций: деканата, языкового центра для иностранных студентов, студсовета, центра повышения квалификации преподавателей, центра карьерного роста, и выпускники этого года. Каждый выступающий прекрасно подготовлен - он любит своё дело и готов помочь - таков его звонкий призыв.

Вам нужно заводить знакомства на конференциях - держите правила составления elevator pitch: как и в бизнесе, ваши коллеги - это потенциальные партнеры или клиенты, которым могут понадобиться ваши знания и умения.

Я познакомилась со светлыми головами из Сингапура, Австралии, Южной Кореи, Китая, Бразилии, Франции, Италии, Пакистана, Саудовской Аравии, Кана��ы, Болгарии и многих других стран. Большинство будут заниматься искусственным интеллектом, высшей математикой, химией, физикой и фармакологией, гуманитарии - в меньшинстве, как и девушки.

Из интересных мероприятий расскажу о центре языковой подготовки.

На этой неделе я была на семинаре “Академический стиль в США”, и выяснилось, что существует, как минимум три варианта построения логического рассуждения: луковица, прямая и спираль. Луковица - это японский подход, где читатель очищает луковицу, добираясь до сути весь текст, расшифровывая многочисленные знаки авторского присутствия. Для этого он должен быть достаточно подготовлен и образован. Прямая - это американский стиль: сказал, что хочешь сказать; сказал; повторил, что сказал. Читатель - ребенок. Спираль - это бывает в разных странах - автор старается сообщить максимально подробно, что он знает о своём предмете, и поэтому добавляет много деталей, которые опираются на единую основу. Читатель - это интеллектуал, от которого ждут участия в тексте, чтобы он сам делал выводы из того, что узнал.

Мы обсудили жанры научных работ и разошлись довольные коллективной метатекстовой рефлексией. Как было бы хорошо, если бы такие программы были внедрены и в московских вузах. Очевидно, что у научных руководителей не хватает рук, чтобы привить научный стиль и обучить словесному мастерству.

О ресурсах библиотеки, цифровой лаборатории и программах курсов в следующих постах.

[natagogol]

Глаза в глаза: Тони Моррисон

Роман “The bluest eye’’ (“Самые голубые глаза”, 1970) Тони Моррисон, лауреата Нобелевской премии по литературе 1993 года, - это история о девочке, мечтающей получить в подарок от Бога голубые глаза, чтобы избавиться от врождённого недостатка - быть чернокожей. Чтобы все её любили и прощали, гладили по голове и целовали в лобик. Самое интересное, как мне кажется, - не столько в мрачности сюжета об изнасиловании Пeколы своим отцом - вот что может быть ужаснее…сколько в том, как автор общается с читателем, и какими средствами вызывает наше сочувствие к персонажам. Роман можно было бы прочитать тем, кто недоволен своим семейным бытом, чувствует разочарование, грустит о потерянном времени. Вот после этой книги вы получите прививку от уныния, а отвращение к развратнику, смешанное с жалостью, прогонит любую хандру. 

Тони Моррисон создала крепкую композиционную структуру, задача которой показать афроамериканский мир изнутри, раскрасить портретную галерею в тона, характерные для полотен Рембрандта. Наверное, это самое трудное при чтении. В этой книге нет надежды, кроме несбыточной. Герои ненавидят себя за бедность и, как они привыкли считать, ничем не смываемое уродство. Из темноты на нас с невысказанным упреком смотрят уставшие и грустные лица. 

Детские диалоги, шуточки проституток, семейные перебранки - всё это доносит до предполагаемого белого читателя говор запретной улицы, куда бы он вряд ли зашёл по собственному желанию.

На волне социальных перемен 1960-х, в контркультурной революции, в разгар борьбы за права чернокожего населения, в то время, когда только-только начал возникать феминизм и гуляли счастливые и протестующие хиппи по стране, романы Моррисон стали открытием в мире языка, свободного от условностей, языка, которого до этого никто не слышал, многоголосого, живого, полного ярости и раздражения.

Мишенью для неё, как мне кажется, становятся клише из “белой” масс-культуры, которые заставляют черных девочек мечтать о голубых глазах. Куклы, фильмы, мода навязывают ложные идеалы, к которым стремится чернокожая женщина. Эти девочки, девушки и жёны страстно желают избавиться от любого напоминания о “грязном” происхождении в прямом и переносном смыслах. И ничего счастливого не выходит: ни из ухоженных цветочных клумб, ни с кухни, блистающей чистотой. Даже та, у которой почти получилось вырваться из своей неприкасаемой касты, любит только мягкого и пушистого кота, а её сын, лишенный материнской ласки, в конечном с��ёте, из ревности покончит с питомцем, ударив того со всей силы об оконное стекло.

Роман тяжелый, но легко читается. Композиция кольцевая. Уже с первых страниц мы знаем, что произошло::  “Весной 1941-го ноготки не взошли. Мы думали тогда, что они не взошли потому, что Пекола ждала ребенка от своего отца. Если бы мы меньше грустили и больше замечали, то сразу увидели бы, что не только у нас погибли семена, они погибли везде…”

Книга завершается эпилогом, в котором мы узнаем подробности случившегося и что главная героиня, маленькая 12-няя Пекола, сошла с ума, а её папа погиб и что ноготки не взошли.

Критики обращают внимание на параллель между чувством, которая испытывала маленькая девочка, изнасилованная своим папой, и ощущением читателя, прочитавшего книгу, как будто мы тоже изнасилованы повествователем. 

Я не согласна с такой трактовкой. Причины, на мой взгляд, глубже. Этот прием нужен Моррисон, чтобы разрушить стереотипное восприятие белыми “черной” темы в американской литературе. Дело не только в фактах, которые в толстых папках могли бы заполнить полки юридических контор, но и в интонации плакальщицы. Автор оплакивает прошлое, настоящее и будущее своих героев, чтобы заставить нас вынырнуть из джакузи самодовольства и посмотреть на мир черными глазами. Гиперболичен стиль во всех внесюжетных элементах повествования: психологических пейзажах, внутренних монологах, письме, дневнике; гиперболична тема: дочка изнасилована отцом. Отсюда срабатывает эффект мгновенного погружения в текст. Без помощи писательницы вынырнуть из него невозможно.

Ниже пучок подтверждающих цитат (цитирую по изданию Alfred A. Knopf. New York. 2000)::

О благополучных детях из чернокожих семей:

They go land-grant colleges, normal schools, and learn how to do the white man’s work with refinement: home economics to prepare his food; teacher education to instruct black children in obedience; music to soothe the weary master and entertain his blunted soul. Here they learn the rest of the lesson begun in those soft houses with porch wings and pots of bleeding heart: how to behave. The careful development of thrift, patience, high morals, and good manners. In short, how to get rid of the funkiness. The dreadful funkiness of passion, the funkiness of nature, the funkiness of the wide range of human emotions. (83)

О мужьях мулаток:

What they [husbands] do not know is that this plain brown girl will build her nest stick by stick, make it her inviolable world, and stand guard over its every plant, weed, and doily, even against him <…> He must enter her surreptitiously, lifting the hem of her nightgown only to her navel. He must rest his weight on his elbows when they make love, ostensibly to avoid hurting her breasts but actually to keep her from having to touch or feel too much of him (84)

Из дневника Полин интерпретация разговора между ней и её хозяйкой, которая согласна принять ее обратно на работу, только если та бросит мужа:

She said she would let me stay if I left him. I thought about that. But later on it didn’t seem none too bright for a black woman to leave a black man for a white woman. She didn’t never give me the eleven dollars she owed me, neither. That hurt bad. The gas man cut the gas off, and I couldn’t cook none. I really begged that woman for my money. I went to see her <…> Then I got desperate I asked her if she would loan it to me. She was quite for a spell, and then she told me I shouldn’t let a man take an advantage over me. That I should have more respect, and it was my husband’s duty to pay the bill, and if he couldn’t, I should leave and get alimony. All such simple stuff. What was he gone give me alimony on? I seen she didn’t understand that all I needed from her was my eleven dollars to pay the gas man so I could cook<…> ‘What good is he, Pauline, what good is he to you?’ How you going to answer the woman like that, who don’t know what a good man is, and say out of one side of her mouth she is thinking of your future but won’t give you your own money so you can buy something besides baloney to eat? (120-121)

О свободе:

Cholly was free. Dangerously free. Free to feel whatever he felt - fear, guilt, shame, love, grief, pity. Free to be tender or violent, to whistle or weep. Free to sleep in doorways or between the white sheets of a singing woman. Free to take a job, free to leave it. He could go to jail and not feel imprisoned, for he had already seen the furtiveness in the eyes of his jailer, free to say, ‘’No, suh,’’ and smile, for he had already killed three white men. Free to take a woman’s insults, for his body had already conquered hers. Free even to knock her in the head, for he had already cradled that head in his arms. (159)

О любви к вещам и ненависти к людям:

All his life he had a fondness for things - not the acquisition of wealth or beautiful objects, but a genuine love of worn objects: coffee pot that had been his mother’s, a welcome mat from the door of a rooming house he once lived in, a quilt from a Salvation Army store counter. It was as though his disdain of human contact had converted itself into a craving for things humans had touched. The residue of the human spirit smeared on inanimate objects was all he could with stand of humanity (165)

[natagogol]

Как себя вести в американском универе?

Одним из обязательных пунктов программы допуска к началу занятий для новоиспеченного студента/аспиранта является прохождение опроса. Опрос посвящен тому, насколько хорошо вы изучили этический, академический и студенческий кодекс. Сначала это показалось мне излишним. Ну что мы собираемся дружно опорожнять мочевые пузыри на зеленой лужайке или выдавать чужие работы за свои собственные? Или обзываться и унижать собратьев по кампусу? Нет, конечно. Однако, когда я столкнулась с вопросом, в каких случаях следует обращаться в Службу психологической поддержки и что считается формой сексуальных домогательств, то тут оказалось, что не все так очевидно. Например, если вас беспокоит ваша внешность или вы не можете удержаться от лишнего бокальчика, вас расстраивает, что забота о вашей семье отвлекает от учебы, у вас возникла проблема с самоидентификацией по половому признаку - то это все к психологу. Если кто-то вам передал пошловатую любовную записку, занимается словесными преследованиями или ��еприлично шутит в вашем присутствии, - то пора жаловаться и принимать меры на уровне комитетов, защищающих жертв насилия. Было трудно определить, в каких точно ситуациях нужно вызывать местных спасателей, а где можно просто уведомить о дебоширстве. Например, если студент замечает подозрительную личность, ошивающуюся около лаборатории, то он должен связаться с службой молниеносного реагирования, а если увидел, как стены попортили художники граффити, то можно отрапортовать в обычную. 

Вообще, несмотря на чрезмерную, на мой взгляд, детализацию определений нарушений и наказаний, данный набор правил поведения помогает легче сориентироваться на новом месте. С одной стороны, чувствуешь себя защищённым под опёкой такого количества организаций, с другой - чётче обозначена зона личной ответственности. И если вдруг захочется использовать наработки коллеги или платные услуги, что нередко происходит внутри российских вузов, то жди публичных слушаний, порицаний и занесения данного неблаговидного поступка в несмываемую личную историю.

Из няшных сердцу отмечу столбы с “тревожной кнопкой” на всей территории кампуса. Нажмите на неё, и через три минуты приедет полиция, или можно попросить прислать сопровождающих, если вам страшно идти домой поздно вечером.

До сих пор вспоминаются, как минимум, две трагические истории МГУ, когда из-за отсутствия таких “тревожных кнопок”, как и местных служб 911, одну девочку зарезал ее ревнивый любовник-философ прямо в аудитории, а другая стала жертвой разбойного нападения в университетском парке, возвращаясь в общежитие в районе полуночи.

Показалось забавным сосуществование одновременно запрета на любые наркотики и подробного инструктажа, как соблюдать осторожность на вечеринках из серии “смотрите в оба, что вы пьете”, ведь злодей-насильник может подсыпать синтетику в бокал, вы не заметите как потеряете сознание. Как отмечает кодекс, такое вовсе не редкость в кампусе, и новички - самые частые жертвы озабоченных.

Я помню, что в МГУ у нас было много неписаных правил. Казалось естественным уважать друг друга, вежливо спорить, быть деликатными. Но когда по умолчанию разделяемые взгляды начинали расходиться, а именно: что касается терпимости к сексуальным меньшинствам или что считать плагиатом (я про жалобы некоторых студентов, которые были возмущены тем, что их идеями воспользовались научные руководители в своих публикациях), - то тут кое-кто мог получить серьезные психологические травмы, и, как мне кажется, такой бы свод правил, как и наличие соответствующих служб, помог бы всему академическому сообществу жить в мире и согласии, не ущемляя ничьих прав.

[natagogol]

Американский университет: взгляд изнутри

Начинаю вести заметки о своих академических буднях. Я иностранный аспирант. А это значит, что первое время я буду чувствовать себя неуютно, потому что нужно будет привыкать к новым условиям. Именно поэтому в день регистрации я получила папку от международного отдела аспирантуры с брошюрами “первой помощи”. В ней на разноцветных листках было рассказано, почему важно иметь чистую кредитную историю и как без риска пользоваться кредиткой, в каких банках можно открывать счет с картой ближайших офисов, у каких телефонных провайдеров приобретать симку с веб-ссылками на тарифы, и что делать, если вас внезапно остановила полиция, допрашивают иммиграционные агенты или ФБР. Отдельно выдана инструкция, как завести номер социального страхования SSN и посчитать налог, и памятка о визе F1. В папку был вложен магнитик с логотипом международного отдела и гид по достопримечательностям США. Все это действительно радует продуманностью.

На сайте есть страничка для иностранных студентов. Там подробно описаны психологические стадии, через которые проходит каждый новоприбывший. Оглушенные количеством дел по обустройству новой жизни, многие теряются, нервничают и впадают в беспокойство. “Это абсолютно нормально”, - уверяют нас авторы. Никто легко не адаптируется. Признаком того, что вы п��решли свой Рубикон, является способность пошутить в официальной обстановке. Как только юмор пронзил ваш разговор, всё, считайте, вы победили свои страхи.

Кстати, id выдали сразу, сфотографировав на месте. 

[natagogol]

Перлы лекторов. Филфак-2004

Через навоз и к высшим урожаям.

Достаточно прочесть стих “Буря мглою небо кроет, чтобы всякий (не глухой) почувствовал трохеический каданс”.

Русский постмодернизм казался белым и пушистым, а оказался черным и ершистым.

[natagogol]

Фланнери О’Коннор. Смех, грех и атеизм.

Роман «Мудрая кровь» Фланнери О’Коннор (1952) относят к гротеску. Роман представляет собой переработку рассказов, в разное время опубликованных в журналах Mademoiselle, Sewanee Review, and Partisan Review. Жизнь писательницы была омрачена тяжелым течением болезни-волчанки, из-за которой скончался её отец и позже Фланнери в возрасте всего 39 лет. О’Коннор обучалась писательскому искусству в университете штата Айова, и, как утверждают американские филологи, подобно многим американским прозаикам XX века, была воспитанницей университетской школы художественного письма.

Этот роман стал заметным литературным событием, хотя, разумеется, не единственным. Позже в 1979 году книга была экранизирована Джоном Хьюстоном. Фильм Хьюстона был показан вне конкурсной программы в Каннах.

Мне кажется, что данная книга могла бы понравит��ся ироничному уму, тому, кто склонен относиться к религиозным доктринам с львиной долей скепсиса, но предупреждаю, действие движется медленно, как волы пасутся на пастбище, а интертекст предполагает, что читатель хорошо знаком с Ветхим и Новым Заветом. При этом персонажи – картонные фигуры, которые автор передвигает, как ему понравится. Гротеск он и есть гротеск, не стоит наделять героев психологизмом, они всего лишь яркие иллюстрации идей автора о вере и “псевдовере”.

Сначала, честно признаться, галерея персонажей и описаний не вызвала у меня бурных восторгов. Сюжетообразующий мотив дороги (ветеран едет на поезде до Истрода и далее скитается по домам и улицам) –  это та канва повествования, с помощью которой автор может вышить всё, что душе угодно. По факту добавить любые стежки – сюжетные повороты. Этот приём служит для размещения  то тут, то там аллегорических пейзажей и портретов, отсылающих к притче о бесах и свиньях, книге Еноха, истории о Всемирном потопе, апокрифах о Лилит и многие другие. Иногда автор конструирует словесное изображение с такого близкого расстояния, что картинка раздражает своим размером. Каждая из них как будто падает на читателя, придавливая его символическими значениями, а каждый новый персонаж кажется доп. нагрузкой для тех, кто подкачивает свою интеллектуальную мышцу, как олимпийский атлет.

Тем не менее, потихоньку втягиваешься в игру писательницы и начинаешь складывать картинки в паззл. Не могу похвастаться тем, что я во всём разобралась. Однако есть любопытные перевертыши. Главный герой Хейзел Моутс комичен, не только потому, что, будучи атеистом, носит головной убор пастора, но и потому, что провозглашает Церковь без Христа и проповедует, как любой другой священник. Хейзел сначала всем говорит, что он “чист”, а потом сбивает на машине последователя, решившего подзаработать на его новой “религии”. Видимо, этим объясняется тот факт, что в заключительной главе Моутс меняет риторику на “Я не чист” (читай, грешен), затем кладет в бот��нки куски битого стекла, ослепляет себя, обматывает проволокой на ночь глядя, то есть, на самом деле, истязает свою плоть, как неистовый католик. Можно ��редположить, что самоистязание есть не что иное, как искупление греха, показывающее всю тщетность попыток Хейзела встать на атеистический путь.

Из второстепенных персонажей обращает на себя внимание слепой католик-проповедник, который вовсе не слепой, а притворяется и пьет горькую по ночам. Его поводырь Шаббат Лили, казалось бы, невинное дитя, преследует Хайзела и мечтает его соблазнить. Енох, 18-летний юноша, в котором течет «мудрая» кровь, намекающая на отцовство Хейзела, стремится завоевать его расположение: тащит в зоопарк, где работает, очищает до блеска свою комнату в надежде, что Моутс там заночует, – но вместо симпатии получает в ответ камнем по загривку.

Енох завидует актёру в костюме гориллы. Актер рекламирует фильм в местном кинотеатре, все пожимают ему руку и одаривают “обезьяну” теплым человеческим вниманием. А мальчик так одинок и никому не нужен. В результате зависть становится настолько нестерпимой, что Енох крадет костюм, предположительно покончив с актером в фургоне, и пугает влюбленную пару на опушке в лунном свете. Наверное, думаю я, превращение носителя мудрой крови в гориллу – это тоже шутка автора. Если Енох счастлив в роли примата, то какое после этого, извините,   одушевленное подобие Божественной и превысшей силы?

Атеист-проповедник в конце умирает в канаве, сбежав от сердобольной тетушки, задумавшей его на себе женить.

Если вам понравился хотя бы один из этих сюжетных фортелей, то вполне возможно, вы не пожалеете о потраченном времени. Ещё довольно занимательно понаблюдать за развитием темы слепоты и зрения (особенно в оригинале, кто на что смотрит и кто что видит).

Цитаты приводятся по изданию Flannery O’Connor, Collected Works, New York, 1988:

That morning Enoch Emery knew when he woke up that today the person he could show it was going to come. He knew by his blood. He had wise blood like his daddy. (44)

The black sky was underpinned with long silver streaks that looked like scaffolding and depth on depth behind it were thousands of stars that all seemed to be moving very slowly as if they were about vast construction work that involved the whole order of the universe and would take all time to complete. (19)

The only things from Eastrod he took into the army with him were a black Bible and a pair of silver-rimmed spectacles that belonged to his mother. He had gone to a country school where he had learned to read and write but that it was wiser not to; the Bible was the only book he read. He didn’t read it often but when he did he wore his mother’s glasses. They tired his eyes so that after a short time he was always obliged to stop. (12)

‘’There is no such thing as a bastard in the Church Without Christ,’’ he said. ‘’Everything is all one. A bastard wouldn’t be any different from anybody else.’’

‘’That’s good,’’ she said.

He looked at her irritably, for something in his mind was already contradicting him and saying that a bastard couldn’t, that there was only one truth – that Jesus was a liar – and that her case was hopeless<…> The thing in his mind said that the truth didn’t contradict itself and that a bastard couldn’t be saved in the Church Without Christ. He decided he would forget it, that it was not important. (69)

[natagogol]

Ричард Райт. Тоска по человечности

Прочитала роман-автобиографию Ричарда Райта (Richard Wright) “Черный” (Black Boy, 1946) и поняла, что она невероятно актуальна на все времена, потому что эта книга не только об отношениях между белыми и черными и формировании характера человека, обречённого страдать из-за расовой дискриминации. Эта книга о боли отвергнутой и не нашедшей себя индивидуальности. Роман об экзистенциальном одиночестве, роман без национальной принадлежности. Прописан в первую очередь тем, кому постоянно приходится сражаться со своим окружением, кто часто задается вопросом о своём месте в подлунном мире, и тем, кто чувствует себя маргиналом.

Герой не верит в бога, и из-за этого становится проклятием для своих близких. Ричарду нравится читать, и этим он не похож на своих ровесников, для которых чтение – чудное и дурацкое хобби. Он нашел только одного единомышленника в лице а��ериканского журналиста, автора «Книги предисловий» (1917) и «Предрассудков» (1927), Генри Луиса Менкена, чьи работы достались ему по библиотечной карточке белого коллеги. Сложный язык, на котором были написаны эти труды, помог молодому человеку впервые сформулировать свои свободолюбивые мысли. Слова – это оружие, слова отражают нападение и защищают от враждебной реальности.

В автобиографии сюжет сводится к переезду героя из штата в штат, с юга (Миссисипи, Мемфис) на север (Чикаго). Ричард пишет о том, как он растет, ходит в школу, учится работать на белых и терпеть унижения, как голод (первоначальное название книги American Hunger - *американский голод) становится его постоянным спутником с четырех лет и, как это ни странно прозвучит, отличительным признаком, способом самоидентификации. Роман состоит из двух частей: «Южная ночь» и «Ужас и триумф». Первая часть о мытарствах на юге и мечте вырваться из рабства. Вторая – о новой жизни и разочаровании в возможности единства Америки и личного счастья.

Среди запомнившихся бытовых примет 1920-1930 гг.: очереди за билетами для белых и черных, карточка в библиотеку только для белых, обращение к белым не иначе как Sir, необходимость держаться на расстоянии, разговаривая с белыми или оказавшись их случайным соседом, кулачные бои между черными, организованными их белыми работодателями, страховые компании и похоронные бюро для черных, зарабатывающие на их безграмотности. Из мемуарной хроники особенно запомнилось убийство хозяина местного бара – дяди Ричарда – он не хотел уходить из бизнеса, не уступив белым свое заведение; убийство черного белыми за связь с белой проституткой; драки между Ричардом и мальчишками из нового класса; порки Ричарда своими родственниками за то, что он, с их точки зрения, был богоотступником; публичное изгнание из коммунистической партии и т.д. Почти каждая страница – о насилии и о боли жертвы. Каждый диалог – это реконструкция, состоящая из прямой и внутренней речи повествователя, это двойная оптика, потому что поведение внутреннего «я» противоречит поведению социального «я». Чем больше герой стремится избежать конфликта, тем больше он его провоцирует, чем проще вопросы, которые ему задают, тем сложнее размышления над ответами. Ричард пытается прим��рить враждующие реальности, однако любой разговор всегда превращается в борьбу за существование.

Мне показалось, что самое ценное в этом романе – это общечеловеческая тема сопротивления насилию и бессмысленности страданий. И я не могла отделаться от мысли о том, что ситуация голода и вражды между различными социальными группами (не только по этническому признаку) могла бы быть сопоставима с тем, что происходило в Советской России в 1920-1930-е гг. Недаром черное население с упоением увлеклось коммунизмом, а главного героя обвиняли в «интеллектуализме». Представьте себе, что в этом время в Чикаго с воодушевлением подражали манерам Ленина: носили кепки, отращивали бородки и отчаянно жестикулировали, не говоря уже о моде имитировать русский акцент (образцами для подражания, в основном, служили польские эмигранты). Коммунисты создавали партийные ячейки, мечтали участвовать в международной борьбе, клеймили предателей и читали партлитературу.

Я собрала коллекцию цитат. Каждая из них – это повод задуматься о нашей непростой национальной истории и о том, как много общего между народами, живущими на расстоянии тысяч километров друг от друга.

Цитаты приведены по репринтному изданию 2006, HarperCollins Publishers.

At the age of twelve, before I had had one full year of formal schooling, I had a conception of life that no experience would ever erase, a predilection for what was real that no argument could ever gainsay, a sense of the world that was mine alone, a notion as to what life meant that no education could ever alter, a conviction that the meaning of living came only when one was struggling to wring a meaning out of meaningless suffering. (100)

I feel that America’s past is too shallow, her national character too superficially optimistic, her very morality too suffused with color hate for her to accomplish so vast and complex a task. Culturally the Negro represents a paradox: Though he is an organic part of the nation, he is excluded by the entire tide and direction of American culture. Frankly, it is felt to be right to exclude him, and it is felt to be wrong to admit him freely. Therefore if, within the confines of its present culture, the nation ever seeks to purge itself of its color hate, it will find itself at war with itself, convulsed by a spasm of emotional and moral confusion. (272)

I wanted a life in which the basic emotions of life were shared, in which common memory formed common past, in which collective hope reflected a national future. But I knew that no such thing was possible in my environment. The only ways in which I felt that my feelings could go outward without fear of rude rebuff or searing reprisal was in writing or reading, and to me they were ways of living. (279)

I saw black men mounted upon soapboxes at street corners, bellowing about bread rights, and revolution. I liked their courage, but I doubted their wisdom. The speakers claimed that Negroes were angry, that they were about to rise and join their white fellow workers to make a revolution. I was in and out of many Negro homes each day and I saw that a vast distance separated the agitators from the masses, a distance so vast that the agitators did not know how to appeal to the people they sought to lead.

Some mornings I found leaflets on my steps telling of China, Russia, and Germany; on some days I witnessed as many as five thousand jobless Negroes, led by Communists, surging through the streets. I would watch them with an aching heart, firmly convinced that they were being duped; but if I had been asked to give them another solution for their problem, I would not have known how. (294)

The emotional certainty seemed buttressed by access to a fund of knowledge denied to ordinary men, but a day’s observation of their activities was sufficient to reveal all their thought processes. An hour’s listening disclosed the fanatical intolerance of minds sealed against new ideas, new facts, new feelings, new attitudes, new hints at ways to live. They denounced books they had never read, people they had never met, ideas they could never understand, and doctrines whose names they could not pronounce. Communism, instead of making them leap forward with fire in their hearts to become masters of ideas and life, had frozen them at an even lower level of ignorance that had been theirs before they met Communism. (295-296)

Acting upon the loftiest of impulses, filled with love for those who suffer, urged toward fellowship with the rebellious, committed to sacrifice, why was it that there existed among Communists so much hate, suspicion, bitterness, and internecine strife? I stood in the midst of people I loved and I was afraid of them. I felt profoundly that they were traveling in the right directions, yet if their having power to rule had depended merely upon my lifting my right hand, I would have been afraid to do so. My heart throbbed and I whispered to myself: God, I love these people, but I’m glad that they’re not in power, or they’d shoot me! (368-369)

Racial hate had been the bane of my life, and here before my eyes was concrete proof that it could be abolished. Yet a new hate had come to take the place of the ranking racial hate. It was irrational that Communists should hate what they called ‘’intellectuals’’, or anybody who tried to think for himself. I had fled men who didn’t like the color of my skin, and now I was among men who did not like the tone of my thoughts. (369)

I picked up a pencil and held it over a sheet of white paper, but my feelings stood in the way of my words. Well, I would wait, day and night, until I knew what to say. Humbly now, with no vaulting dream of achieving a vast unity, I wanted to try to build a bridge of words between me and that world outside, that world which was so distant and elusive that it seemed unreal.

I would hurl words into this darkness and wait for an echo, and if an echo sounded, no matter how faintly, I would send other words to tell, to march, to fight, to create a sense of the hunger for life that gnaws in us all, to keep alive in out hearts a sense of the inexpressibly human. (384)

[natagogol]

Jack Keruac: Belief and Technique for modern prose

Marked my favourites from the list

1. Scribbled secret notebooks, and wild typewritten pages, for yr own joy 2. Submissive to everything, open, listening 3. Try never get drunk outside yr own house 4. Be in love with yr life 5. Something that you feel will find its own form 6. Be crazy dumbsaint of the mind 7. Blow as deep as you want to blow 8. Write what you want bottomless from bottom of the mind 9. The unspeakable visions of the individual 10. No time for poetry but exactly what is 11. Visionary tics shivering in the chest 12. In tranced fixation dreaming upon object before you 13. Remove literary, grammatical and syntactical inhibition 14. Like Proust be an old teahead of time

15. Telling the true story of the world in interior monolog 16. The jewel center of interest is the eye within the eye 17. Write in recollection and amazement for yourself 18. Work from pithy middle eye out, swimming in language sea 19. Accept loss forever 20. Believe in the holy contour of life 21. Struggle to sketch the flow that already exists intact in mind 22. Dont think of words when you stop but to see picture better 23. Keep track of every day the date emblazoned in yr morning 24. No fear or shame in the dignity of yr experience, language & knowledge 25. Write for the world to read and see yr exact pictures of it 26. Bookmovie is the movie in words, the visual American form 27. In praise of Character in the Bleak inhuman Loneliness 28. Composing wild, undisciplined, pure, coming in from under, crazier the better 29. You're a Genius all the time 30. Writer-Director of Earthly movies Sponsored & Angeled in Heaven

[natagogol]

Стихи еще делятся (для автора) на такие, о которых поэт может вспомнить, как он писал их, и на такие, которые как бы самозародились. В одних автор обречен слышать голос скрипки, некогда помогавший ему их сочинить, в других – стук вагона, мешавшего ему их написать.

Анна Андреевна Ахматова. Автобиографическая проза

Зинаида Серебрякова. Портрет А.А. Ахматовой

[natagogol]

Жалобная книга гуманитария: в поисках согласья

Почему меж нами согласья нет? Если говорить о замкнутости филологического сообщества, то это объясняется легко: филологи много читают и мало разговаривают, потому что объемы литературы в XXI веке растут в геометрической прогрессии. Проще ознакомиться с монографией известного ученого, чем встретиться с ним лично. Время человеческой жизни ограничено, а уровень требования к владению материалом повышается во столько же раз, во сколько увеличивается количество публикаций в гуманитарных областях. Вывод: на сотрудничество с носителями смежных областей знания о человеке просто не остаётся сил. Единственные изменения внутри среды – это добавление в программы на филологических факультетах курсов по визуальным видам искусства: кинематограф, театр, живопись, как, впрочем, и компаративистики.

И упомянутые умеренные перемены понятны. Риск разбавить концентрированный раствор уникального знания неизвестными по своему эффекту веществами, например, курсом по биологии или экономике, определенно существует. Если студент-психолог изучает литературу как вид арт-терапии, то количество текстов к прочтению придется существенно сократить, если филолог слушает мировую историю, его, скорее всего, ждет меньше часов на историческую грамматику и т.д.

Как организовать равномерное распределение гуманитарных знаний без ущерба какой-либо из специальностей? Мне кажется, в обязательную программу нужно включать все те дисциплины, которые предлагают ясные перспективы на рынке труда. В факультативную – все те курсы, какие по сердцу. Это означает серьезный пересмотр структуры работы гуманитарных факультетов, и я рассматриваю такую задачу не как академический апокалипсис, а как естественный этап отбора и систематизации информации. Да, с одной стороны, ее становится все больше, с другой – она, во многом, переписывает и редактирует старую. То есть нужно провести генеральную уборку и выкинуть лишнее из учебных курсов, обновить и синтезировать их. Но пока мне сложно представить, что уважаемый историк, философ, литературовед или лингвист согласятся перестроить свои лекции и адаптировать тему под потребности общества в профессиональных кадрах, как и заручиться поддержкой декана.

И, на мой взгляд, такая задача может решаться только сообща, взявшись за рук��, и нечиновниками. Чиновники заходят с гигантскими ножницами и равнодушно состригают ими профессорские седины. Хор униженных и оскорблённых интеллигентов поёт им вслед. Диалога не получается, это долго и больно.

До этих пор мне не попадалось примера счастливой дружбы, кроме, пожалуй, Высшей школы экономики – магистерская программа «Мультимедийная журналистика» на факультете коммуникации, медиа и дизайна кажется хорошим подспорьем для начинающего журналиста. Там проходят экономику медиа, цифровое книгоиздание, управление медиапроектами.

Или факультет антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге, где обязательными курсами для магистров  программы «Социолингвистика» являются лингвистика в системе гуманитарного и естественнонаучного знания, фольклор и миф, теория и практика перевода и реферирования научных текстов.

Правда, вопрос о том, куда голову приставить по окончании университета, всё же остается открытым. Было бы здорово, если бы студенты проходили практику живого дела и могли осязать результат своих умственных трудов уже в процессе обучения, получая свою первую зарплату.

[natagogol]

Жалобная книга гуманитария: о гуманитарных науках

Казалось бы, благородство филологического труда оправдано и всем очевидно (см. предыдущий пост), сомнения в нашей полезности не возникает. С другой стороны, как только мы начнем вспоминать про философов, историков, переводчиков, искусствоведов, кинокритиков, историков музыки, то неизбежно упрёмся в популярное общественное мнение: «А зачем столько гуманитарных специальностей, пишут все, кому не лень, а те, кто получше, самородки из народа без всяких ваших ейных образований!»

Я тоже задалась вопросом, зачем столько гуманитарных специальностей и не пора ли реформировать их структуру, и для того чтобы на него ответить, сравнила два определения гуманитарных наук в русской и англоязычной википедии.

То, что я обнаружила, стоит того, чтобы об этом написать.

В русской трактовке – гуманитарные науки романтизированы. Действительно, «в отличие от естественных наук, где преобладают субъект-объектные отношения, в гуманитарных науках речь идет преимущественно о субъект-субъектных отношениях (в связи с чем постулируется необходимость интерсубъективных отношений,диалога, общения с другим)». Автор статьи в википедии уделяет большее внимание философскому аспекту дисциплин, а не их практическому применению, или хотя бы вопросу о том, как они преподаются в наших учебных учреждениях. Статья вызывает искушение высказать нехорошую догадку, что гуманитарные специальности – это фантом. Вы это почувствуете, как только прочитаете фразу «в гуманитарных науках, если и важна точность, например описания исторического события, то ещё более важна ясность понимания». Что имеется в виду? Понимания чего и кем? Между кем и кем? Лично мне становится непонятно, почему это важно и почему точность при описании неважна, историки бы возмутились.

А теперь обратимся к английскому определению. Во-первых, гуманитарные науки носят название liberal arts (с лат. artes liberals) и в своем первоначальном античном значении они подразумевали участие их знатока в гражданской жизни: политических дебатах, выступлениях защиты в суде, военных действиях. В образовании риторика, грамматика и логика играли решающую роль, в то время как теория музыки, арифметика, геометрия и астрономия второстепенную. Во-вторых, в настоящее время к гуманитарным наукам относят искусствознание, философию, историю, математику, психологию, лингвистику, музыку, литературу, историю языка, религию, социологию, географию, мировую историю, политологию, экономику, биологию, химию, астрономию, геологию. В модели образования, которая существует, как минимум, в Европе, США, Канаде, Австралии, – в гуманитарных науках выделяют четыре основных на��равления: классическое (латынь и греческий), современные языки (студенты должны изучать не меньше трех языков), математическое, экономическое и общественное, включающее экономику, мировую историю, социальные науки и бизнес-информатику (то есть информатику, касающуюся современных айти-решений в области бизнеса).

Русское определение гуманитарных наук как наук, изучающих «речь и текст, где основным методом становится реконструкция смысла и герменевтическое исследование», близко тому, которое дают в англоязычном варианте – изучение классических языков и литературы, разница только в одном: определение утратило свою актуальность более 50 лет тому назад: «The ideal of a liberal arts, or humanistic education grounded in classical languages and literature, persisted until the middle of the twentieth century».

В Гарварде студентов, получающих диплом магистра гуманитарных наук, обучают социологии и биологии. В университете Браун лингвистику изучают на факультете психологии.

Вот как в Стэнфорде формулируют цель программы, разработанной в 1991 году: “Today’s investigations into the human condition include the sciences, psychology, anthropology, geography, economics, sociology, and political science. Understanding the human impact of scientific discovery and the scientific necessity of humanistic thinking is vital. Bringing the fullness of human intelligence into creative conversation is the business of the interdisciplinary scholar, and of the student of the liberal arts”. (Сегодня исследования жизни человека включают естественные науки, психологию, географию, экономику, социологию и политологию. Особую важность приобретает понимание того, какое воздействие оказывают на человечество современные научные открытия, и научная необходимость гуманистичного мышления. Делом ученого-«междисциплинария» и студента гуманитарных наук становится аккумулирование и применение разнообразных знаний о человеческом интеллекте в построении конструктивного диалога в современном обществе).

Причины, по которым студенты решили выбрать данный курс, сводятся: к развитию интеллектуальной методологии, нужной им для участия в современных дебатах. (Например, этическая сторона редактирования «вредного» гена в эмбрионах – можно ли вмешиваться в жизнь зародыша и убирать дефекты – как правильно построить диалог между специалистами, политиками, антропологами, священниками); а также способности находить взаимосвяз�� между различными областями человеческой мысли; к получению в свое распоряжение инструментов для написания оригинальной научной работы; к пристальному изучению жизни идей в обществе. 

То есть основная цель гуманитарных наук, упрощая, сводится к выработке языка, на котором деятельные граждане могут разрешать разногласия и совместно решать наболевшие проблемы, а “гуманитарий” –  это своего рода переводчик научных дискурсов, говорящий на нескольких профессиональных языках: врача, юриста, лингвиста, политолога, историка, антрополога, экономиста, философа и т.д.

Лично я за такой подход, и, будучи запертой в узкую филологическую специальность, выступаю в первую очередь за активное взаимодействие между лингвистикой, литературой, социологией и психологией.

[natagogol]

Жалобная книга гуманитария: о профессии «филолог»

Те, кто получил диплом с мелодичным припевом «ф и л о л о г», меня поймут. И этот ответ, как правило, ставит в тупик вашего собеседника, спросившего невзначай «Чем ты занимаешься по жизни?»

Вы хотите как можно быстрее рассеять возникшее непонимание и торопливо добавляете «преподаватель русского языка и литературы». После этого ваш новый знакомый выдыхает с облегчением и с удовольствием ударяется в воспоминания о пережитых страданиях на школьных уроках: суровая училка, диктанты, сочинения и 96 страниц эпилога романа «Войны и мир».

Некоторые ограничиваются простым определением: «Гуманитарий». Но и эта формулировка, скорее, создает у неспециалиста ложное впечатление. Гуманитарий – это болтливый бездельник, который ничем  заняться не сумел, томясь в бездействии досуга. И, боюсь, каждая последующая фраза, раскрывающая смысл предыдущей, только увеличит расстояние между вами, подобно тому как разводной Дворцовый мост разлучает Адмиралтейскую и Университетскую набережные в ночные часы.

Филология – одно из ведущих направлений в гуманитарных науках. Помимо романтического ореола вокруг этимологии этого термина (с греческого φιλολογία буквально переводится как «любовь к слову»), он обозначает “совокупность наук, изучающую культуру народа, выраженную в языке и литературном творчестве”, – так это формулирует русскоязычная википедия. Сравним с определением филологии в англоязычной версии: “Наука о языке, изучающая литературную критику, историю и лингвистику, в более широком смысле понимаемую как науку, предметом исследования которой становятся литературные тексты и памятники письменности, определение их аутентичности, исходного варианта и значения”. (Philology is the study of language in written historical sources; it is a combination of literary criticism, history, and linguistics. It is more commonly defined as the study of literary texts and written records, the establishment of their authenticity and their original form, and the determination of their meaning).

Я считаю английское определение более точным, потому что филологи действительно занимаются историей языка и литературы. И если бы были земляне немы, то не было бы темы и ремы, фонемы, лексемы и поэмы.

Слависты собирают и реконструируют исторические памятники письменности, восстанавливают по ним этапы развития письменного и разговорного языка, анализируют связь языка и мышления, разбирают писательские архивы и реконструируют биографии художников слова. Профессия филолога важна для популяризации литературы, потому что именно её историки способны прокомментировать известные произведения так, чтобы это было понятно современному читателю. Книга Ю.М. Лотмана “А. С. Пушкин. Евгений Онегин”(1980) – наглядное тому подтверждение. Филологи ответственны за публикацию из неизданного при жизни автора: они сличают его черновики и чистовики, решают, какой вариант отдать в печать, впервые знакомят читателя с новыми именами. Литературные критики пишут рецензии на книги, их задача – рекомендовать читателю прочитанное или, наоборот, отговорить его от опрометчивого решения выбросить на ветер несколько сотен тугриков.

И это далеко не полный список того, что может делать выпускник филологического отделения*. Однако все эти важные задачи решают в обществе, где археология, антропология, история и литература признаются необходимыми ��ля сохранения культуры народа, где письменные свидетельства служат доказательством его существования и где язык художественных образов является обязательным инструментом для риторов, будь то политики, экономисты, юристы, бизнесмены или преподаватели, а блестящее владение родным языком становится условием успешной коммуникации.

Мое убеждение, что, в целом, знание литературы, иностранных языков и исторического контекста позволяет нам лучше друг друга понимать и быстрее находить общий язык, даже если мы из разных социальных групп, разного возраста или принадлежим к разным конфессиям.

*Отмечу, я сейчас говорю о том, что профессия подразумевает собой в теории. 

[natagogol]

Жалобная книга гуманитария: о кафедральной раздробленности и профпригодности

К счастью, мы живем во время популяризации научного знания. Вопрос, который мучает меня, “Как популяризовать литературу?”

И чем дольше я думаю об ответе, тем сложнее он становится. Скорее, ответа не получается, а вопрос размножается и производит на свет еще около десятка аналогичных.

Начнем с малого: “Как литература преподается в университете?”

Студент, поступающий на филологический факультет, как правило, чувствует тягу либо к русскому языку, либо к литературе. Что он хотел бы изучать на самом деле пока затянуто плотными облаками незнания своих возможностей.

Облака рассеиваются позже, ко 2-4 курсу. Как помочь студенту сделать правильный выбор? И как этот выбор повлияет на его будущую профессиональную жизнь?

Если вам кажется, что я устраиваю бурю в стакане воды, давайте пробежимся по кафедрам филологических факультетов, по крайней мере, трех российских вузов: МГУ им. М.В. Ломоносова, РГГУ, Санкт-Петербургского государственного университета. Итак, представьте себе, что вам нравится русская литература. Предположим, вы поняли, что без ума от В.В. Набокова и вас также привлекает драматургия А.П. Чехова. В вашей стандартной обязательной программе курсы выстро��ны по хронологическому принципу. Вы начнете изучать древнерусскую литературу и древние языки, а затем от года к учебному году будете двигаться навстречу современности. Набоков вас ждет на кафедре “Истории литературы XX века” или “Истории новейшей литературы”, а Чехов - на кафедре “Истории русской литературы”, либо кафедре “Истории классической литературы”. Скорее всего, вы запишетесь на спецкурсы и потом выберете, кто из двух авторов вам ближе, а может быть, вас захватит совершенно иная тема, и вы передумаете, и станете искать свое призвание на кафедре «Теоретической и исторической поэтики», «Непрерывного филологического образования и образовательного менеджмента» или кафедре «Общей теории словесности».

Как защита диплома, а вероятно, в будущем и диссертации на одной из указанных выше кафедр поможет вам в вашей будущей деятельности?

Пару с ним составляет вопрос, какие кадры выращивают для себя престижные теплицы на диких российских просторах?

Если в РГГУ 9 кафедр, то в МГУ – 23, а в Санкт-Петербургском университете их 35! Выбор для учащегося в этом случае, который делает его раз в жизни, осложняется в десятки раз.

Поймите меня правильно, я не собираюсь умалять значение научного труда, как и призывать к сокращению специальностей. Меня занимает, как связать глубину теоретических познаний с практической деятельностью в России, а тем более за рубежом.

Выпускник отечественного вуза оказывается заложником программ, которые преподносятся как достаточные для его профессиональной реализации. А между тем, узкие специалисты по Набокову и Чехову, во-первых, сталкиваются с высокой конкуренцией в своей области, во-вторых, с социальным одиночеством, так как большинство их сограждан не понимает ценности обладания полученными знаниями и не может поддержать диалог на любимую для чеховеда или набоковеда тему.

Из-за конкуренции знатокам творчества упомянутых гениев сложно жить в согласии, и те, кто удержался на академическом Олимпе, должны найти свое место, обсадить его виноградниками, шиповником или кустами малины, чтобы обозначить границы своей территории. И добавьте, пожалуйста, к этому тот факт, что среднестатистический российский гуманитарий, вполне вероятно, не владеет тремя языками, не знает историю мирового искусства, кинематографа, антропологию, не разбирается в философии, не публикует работы за рубежом, и при этом он является носителем элитарного знания, доступного единицам. Вот только честно, не пора ли менять структуру гуманитарных факультетов?

Те же, кто решил уйти в мир земной, вынуждены прорастать, как одуванчик у забора, лопухи и лебеда, часто оказываясь большими и ненужными с потайными ларцами книжных богатств. И опять же, не вижу ничего зазорного в труде журналиста, копирайтера, преподавателя иностранных языков, переводчика, пиар-менеджера или специалиста по маркетингу. Только из вуза в профессию должна вести прямая дорога. Широкая, с обозреваемым горизонтом, а сейчас…зайдите на страничку сайта МГУ “Профориентация и трудоустройство” и щелкните на пару ссылок. И смех и слезы, господа.