#antique_love

[melloniff]

"Antique love"

Что может быть вечным или даже бесконечным? Время, поток воды, пламя костра на открытой местности, вечно зелёная ель. Всё чудится таким безграничным, нескончаемым. Но всему когда-то, да должен прийти свой конец. Время будет идти, пока его обладатель жив и в здравии спокойно вышагивает, гордо подняв голову к небесам. Вода будет бежать, пока на её пути не будет громоздких валунов и построенной животными платины. Огонь будет гореть, пока у него есть свежий воздух, а ель будет стоять, пока удар молнии не сломит её. В этом мире ничто не имеет вечность, даже сама она не бесконечна. У всего есть свой срок.

У поваленного ствола могучей, некогда великой и статной ели, стоит монумент. Со временем посеревший, но всё такой же прекрасный образ женщины, с неприсущими для француженки азиатскими чертами лица. Она сидит на камне, чуть склонив голову вбок и читает такую же серую и каменную как она сама книгу. Длинные волосы связаны в аккуратный низкий хвост тонкой, возможно, шелковой лентой, а выпущенная чёлка с выбившимися прядками падает вдоль мягких черт овального личика, словно мешая глазам, чья мягкость и нежность видна даже в неодушевленной статуе. Рядом с мемориалом, буквально чуть правее, надгробная плита из благородного белого мрамора с родным именем и печальной юному сердцу датой: «10.08.1856 г. — 12.09.1891 г.» Иногда, именно в тихой компании усопшего, можно найти своё умиротворение. Даже если этот человек и есть причина для беспокойства.

— Маленький господин.

На тропинку, ведущую к могильному ограждению, вышел юноша. Он, должно быть, самый молодой услужник среди остальных пожилых. Скрестив рук�� пред собой, как и подобает его статусу, и аккуратно зажимая что-то пальцами, словно пряча, парень неспешно вышагивает к деревянной резной лавке. Уж больно часто засиживал здесь его маленький господин.

— Я ни сколь не удивлён, застав вас здесь. — слуга почтительно склонился своему Милорду, мотнув кудрявой головой, убирая непослушный локон с глаз и терпеливо глядя на светло-русые волнистые волосы, что достают чуть ниже хрупких плеч.

— Ты всегда знаешь где меня искать, Кантен, — наконец раздался тихий, ещё более мягкий от французской речи, голосок юного господина. — И я искренне рад, что об этом знаем исключительно лишь мы с вами.

Сев в полуоборот, слуга смог узреть улыбающийся взгляд юноши. Такой же, как у его матери. Точная копия, как две капли воды. Только вот…

— Не уж-то батюшка вновь желает меня видеть?

— Не совсем так, мой маленький господин. — перед младшим Григгори́ в протянутой слугой руке показался запечатанный конверт. Бровки юноши тут же в удивление приподнялись, но лицо всё так же выражало спокойствие. — Вам пришло письмо. Коль я не ошибаюсь, это из поместья четы Гарре́ль «Элендор».

— Ох, верно, — аккуратно взяв конверт в свои ладошки, Григгори́ развернул его печатью в верх. Сургучная печать кроваво-алого оттенка с почётным знаком Маркизов — «G&L». — Чем же я обязан Лорду, раз уж получил письмо от него лично?

— Не имею и малейшего понятия, мой маленький господин, — Кантен лишь качнул головой, — Желаете пройти в свои покои и прочесть письмо там?

— Нет надобности, — юноша протянул письмо обратно слуге, вновь присаживаясь лицом к монументу. Ему нечего скрывать от своей Матушки… — Открой его, пожалуйста.

Как и от сестрицы.

Приняв запечатанное послание обоими руками, учтиво кланяясь, слуга достал из внутреннего кармана своего синего пиджака-ласточки маленькие складные ножнички, распечатывая конверт и возвращая своему господину лишь сложенный лист.

***

— Папа́!

Забежав в каменное здание поместья, юноша быстрым шагом направился в общую залу, где зачастую ему выдавалось сыскать своего отца, как и сейчас. Он сидел на своём излюбленном для отд��ха месте: диванчике-канапе с ножками из тёмного дерева, такими же подлокотниками и мягкой светлой обивкой, что стоял недалеко от разожженного к вечеру камина; в руках его толстая книга в кожаном переплёте, слегка потрёпанная временем, но явно стоящая его внимания.

— Милорд Гарре́ль прислал письмо. — подойдя к софе, парень сделал небольшой реверанс, вложив следом в руку старшего прочитанное им ранее письмо. — В нём он сообщает о возращении своего старшего сына из Англии, где тот доселе проходил учёбу.

— А так же приглашает на бал, что устраивает в поместье по такому случаю. — заканчивает за сына Паскаль, складывая лист вдвое, убирая его на столик, стоявший по правую руку, и подымает взгляд на младшего. — Коль ты бежал так лишь за моим дозволением явиться туда, то для сей спешки не было надобности.

— Нет, папа́. Как раз-таки для другого.

Взгляд старшего Григгори́ сменился на более хмурый, отчего серые глаза сузились, брови свелись к переносице, а меж ними образовались несколько морщинок.

— Я тебя не понимаю.

— Папа́, не слишком ли рано мне выходить в свет? — юноша присел на свободное место слева от отца и продолжил. — Я в городе порядком не сумел побывать, а тут бал! Более того, не у кого-то, а у самого Лорда Гарре́ля! Я не готов к таким визитам.

— А когда ты будешь к ним готов? — строгий тон отца заставил юношу вздрогнуть. — У тебя нет никого из старших сестер и братьев, кому бы следовало первым делом обручиться, после чего бы ты смог являться в свет. Ты единственный ребёнок и так же наследник. Твой возраст уже позволяет тебе не скрываться от очей народа. Помимо всего прочего, сейчас самое время для сватания.

— Отец, изволь! Мне нет и восемнадцати, какие сватания?

— Повторяю ещё раз, Чимин, в надежде, что ты уловишь мою мысль. Ты единственный ребёнок семьи Григгори́, твоя отец остался вдовцом, а наш статус неутешительно является одним из низших. Если сам Милорд Гарре́ль попросит тебя в свои мужья, моя душа будет спокойна за твою жизнь после моей кончины.

— Отец…

— Чимин! — мужчина вновь обрывает сына на полуслове, он уже знает, что его негодование не даст разуму понять мысль. — Всё твой омежий стан. Не будь его, я бы дал твоему сердцу волю выбора! Но ты — юноша-омега — явление редкое для нашего времени. Не в каждой, даже сотой, семье может родиться мальчишка-омега. И для народа ты — диковинка; не все видят в тебе человека со своим «я»!

Слова отца было больно воспринимать, но зачастую правда никогда не кажется усладой для ушей. Да, он — юноша-омега — необычное «существо», что не приравнивается и не к женщине, и не к мужчине. Он — лишь парень в женском платье, что может продолжить род как девушка, поддаваясь своим внутренним инстинктам. Неопределенный.

Что-то.

— Припоминая слухи, о сыне маркиза, Луи, могу быть уверенным в его желании взять тебя в мужья.

— Какие слухи, папа́? — он и впрямь не ведает о тех сплетнях, о коих молвит сейчас отец. Он слишком отстранён от общества светских персон, что так любят пустить парочку, а то и треть, слушков в спину кому-нибудь.

— О том, что Луи Гарре́ль-знатный мужеложец. Что в его ложе не побывала ни одна девица, лишь юноши.

— А тут на балу явится юноша-омега, что принесёт не только удовольствие в постели, но и потомство с наследником… — повернувшись к камину, смотря печальным взглядом на пламя, тихо молвит Чимин. От яркого огня невольно слезятся глаза, когда он моргает и вновь глядит на Паскаля. Его знатно передёрнуло лишь от мысли о подобном.

— Да. Уверен, он не упустит такой возможности угодить и себе, и своему отцу с матерью.

— Это будет не по любви. — тихо шепчет юноша.

— Ты не в том положении, Чимин, чтобы о любви думать. — мужчина аккуратно проводит рукой по румяной щеке сына, притягивая за ту к себе и нежно целуя в нескрытый редкой чёлкой лоб. — Стерпится, как молвят, а там и слюбится.

Паскаль прижимает поникшую светлую головушку Чимина к своей груди, мягко поглаживая его по еле вздымающейся спине. В туго затянутом корсете не так то просто вдохнуть полной грудью. Особенно когда газа стекленеют от слёз, что одинокими каплями стекают по молодому личику.

— Я понял вас, папа́. — наскоро утерев с щёк влагу, юноша встал подле отца и расправив юбку своего платья, сделал реверанс. — Доброй ночи.

В ответ он получил лишь кивок кудрявой головы отца, после чего неспешно направился к старой деревянной лестнице, в свои покои. Там ему всегда было более комфортно, нежели где-то в другом месте поместья.

В небольшой комнате горели свечи, что приятным жёлтым огоньком освещали комнату и немного грели. Двухмест��ая кровать стоит в правом конце комнаты у самой стены, а почти в центре стоял невысокий круглый стол, застеленный кружевной белой скатёркой. Рядом устроили софу. Пройдя к постели, омега зашел за ширму, что была по левую сторону от ложа. Он, не без помощи служанки, снял удушающий его целый день корсет и сменил нежно-голубое платье на ночную сорочку. Она длиннее его рубашки, что носилась вместе с такими же белоснежными панталонами. как нижнее бельё и доставало лишь ниже середины бедра. Сорочка же доставала ему до икр и полностью скрывала его тело, оставляя оголёнными лишь голень и ступни.

— Ваш отец делает всё для вашего блага, молодой господин.

— Я знаю. — тяжёлый вздох.

— И он искренне любит вас, господин.

— Я знаю, Элизабет. Доброй ночи.

— Доброй ночи, молодой господин.

Служанка уже убрала платье в невысокий шкаф из темного дерева и покинула опочивальню своего молодого господина, не забыв перед этим потушить свечи, оставив лишь те, что были на столе в середине комнаты.

Укладываясь в постель, Чимин прихватил с собой теплое покрывало с софы и окончательно погрузил комнату в ночной полумрак, задув оставшиеся огоньки. Он укрылся им поверх шерстяного одеяла, что мало грело его в осенние и зимние поры, как сейчас: за окном бушевал нестерпимый ветер, холод которого проникал сквозь каменные стены поместья, а бьющий о стёкла дождь лишь убаюкивал молодого виконта, согревающегося под увесистым покрывалом, что до сих пор хранило аромат его матери — лотос.

***

— Карета подана, Милорд.

К статному альфе, облачённому в белоснежную рубаху с отогнутыми кончиками воротника, чёрный льняной жилет и такие же тёмные брюки со стрелками, подходит слуга, несколькими минутами ранее убедившийся в готовности коней и экипажа его господ. Порхающая над Лордом прислуга завершает образ чёрным галстуком, завязанным в тонкую бабочку с удлинёнными концами, и только что поднесённый и одетый со спины сюртук, такого же цвета и материи, что и основная часть туалета* Григгори́. Должно быть, портной желал предложить кружевное жабо, отчего Паскаль отказался в момент, как завидел его в руках одной из бет-прислуг.

— Я надеюсь, Чимин уже готов и мы не опоздаем по вине его длительных сборов на его же первый бал.

— Нет, отец. Я готов. — донёсся с лестницы голос юноши.

Выйдя в просторную залу, совмещающую в себе и коридор с лестницей, и парадный вход в самом начале, поправляя запонки на манжетах сюртука, старший Григгори́ наблюдает спускающегося сына. Белый подол батистовой юбки платья еле касается покрытых зелёным ковром деревянных ступенек лишь благодаря пухленьким пальчикам, что удерживают увесистую материю лёгкого на вид платья, выставляя напоказ облачённые в белоснежные туфли в стиле Ампир, ножки. Прозрачные, сотканные из вуали рукава, ворот, горловина и волан, находящийся поверх юбки, и придают одеянию визуальную невесомость, а собранные в складку гипюровые рюши идут точно по краю V-образного выреза, откуда соблазнительно и элегантно выглядывают острые ключицы. Не закрыто, но и не открыто полностью; точно по правилам бала, что не вселяли в юношу уверенности. Тонкую талию очерчивает в меру широкая белоснежная атласно-матовая лента, так же повторяющаяся на запястьях в виде манжет.

— Превосходно выглядите, папа́. — у самого подножья лестницы делает реверанс омега, и чуть склоняет голову, вложив свою руку в протянутую ладонь отца. Его белокурые, длинные волосы собраны в небольшой пучок, часть передних прядей волнистыми завитками шли к затылку, а остальные были завиты и аккуратно свисали вдоль молодого личика юноши, так же как и редкая чёлка, приобретшая естественный объем.

— Благодарю. — еле заметная улыбка всё же тронула губы альфы, но тот час вновь была скрыта под строгим выражением лица Паскаля. — Не могу не сказать того же и о тебе. Держу пари, никто и словом лишним не посмеет обмолвиться о твоей красоте.

— Ох, а где же ваша бутоньерка, батюшка? — он умело увильнул от слов альфы, замечая отсутствие броши на его фраке.

— Ожидает, когда единственный омега четы Григгори́ сможет приколоть её на почётное место.

В это время к госпо́дам тихо подошла всё та же служанка с небольшим подносом на руках; там и лежала бутоньерка Лорда. Это был маленькая позолоченная веточка нежно-голубых колокольчиков, перевязанных такой же тонкой лентой. Взяв её в свои руки, юноша вновь повернулся к отцу. Взгляд его был сосредоточенным и, даже, пронзительным, будто молодой виконт уже учудил делов и его должны отчитать. Некий ком тут же стал поперёк горла и, казалось, не изволил исчезать. Глубокий вздох и Чимин отводит-таки глаза на отцовский сюртук: на лацкан, где должна быть брошь. Аккуратно, дабы не уколоть ненароком альфу, и себя — чего уж там -, он крепит бутоньерку и расправляя лацканы, подымает глаза вверх. Оттуда на него уже смотрит мягкий и такой родной взгляд его папеньки. Такой, коим он одаривал сына ежели не каждую свободную минуту, ибо секунды он желал проводить с любимой женой и матерью его детей. Ох, как же давно Паскаль прятал этот взгляд за толщей суровости и неумолимости.

— Как же вы схожи с ней. — большая, грубая на ощупь рука плавно скользит по чертам лица сына, обводя тыльной стороной пальцев чёткие скулы, всё еще не исчезнувшие мягкие щёки и заострённый, в точь как у самого, подбородок; опущенные в испуге глаза, чуть вздёрнутый носик и сжатые в линию пухлые губы.

— Папа́… — следуя безмолвной просьбе отца, юноша, следя движению пальцев мужчины, приподымает подбородок к верху, а глаза точно напротив, — Нам не позволительно опоздать.

— Да, конечно.

Мужчина берёт две пары белых шелковистых перчаток с того же подноса, где доселе была брошь, и облачает в них нежные руки сына. Вторую же пару он надевает сам. — Кантен!

Без лишних слов подходит самый юный бета из прислуги. В его руках, на сгибе локтя, висят шубы госпо́д. Серебристо-голубого оттенка шуба из сибирской белки была накинута на хрупкие плечи юноши, дабы прикрыть и согреть тело омеги в столь прохладную, для начала октября, пору. Вторая же, бурого оттенка, была подана старейшему господину.

— Мы готовы ехать, господин. — в настежь распахнутых дверях главного входа появился слегка сгорбленный в поклоне мужчина в возрасте — кучер виконтов.

Без лишних слов, дождавшись, покуда все пуговицы на шубке сына будут наглухо застёгнуты, старший Григгори́ протягивает юноше раскрытую ладонь и выходит из поместья ко двору, где прямо перед дверьми стояла готовый экипаж с запряжённой пятёркой лошадей. Подходя к открытой заранее дверце, альфа помогает Чимину забраться в карету и садится вслед за ним напротив, против движения, чтобы омегу не укачало. Дверца захлопнулась и спустя мгновения карета резко дёргается в сопровождении хлесткого звука плётки с грубым «Но!».

Вынув из внутреннего кармана механические часы на цепочке, виконт убеждается, что они успевают. Стрелка близится к четверти пятого. До поместья маркизов Гарре́ль около трёх часов пути, а значит они успеют к назначенным семи.