#Iolanta Serzhantova

[iolantick]

100 posts!

[iolantick]

На изломе дня

  Осень... Поползень торопит её, срывая пожелтевший с края вишнёвый листочек, нервно наблюдает за нерасторопным от изумления его падением, и лишь уверившись, что тот лёг на нарочно приготовленное место, срывает следующий.

  Низко над землёй, в золотой траве летают осы. Обегая сухие вишнёвые косточки, спешат домой муравьи и, поднимаясь по этажам ветвей, устраиваются на ночлег. Улиткой по небу плетётся виноград, крадётся, щупая усами воздух и всё, что в нём. Грустит, наблюдая стыдливую спелость калины, той ждать аж до третьих морозов зимы, но уже налита и румяна.   Но лишь только чешуёй розовых облаков засеребрится закат, так, буд��о из треснувшей чаши, сочится кислый запах слив, горчит и вяжет аромат яблок. Голова кружится от него!   Кабаны почти спокойны, шарят по карманам земли, ждут наступления сумерек, а косулям невтерпёж начать пировать, и, готовые сорваться с места, скрыться из виду в любое мгновение, тянутся они мягкими губами к откатившемуся ближе в лес яблочку... Лишь короткую стрижку ежа можно заметить на тропинке в саду уже теперь. Он - тот ещё тонкий ценитель. Чуждый грубой манере вкушать плоды, лишь вдыхает их повторяющийся из года в год аккорд, ищет новые терпкие нотки, зрелые глубокие звуки, полутона...

   Кутаясь в звонкие щемящие запахи, путаясь в них, как в пыльном заднике сцены, можно стоять, дожидаясь всё новых картин, пока не задуют последнюю свечу первой звезды утра...

  Лишь об одно запинается взгляд сердца, - излом  берёзы, словно очертания фигуры с поднятыми кверху руками. Кого молит она о пощаде? К кому взывает она? То осень просит лето не уходить...

[iolantick]

Уж облака...

   Уж пил так вкусно и степенно, что казался похожим на щенка с прижатыми к голове ушами и чрезмерно длинным телом. Ему не мешали ни щекотавший его под лопаткой шершень, ни рыбёшки, что, раздувая мехами жабр огонь озорства, норовили ухватиться за червячок языка. Даже лист кувшинки, который делал вид, что пытается перекрыть доступ к воде своим лоснящимся боком, совершенно не был ему помехой. Когда уж закончил пить и, обратившись к солнцу холодной стороной, повернулся против часовой стрелки, шершень, распугав рыб, скатился в воду, и начал громогласно тонуть.    Со стороны барахтанье выглядело продолжением веселья, уж помнил, что оса плавает не хуже прочих. Но то ж на животе, а шершень упал в воду на спину, перевернуться не выходило, и, сколь не старался он, выгрести к берегу не мог. Как только уж понял, что это не забава, тут же передумал загорать и, легко перенырнув пруд, играючи поддел баловника, после чего, улыбнувшись круглым глазом, закинул его в крапиву.

   Сугробы облаков, навалившись пышной грудью на плечи леса, горбатили ему спину. Облакам было весьма любопытно поглядеть на то, что делается внизу, и узнать, как там с шершнем, и к чему это осы прячут сладости в складках пелёнок мелких шишек туй. Зачем птицы, которые устроились в беседке под яблоней, не заботятся больше об обеде, а обходятся одной лишь переспелой мякотью плодов со светло-розовыми гусеницами внутри.

  Занятно было подглядеть им и за тем, как хмель примеривает тяжёлые составные серьги к несоразмерно крупным, волосатым ушам сосны, а та смущается, да легонько толкает прочь от себя его тонкую руку. Облакам было не расслышать, что такого он нашептал ей, и чем, собственно говоря, соблазнил, но к вечеру сосна уже красовалась в серьгах, а хмель самодовольно поглядывал вокруг, по-хозяйски приобняв её за пышную талию, шевеля при этом усами.

   Так бы и зевали облака, пытаясь понять, что к чему, если бы ветер не прогнал их, заставляя не сидеть без дела. Сам же, стряхнув остатки тепла с веников стволов,  принялся  расставлять их сушиться, рукоятью к земле, где, почти попадая в такт мелодии тени, медленно тёк ручей. То уж, почти не касаясь прожжённых солнцем берегов травы, тихонько шёл домой. Даже не открывая календаря, он мог бы сказать, мол, - лета-то ещё и не случилось вовсе, а коли б и заглянул, то оказалось бы, что оно вовсе уже прошло.

________________________________ шершень это оса; розовые гусеницы - плодожорки

[iolantick]

Ястреб

- Я! Й-а-а! - погружаясь в глубину неба тонко кричит ястреб, восторгаясь собственной удали.

    Обозревая с берега мелководье, уж многозначительно молчит ему в ответ. Прижимаясь тесно к жаркой груди камня, смотрит на него нежно и решительно, заметно бледнеет даже, да только этим дело, впрочем, и оканчивается. Камень горячится, и, избегая удвоить раздор, змей отстраняется, стекая в воду, на ступеньку вниз от того, где шершни морщат поверхность пруда и, чуть отстранив от себя локоток, манерничают осы, отпивая тихо, маленькими глотками. Скрипят под шагами остья сухой травы, а та, что ещё жива, хватает за ноги, удерживает, просит пощады. Если что, - не сдюжить ей, не оправится, не подняться боле.

   На примусе солнца кипит бульон пруда, без какого-либо убытку для его обитателей. Рыбы красиво красны, подменяя лавра, кувшинки вдоволь насыпали листьев от своих щедрот, и всё это обильно сдобрено горчичными семенами ос, мускатом шершней и гвоздикой шмелей. К ужину обещали быть дрозды, но те, по-обыкновению, лишь пошумят, искупаются и, промочив горло, полетят на боковую.

  Куриная лапа дубовой ветки цепко держится за горсть золотых листьев, как за твёрдость в вере и добродетели. В такие дни жарко даже ветру. Ястреб забирает всё выше, так, что кружится голова, если глядеть на него, но разборчиво слышно, как задорно окликает он небо, а оно улыбается ему в ответ.

[iolantick]

Новелла “ Ясность” из новой книги "По воле ветра..."

[iolantick]

Жизни яд...

Там, на скамейке - паутина Забытым шёлковым платком. Рассвет в пруду лампадой.Тина Старинной рамой подле. Ком Из листьев ластится к покою У дна, где рыбы дремлют в ряд. И мимо дни текут рекою, И привыкая к жизни, яд Её конечности, тягучий, Уж принят, то ли позабыт. О том сомненье ходит тучей, Над брегом, что волной омыт, Но так далёк, знакомый часто С чужой, далёкой, но бедой В ней и волнуясь безучастен, А слёзы что? Вода водой...

[iolantick]

Судьба

  Тень нежилась в прохладе пруда, а лист, который прикрывал её собой, изнывал от солнечного жара. Он давно свыкся со своею участью, и, ограждая тень от всяких напастей, довольствовался редкими порывами ветра, что пособляли ему дотянуться к воде, чтобы хотя немного привести себя в чувство. Злые языки часто шептались за его спиной о том, что он сильно сдал, и словно бы уже не тот, каким его видели или знали раньше, но мало верил всему, что про него говорят. Приобретённую сухость и чрезмерный загар относил он за счёт мужания и приложенной к нему способности противостоять напастям. Иногда, редко, что-то глубоко внутри заставляло его скорбеть по себе, но он гнал заботами дурные мысли прочь.    Между тем, тень, сберегаемая листом, предавалась неге беззаботно, и казалось, совершенно не задумывалась о своём происхождении. Благодушное её настроение в рассветную пору, скоро менялось на нервность полудня, когда всё казалось ей не в пору, и не по сердцу. Тень не ценила усилий угодить ей и утомляла лист до той самой поры, пока бутоны звёзд, пробиваясь сквозь толщу вод, делались всё заметнее и пышнее.   И вот однажды поутру, небо, которое слыхало всё, что выговаривала листу тень, решилось проучить его, и, упросив ветер  примять лист до поры, расположилось поглядеть, что из этого случится. С первыми минутами утра, когда тень, привыкшая принимать наполненные струями солнца розовые ванны растворённого в воде рассвета, не отыскала себя в отражении, в воздухе рассеялась некая изощрённая тишина. Тень, порешив сперва, что плохо смыла с глаз пену, промолчала, но, спустя миг, ощутила полное отсутствие себя в окружающем мире.    Тень была несомненно избалована, но не так уж глупа. Скоро разглядев опрокинутый навзничь, тесно к её лицу лист, она поняла, что была не права-таки, сочиняя об своей неопределённости и свободе ото всех и вся. - Ты не ушибся? - спросила тень тихонько, обращаясь к листу, - Прости меня. Зависеть от других нелегко. Я забывалась, как могла. И утомляя тебя своими капризами, взывала к состраданию, вызывала в тебе то чувство вины, которого ты, конечно же, не достоин. - Похоже, что мы оба ошибались относительно друг друга,- погодя вздох, так же тихо ответил листок, - и, знаешь, мне намного легче от того, что теперь я буду понимать причины твоего своенравия. - И мне будет легче от того ж, - ещё тише проговорила тень.   С тех пор, покуда тень растворялась томно в прохладе пруда, лист, который по прежнему прикрывал её собою, не изнывал от солнечного жара, как бывало. Эта неразлучимая парочка не представляла жизни друг без друга, и от того легче прощались каверзы, недомолвки и промахи, ибо не было уж в них прежней вины бессердечия, но одна лишь судьба, коей не убежишь.

[iolantick]

Кузнечик на ладошке

Мне нравятся кузнечики. Они похожи на на морских коньков, и потому-то для меня всё равно, где те прячут свой слух, - повыше щёк или под коленками передних нескладных ног.   Забавно, но, в отличие от людей, у кузнечиков особенно любят поговорить мальчишки, и болтают аж до первых заморозков, а вот девчонки молчат. И правильно делают. По-крайней мере, нежный пол можно не брать в расчёт, выясняя, кто виноват в приставшем к кузнечикам прозвищу, не из-за них их так долго дразнили стрекозами По берегам морей стрекочут крупные, сухопарые,  лени��ые кузнечики. На полянах редколесья - мелкие и смешные. И тех, и других легко ловить, а когда раскрываешь ладонь, они  не сразу спрыгивают с неё. От духоты,   неохоты, от краткого неопасного заточения или вследствие бесстрашия, долго шевелят они там усами, будто строят двумя пальцами «козу», а уж после, неожиданно, в два прыжка... - Ой! Да куда же ты!? Щекотный! Хорошо, что не укусил, а ведь мог!    Кузнечики беспощадны как к врагам, так и к соплеменникам, которые так или иначе порочат славное звание  настоящих кузнечиков. А вот в еде непривередливы. Гуляют кузнечики и днями, и по ночам. Вступая на лунную дорожку, они делают шаг, другой, но смущённые сбегают с неё поспешно. Не всегда и угадаешь, что то были они.   Кузнечики просты, и в оправдание наивных на них надежд, не упускают случая уважить якобы случайным прикосновением. Разбегаясь в стороны, будто бы ненароком прыгают на ноги, упреждая неверный шаг, на плечи, пытаясь обнять, на руки, пожимая их, как умеют.   Вот так - исподволь, невзначай вылепливается приязнь, способность понимать, что зарождается в желании сделать это.   А вы? Хотелось ли когда-нибудь вам подержать кузнечика на ладошке? Просто так, ни для чего, низачем. Но, чтобы ощутить его хрупкость, отвагу, и выпустить с лёгким сердцем человека, для которого главное счастье - сделать что-то хорошее, без корысти для себя.

[iolantick]

Очевидное

  Над печной трубой, подменяя собою дым, висит облако. Так оно понимает дружбу. Шмель треплет чистотел за его рыжий чуб. Подсыхает отстиранная за ночь трава, и осы перевора��ивают, лохматят её, по одному обирают неровные сырые кусочки аквамарина и уносят в известное им одним место. Слипшийся пух одуванчиков и пушинки чертополоха, как обронённые из подушек, либо перины перья, не нужны никому до поры. А обсохнут,- подхватят птицы или ветер, и ,- только их и видали. Мы позабудем, что они были тут, а им  не припомнить, как величать нас.

   Двухцветная крапива прыскает от смеха семенами там же, где мята перчит каждый вдох.   Израненный куст калины кровоточит. Бабочка ржавеет на лету. Растянув нитки на растопыренных пальцах травы, мотает пряжу паук. Тихо постукивает алебастровыми кастаньетами винограда ветер. Сбрызнутый патокой неба, сладко цветёт цикорий.   Вишни, оглядевшись вокруг, принимаются записывать что-то в свои блокноты. Долго скрипят тонкими ветвями, правят часто или вовсе вымарывают рыхлую вязь слов, а после неаккуратно вырывают покрытые чёрными точками листочки, бросая их тут же, в надежде на то, что ветер позже подберёт. Стеклярус белой смородины лопается под ногой, крошится мелкими семенами. Обрывки жёлтых листьев, будто страницы прошлогоднего, ветхого, ненужного никому календаря, прикрывают тонкие прутики молодого клёна, что скромны и невольно обращают внимание на себя лишь в позднюю пору бесцветной осени.

   Седой локон облака выбивается из шевелюры неба. Ветер нежно ерошит его, и звёзды стекают от умиления вниз, не стесняясь наступившей темноты. Очевидное днём, незаметно в ночи и наоборот, но... всё вопиёт: «Я живой! Я живой! Я живой!»

[iolantick]

На волнах вечерних зорь...

Как избежать мелодичного укачивания на волнах вечерних зорь, не знает никто...

   Фигура, скованная ломкой коркой льда с наветренной стороны, медленно перемещалась по полю от одного холмика травы к другому, словно по шахматной доске, оставляя за собой белые разношенные, скоро заживающие оспины следов. Снег шёл крупными, хорошо различимыми хлопьями, как широкой поступью. Роняя себя на тёплую, ещё живую землю, он густел, как кисель, чем портил первое праздничное впечатление об себе.    Казалось, лишь вчера, солнце, позабыв о скромности, взирало на то, как, перебивая друг друга, струи дождя смешиваются в пену. Одумавшись, оно споро сушило округу, сметая по кругу воду, выжимая её в подставленные ладони деревьев.  Те долго ещё  забавлялись после, обрызгивая друг друга. И не уставала звенеть упруго вода, покуда последняя травинка не перепрятывала  остатнюю каплю, перепоручив её жадному до всего мху.    Мох - сущность коварная, вездесущая, прикрывающая собой любую праздность. От лени своей не рождает цветов и не привязывается ни к чему*. Не потому ли таит под спудом своим сонм загадок тех, сырых от погоды и слёз, любимых его мест. Протянув руку, я осторожно погла��ил мох. Его шёрстка, против ожидания, оказалась слишком мягкой, со струящимися рыжими ворсинками. Я провёл по ним раз, другой, третий... Мох неожиданно задрожал, принялся мурчать, и я открыл глаза.

   Закат за окном, осыпая золотыми блёстками листву, чудил. Разогнал напуганных до бледности бабочек, заставил умолкнуть птиц, и бил наотмашь по глазам любому,  при прямом, честном на него взгляде. - Всё от того, что неуверен в себе, потому и стыдлив без меры, и зол. - Назидательно произнёс я, не переставая гладить разомлевшего кота, после чего добавил, - Да...  дремать вечерней зарёй и впрямь не к чему. Приснится же... До снега ещё ого-го!  - Я широко отворил рот, чтобы зевнуть, но завершить начатое не смог, ибо, обернувшись на возню, рассмотрел голубя, что одну за другой склёвывал с подоконника ровные некрупные, как саго, горошины льда...

____________________________ * - мхи не имеют проводящей системы

[iolantick]

Любовь

[iolantick]

Мимолётность 

[iolantick]

Главное

   Читать вслух, под шум проходящего состава,  так же невкусно, как пить кофе в темноте. От кофе остаётся одна лишь горечь, ни тебе нежной пенки цвета топлёного молока, ни притаившейся в глубине глотка сладости. А от чтения...  Что остаётся от него? Беспомощное шевеление губ, бестелесные слова, да и искры, высекаемой ими не видно тоже.    Но вот, когда за окном, деликатно шурша полосками штор дождя ходит кто-то невидимый, уютно читать, хорошо спится, думается о хорошем, но лишь до той поры, пока не вспоминаешь, что где-то там, на берегу холодной глубокой лужи стоит коротконогий ёж, и ему непременно нужно перейти на другую её сторону босыми маленькими ступнями... И сон бежит от тебя, не оборачиваясь, и, кутаясь в одеяло, не можешь унять никак зябкую дрожь, а всё от того, что не в состоянии обогреть всех, кого хочешь, да и среди тех, кого можешь, согреваешь не всех. - Что ты ворочаешься? Опять не спится? - Да вот, попросили написать стишок, и в голову лезут всякие дурные рифмы, но все они пахнут пошлостью. - М-да... Кому только в голову пришло предлагать тебе такое. Стихи... это стихия, а не описание ситуации. Это всё равно, что добиваться ответа на вопрос о чувствах. - Да-да, точно. Вроде:  «Скажи, ты меня любишь?» Слышишь такое, и не знаешь, что отвечать. - Ну, так... - Что? - Ты меня любишь?.. - Знаешь, недавно видел объявление, крупными буквами: «��аказные убийства», а внизу, мелко - тараканы, клопы... Нельзя профанировать подобные фразы. Они проникают в сознание и делаются чем-то обыденным, чего, якобы, не стоит пугаться, стыдиться, чему не стоит противостоять. Это как публичная казнь на дворцовой площади по средам. - Прости. - Да нет, ты меня прости. Вероятно, я недостаточно делаю, чтобы выразить моё к тебе отношение. И остаются сомнения, которые мёрзнут недопитым чаем на столе... - И от него так сладко пахнет дюшесом! - Слушай, у тебя совершенно не портится характер. Даже, кажется, делается ещё лучше. Раньше... давно, я думал, что ты притворяешься, ждал, что вот - ещё немного, ты сорвёшься и покажешь своё истинное лицо. Ведь невозможно быть до такой степени добрым человеком. - А я временами кажусь себе гадкой, и от того стараюсь всё меньше критиковать кого-то, просто пытаюсь там, где это зависит от меня,   сделать так, чтобы любое хорошее или одно лишь побуждение к нему, было столь же естественным, как выдох и вдох. - Ты только помни, мы умеем понять лишь то, что уже приняла душа.   - Она довольно скрытна, и умеет удивлять. - Это точно. Иногда нечто, услышанное ещё в детстве, посещает тебя, как озарение. И кажется таким простым, понятным. Думаешь тогда,- ну и дураком же я был... - И у меня так бывает, да и у всех, наверняка. Вот помнишь выражение:"В рубашке родился", - это  о тех, кто сохранил первозданную чистоту, доброту, и от того-то неуязвим перед силами зла. Мы недолго молчим, и поднимаемся почти одновременно. - Ты куда? - Туда же, куда и ты! - Фонарик возьми. - Уже...     Сквозь махру дождевых струй мы добираемся до большой лужи, у кромки которой стоит ёж. При виде нас он радостно сопит носом и теснее прижимает иглы, чтобы не уколоть. Он совсем лёгкий. Я провожу по его спине ладонью: - Шуршит! Как еловая шишка, если её погладить! Ой... погоди, не отпускай, я вытру ему лапы. Холодные... Отпущенный, ёж не торопится покидать нас, но ему пора и мы расходимся. - Как жаль... - ... что ты не в состоянии обогреть всех, кого хочешь? - И даже всех тех, кого могу!!! - Ты пытаешься, и это главное.