#последний бог романтики

[flamarina]

Сон или реальность

      Буря стихает, ночь заканчивается, а на смену ей приходит рассвет. Постепенно всеобщая смута рассеивается, и город наполняется настороженным спокойствием. Атера больше не столь неприступна, как раньше. Тревога поселилась в сердцах горожан. Тревога в сердце у жрицы.

      Брилитс снова не может уснуть. Уже четвёртую ночь не смыкает глаз. Она встаёт с постели, укрытая одеялом, и становится у окна. Ведь говорят, если посмотреть в него, то тревога рассеется. Но с Брилитс такое не срабатывает.

      Она видит её. Видит в каждом прохожем, за каждым окном, в каждой макушке переливаются её синие волосы. Брилитс замечает вновь, и глаза её распахиваются шире: то ли от страха, от недоверия, то ли от воспоминаний о той ночи, которые захлёстывают. И ноги подкашиваются, а когда Брилитс снова приходит в себя и посылает приближённых привести с площади подозрительную особу, становится поздно. Потому что этого человека словно никогда и не существовало. Человека ли?

      Длинные синие волосы щекочут шею, а пальцы смыкаются на ней и давят до синяков, до хрипа, когда сопротивление полностью бесполезно. Такие сны снятся Брилитс последние ночи, и как она ни пытается сберечь самообладание, всё зря. Тем более тогда, когда сны приобретают совсем другой смысл, и пальцы незнакомки уже не убивают, а ласкают губы жрицы.

— Что за бред, в конце концов?! — просыпается она в холодном поту, но притрагивается к губам, чтобы проверить свои ощущения. Щёки алые, как и волосы. — Я ведь совсем не…

«Такая. Именно такая, королевишна», — звучит в мыслях. — «И ты не сможешь заснуть ещё очень долгое время. Но ты не бойся. Скоро всё закончится. Я приду за тобой».

      Что бы это ни значило, от этого Брилитс не по себе. И не только ей одной. Окружающие беспокоятся, что жрица стала часто затворять окна и двери, безвылазно сидеть на своей кровати. Заболела, наверное? Ага, ещё как.

— Доставлен подозрительный человек.

      И эти слова принуждают её наконец покинуть свою зону комфорта и показать обеспокоенное лицо. В храм огня завели чужака, и стены словно накренились от напряжения. Брилитс вышла лично убедиться, в чём же «заподозрен» этот человек. И она убедилась. Узнала её с одного взгляда. Пусть оскал не тот, не та одежда… Пусть это, в конце концов, мужчина! Но эти кровавые глаза ни с чем не спутаешь.

— Давно не виделись, — нарочито сказано по-дружески, но с нескрываемой враждебностью.

      Брилитс тут сама. Она сказала всем уйти, оставляя их один на один. Это, быть может, неразумно. Но зато жрица знает, что, по крайней мере, один из всех сможет прийти на помощь, если Брилитс почувствует что-то неладное. И Сагара усмехается, одним широким шагом преодолевая дистанцию между ними.

— Помнится, этим утром, — сглотнула жрица, наблюдая за мужчиной. — И вчерашним, и позавчерашним… Кто-то ежедневно стоял под окнами. Так почему явился только сейчас? За чем?

— За тобой.

      И Сагара делает внушительный рывок, хватая её за волосы и опуская почти что на колени. Сагара не терпит, когда стоят во весь рост.

— А я не пойду, — Брилитс не сдаётся, хоть и трудно устоять перед лицом такого натиска, хоть и больно, и страшно, и она одна. Но она пытается преодолеть свой страх, чтобы уже избавиться от всех этих кошмаров и дрожи во всём теле, когда с утра просыпаешься в холодном поту. Если победить в реальности, получится и во сне, не так ли? — Hoti agni!

— Ах так? — Сагара с лёгкостью уворачивается и валит её на пол, пользуясь своим превосходством над человеком. И всё же ей кажется, что жрица недостаточно сопротивляется. — Ты что же это, королевишна, поддаёшься мне? Считаешь, я слабее тебя?

      Брилится не реагирует, пытается вырваться из хватки, но всё тщетно. Руки бессильно падают, и она просто разводит их в стороны, чтобы отдышаться. Сагара победно ухмыляется.

— Ну что, давай, души меня, делай, что хочешь, как во всех этих снах, — выдыхает Брилитс. — Всё равно… У меня больше не осталось сил… Ты победила. Так добей меня.

      А он не пришёл. Неужели он даже не почувствовал, что Брилитс угрожает опасность? Или она просто в слишком плохом состоянии, чтобы использовать её силу для перемещения?

— Ха, так я тебе снилась, — Сагара на секунду ослабляет хватку, но Брилитс не успевает этим воспользоваться и оказывается поднятой над полом. Сагара держит её за воротник одной рукой. С такой силой она бы уже давно могла прибить Брилитс, так почему играет в эти игры? — Забавно. А не расскажешь ли, что там было?

      Надо ж ей как-то развлечься прежде, чем убить жертву. Брилитс вспоминает сны, которые появились сразу после их первой встречи: жестокие, кровавые — будущее, которое её ожидает сегодня. Жрица ненавидит сны, потому что они сбываются. А потом вдруг вспоминаются последние, такие горячие и нереалистичные, что вгоняют Брилитс в краску. Хотелось бы, чтобы эти никогда не…

— Молчишь? Ну и ну, — Сагара складывает руки на груди. Брилитс твёрдо намерена никогда и ни за что не рассказывать ничего, но следующие слова просто выбивают у неё почву из-под ног. — И не говори — я и так всё вижу.

      И тут даже божественного «взгляда» не нужно — у жрицы всё на лице написано. И это так забавно, что Сагара позволяет Брилитс легко встать на ноги, а её немного пошатывает от шока. И только для того, чтобы снова с ног свалить.

— Беги, если осмелишься, — шепчет Сагара. Брилитс стоять не может, что уж говорить о побеге. — А если нет, то подойди ближе и сделай так же, как во сне. Тогда я сохраню тебе жизнь.

— Да ни за что. Лучше убей, чем… Я не стану унижаться перед сурой. Я не собираюсь шагать в ад.

— Ты уже в аду, милая.

      Сагара берёт за ворот и нагло притягивает к себе, заламывая руки, чтобы избежать сопротивления. Она позволяет себе всё, что хочет, и всё, что может хотя бы малость обезоружить Брилитс. И глубокий поцелуй оказывается весьма успешной тактикой в этом деле. Жрица едва ли не падает. Почему-то сегодня сбываются все её сны.

— Но это ещё не конец, — продолжает Сагара, отступая. — Сегодня я оставлю тебя в покое, но я буду приходить снова и снова. Ты не забудешь меня, пока не сойдёшь с ума. Так что всё только начинается. Жди меня в скором времени.

— А если я запру все двери на тысячи замков? — глотая слова, с надеждой говорит Брилитс.

— Но сердце ты своё запереть не сможешь.

      Она менялась, становясь то мужчиной, то женщиной. Её синие волосы сливались с вечерним небом, когда она стояла в окне и смотрела на площадь. И проделала шаг к краю, но Брилитс знала, что Сагара не разобьётся. Силует исчез, и лишь тогда Брилитс… Нет, даже тогда она не смогла вздохнуть с облегчением.

      Она единственная, кто сегодня разбился.

[flamarina]

Сложно взлететь, когда крылья оборваны

      Свобода всегда была их другом и сопровождающим, ибо не существовало ничего, что способно удержать гаруду, пока у него есть крылья. Ни одна клетка, ни одни сверхчары, ни даже родственные узы… Ничто, кроме отсутсвия самих крыльев, не сдерживало этих существ на земле. Однако было ещё кое-что… Скорбь.

      Самфати была и остаётся лучшей среди всех, потому что у неё есть цель. Пускай это отнимает её свободу, но Самфати сама сделала выбор не в её пользу. Она не жалеет об этом, даже когда её цель приходит к ней по ночам, в мучительных кошмарах, порою грозится сожрать и её саму. Но ведь во сне Самфати никогда не сдаётся и всегда одолевает своего противника. Вопрос лишь в том, сможет ли она поступить так наяву?

      Самфати не заботится о том, чтобы кто-то её понял. Даже если кто-то и есть, кто пытается. Она не требует к себе жалости или сочувствия, она просто движется вперёд, пускай по головам, навстречу своей мести. Это сулит ей прогресс и одновременно ведёт к саморазрушению. Но Самфати всё равно, она готова заплатить эту цену. 

      Маруна не любит показывать своих эмоций: зачем ему, высшему суре, вообще сдалась эта дребедень? Он привык держать всё в себе, будто подражая кому-то. Или, скорее, стараясь не быть похожим на кое-кого, кто не может держать свои чувства в узде и из-за этого совершает ошибки. Но в последнее время у Маруны почему-то иначе получается. Периодически он теряет самообладание и срывается, потому что… Его отец не в себе. Его подруга детства не жива и не мертва. Его сестра потеряна в мире людей. Его брат становится на сторону людей. И единственный, за кого Маруна переживает, за кого ему остаётся переживать, постоянно кидается на рожон из-за этих своих эмоций. И поэтому Маруна бесится.

      У Маруны есть множество тех, за кого он беспокоится. У Самфати не осталось никого. Так пусть будет хоть кто-то. Даже если это помеха на её пути.

      Сложно взлететь, когда крылья оборваны. Нет, не те, которые за спиной. Те, что внутри, которые нельзя увидеть, что вросли в само сердце. Оборванные скорбью по близким, которых не удастся вернуть. И когда поднимаешься в свободное небо, их тяжесть заставляет прогнуться или вскрикнуть от боли где-то в душе. Но всё равно продолжать лететь — не важно куда, скрывая эту боль. Лишь бы не сдаваться.

      Маруна знает: несмотря на то, что Самфати из его клана, что сейчас они союзники, она остаётся врагом. Потому что цель Самфати, которую её разум не отпускает даже во снах, это его брат. Точнее, его смерть во имя мести.

      Поэтому Маруна заметает следы как может, чтобы эти двое не встретились. Маруна не отрывает глаз от Самфати, чтобы не упустить момент её решимости. Благодаря всем этим наблюдениям он замечает, что она не такая уж злобная и жуткая, эта ракшаса пятого уровня. По крайней мере, во сне.

      Другие во сне забываются, лишь закрыв глаза, и на лице отражается расслабленность и умиротворённость. Самфати не знакомы слова «забытьё», «умиротворение» и «отдых». Она, сильная и непоколебимая, неосознанно сжимается и обхватывает себя руками, пряча глаза и стараясь молчать, подавляя крик. Она мучается вот уже долгое время в ужасных кошмарах. Она всегда чувствует холод на своей коже, когда закрывает глаза, пусть даже на секунду. Потому что во сне она видит то, что потеряла: её. И, конечно, оторванные, испачканные в крови чёрные крылья.

      Маруна смотрит, как дрожь расходится по её телу, как ей страшно и сколь она беспомощна в эти минуты. И он почему-то не может вытерпеть этого и делает то, что привык делать для самых близких — укрывает её своим крылом. И вдруг она успокаивается, жмурится, и пальцы проскальзывают в красные перья, сжимая их с силой. Маруна кривится от боли, но он терпелив и не отходит от Самфати ни на шаг. Самому ему совсем не страшно в этот раз, что кто-то появится и разрушит хрупкий покой. Раньше он опасался, что кто-то придёт и скажет, что всё это неправильно. Но у Самфати нет тех, кто бы заступился за неё. Ей и не нужно, она сама способна защититься от всего. Но в эти редкие моменты слабости, когда она бессильна, он будет рядом. Пусть это неправильно, пусть ей неприятно, но она не должна узнать. А потому никто, даже сама Самфати, в этот момент не посмеет оторвать Маруну.

      Он снова заметёт все следы, и Самфати даже не догадается, почему этой ночью было так тепло. Чьи руки горячо касались её кожи. Она не станет на этом зацикливаться и продолжит отчаянно искать свою цель. Интересно, догадывается ли она, что ей нужна другая, истинная цель, которая уже давно рядом и защищает её от ночных кошмаров?

      Когда Самфати холодно из-за того, что крылья оборваны, Маруна её укроет. Если она не сможет взлететь, он сам поднимет её в воздух и покажет свободу, столь отличающуюся от цепей мести, сковавших и поработивших её разум. Маруна не скажет, но сделает. Маруна будет относиться, как ко врагу, но оберегать, как близкого. Однако Самфати, конечно же, никогда об этом не узнает…

      Пока новые крылья не отрастут.

art by 실

[flamarina]

Рука и сердце

      Им нечасто доводилось встречаться, но когда это всё-таки случалось, они проводили время в полнейшем молчании. Аша сама по себе не утруждалась долгими разговорами за чашкой кофе, а Лутц и не знал, с чего начать беседу. Не было ни слова, сказанного ими, но всё равно выглядело так, будто эти двое существуют в гармонии и понимают друг друга. Оба погрязли в своих чрезвычайно важных и неотложных делах. Оба кажутся всемогущими, хотя в их власти далеко не всё. Например, они сами.

— Мне кажется, с Вами в последнее время не всё в порядке. Должен ли я беспокоиться? — деликатно начинает Лутц, зная, что лезет не в своё дело. И всё же он переживает.

— Не думаю, мистер Лутц Сэйроф, — она ставит кофе на столик. Аша разглядывает обстановку вокруг: уютная кофейня, приятная прохлада внутри, аромат свежего капучино. В такие места зовут обычно не на деловые разговоры. — Меня больше волнует, должна ли беспокоиться я?

— Действительно, это всё выглядит странно, — он и сам осознаёт, что начал как-то совершенно не с того, с чего изначально хотел.

      Лутц вообще не понимает, почему вдруг свернул не в ту сторону. Он почему-то не может адекватно собраться с мыслями в её присутствии, хотя раньше проблем с этим вроде не возникало. Просто непробиваемый отсутствующий взгляд Аши тревожит Лутца, ведь он совершенно не догадывается, какие мысли поглощают её в этот момент. Даже если что-то плохое — она не покажет этого, и намёка не даст, оттого понять её так сложно и оттого сильнее она волнует его разум.

      Лутц умеет создавать всё из ничего и за счёт этого добился многого. У Аши лишь один недостаток, и он отнюдь не помешал ей в достижении своих целей. Аша могла бы и сама устранить его, но почему-то не делала этого. А, может, она не могла всё-таки? Точнее, не решалась. За тем Лутц и позвал её на этот разговор.

— У меня предложение, — заявляет он с видом торговца, продвигающего свой товар. Однако Лутц как-то совсем упускает из виду атмосферу, образовавшуюся между ним и Ашей. Кафе, романтика… Без недопонимания не обходится.

— Если Вы желаете получить мои руку и сердце, — начинает она в шутку, хотя её чувство юмора весьма специфическое, — то Вы облажались, — Аша кивает на пустой рукав. С такой улыбкой, будто это для неё ничего не значит. На самом деле Аша, конечно же, сразу поняла, о чём речь, но упустить возможность сказать подобное просто не могла. Лутц замешкался, однако же хватки не терял.

— Я могу создать прочный протез. Если хорошо постараться, от настоящей даже не отличить. Это будет самая прекрасная рука, которой ещё ни у одного человека не было, — он серьёзно подходит к этому вопросу и предложение таки озвучивает, остаётся лишь ждать её согласия.

— Отказываюсь, — коротко и ясно, как и всегда.

— Но почему, мисс Аша? — Лутца обуревает внутреннее негодование не столько из-за самого отказа, сколько из-за того, что он не видит причин для него. — Вы ведь высокорейтинговый маг с превосходными способностями, которые невозможно не признать, и с рукой будет явно проще управляться.

— Я и сейчас неплохо справляюсь, — отнекивается Аша.

      И ведь нельзя сказать, что она неправа. Она не ищет лёгких путей и всем своим видом демонстрирует, что сможет справиться со всем, что бы ни случилось, своими собственными силами, без чьей-либо помощи, да даже без той руки. А тут приходит Лутц и предлагает ей облегчить жизнь. Будто бросает мясо голодной собаке, чтобы та потеряла бдительность и присмирела. Будто хочет наделить её таким ненужным счастьем, чтобы она привыкла к нему и, непременно лишившись его снова, обрела слабость. Но это не то, что Аша может позволить себе.

— Тогда могу ли я сделать что-то ещё? — вздыхает Лутц. Кажется, этой девушке ничем не угодишь. Есть ли у неё вообще какие-то желания?

— Всего лишь… Оставайтесь на моей стороне, — тихо шепчет Аша.

      Это настолько просто, что даже поверить сложно. Неужели она нуждается лишь в этом? Ей не нужны ни тепло, ни холод, ни кто-то рядом? Потому что рядом быть невозможно — как, если за ней не угнаться? Если она стремится к тому, чего из-за её спины даже нельзя увидеть? Поэтому лишь «на её стороне», но ни за что не рядом.

      Если бы у неё была рука, она могла бы подать её кому-то: вести за собой или быть ведомой. Но это же Аша, не так ли?

— Хорошо, — кивает Лутц. — Я и не собирался покидать эту сторону, уж не сомневайтесь. Но… Совсем не понимаю, к чему была эта Ваша шутка про руку и сердце?

— Да, знаете, — Аша отводит взгляд. — Вырвалось. Вот будто бы всегда ждала момента сказать это.

      Улыбается. Шумно отодвигает стул и бросает ему привычное: «До свидания, мистер Лутц Сэйроф». Уходит, как и всегда, бесшумно и далеко. За ней не угнаться. И он смотрит на её удаляющийся силуэт, размышляя, стоит ли её сейчас останавливать.

      Аша хочет, чтобы Лутц оставался на её стороне. У самого его не хватает смелости попросить её остаться хотя бы около него. И нужно лишь дожидаться того, что она вернётся. Ведь Лутца не покидает мысль, что если он сейчас её задержит, Аша пропустит что-то, что ждёт её в будущем. Что он лишит её чего-то.

      Ашу сложно понять, и он не знает, удастся ли ему это хоть когда-то. Поэтому Лутц просто молчит, как молчал до этого. Только теперь иначе.

      Без неё.

art by demiurtch

[flamarina]

Королевская удача

— А ты бы хотела стать королевой? — Ананта вкрадчиво задаёт вопрос, который ничто до этого не предвещало.

      «Королева»… Какое же дурманяще-сладкое слово. Будто яд змеиный, подмешанный в вино.

      Сагара смотрит на него с подозрением и не решается дать ответ. Она не может выпалить что-то просто ради того, чтоб выпалить — не в этот раз. Она с подозрением заглядывает в чистые и по-ребячьи прозрачные глаза Антанты, ища подвоха.

— Королевы бывают разные, — усмехается она. — Есть принимающие титул просто потому, что стали «собственностью» короля, а есть те, кто сам взобрался на вершину, — Сагара поднимает взгляд на Ананту, который, кажется, расстроился. — То есть, нет, они становятся любимыми женщинами короля, а не его вещами…

      Ну вот, погорячилась. Что не скажи — ответ всегда неверный. Сложно понять, что этому королю надо.

— А какой тогда хочешь быть ты? — спрашивает он.

      Ананта не допускает варианта, что она не хочет вообще, потому что он знает Сагару как облупленную, не иначе. Но его слова действительно заставляют её задуматься.

— Я хочу быть твоей? — звучит, скорее, больше как вопрос, нежели утверждение, хотя она это не нарочно. Само как-то так получилось.

— Ты опасно шутишь, — смеётся он.

      Сагара закатывает глаза. Хоть намекай, хоть прямым текстом ему говори, как горох об стенку — всё равно не заметит её чувств. Чёрт, да если так и дальше пойдёт, действительно придётся валить и тр… брать всё в свои руки, потому что от Ананты не дождаться внятного ответа. Ему будто бы всё в мире игрушки.

— Сагара, а ну давай в камень-ножницы-бумагу! — это звучит даже не как предложение, а прямо в приказном тоне. И немного как угроза. И вообще это бредово. Она бы никогда не стала маяться подобной дурью. Если бы об этом просил кто-то другой…

      Она неотрывно смотрит на его руки и невольно думает о том, что хочет, чтобы они к ней прикоснулись. Но приходится всё делать самой. Бумага накрывает камень.

— Я победила, — отвечает Сагара после недолгой игры без особого энтузиазма. Всего лишь удача. Такая жалкая победа для неё совсем не в радость. Да и чушь это всё: слабой бумаге ни за что не победить тяжёлый камень, какой бы проворной она ни была. Вот если бы это было реальное сражение — другое дело.

      Ананта чувствует, что ей чего-то не хватает с ним. Для него Сагара будто птица, которую он держит взаперти. Он знает, что она жаждет битв, жаждет славы и величия, и понимает, что дать ей этого не может.

— А чего бы ты хотела? — спрашивает осторожно.

— Чтобы ты не воспринимал мои слова в шутку, Ананта, — отвечает она строго и зрачками будто пронзает. — Я, знаешь ли, предельно серьёзна в своих намерениях. В отличие от тебя. Мне кажется, или ты боишься чего-то, Ананта?

      Страшно жить бесстрашием. Сила несёт за собой последствия. Незначительная мелочь может перевернуть мир вверх дном, и тогда в выиграше останется тот, кто и пальцем не шевельнул. Но Сагара отрицает эту позицию бездействия. Она стремится к вершине. Ананта с этой вершины наблюдает и со вздохом отвечает:

— Боюсь, что однажды ты согласишься со мной и будешь разочарована.

      «Что станешь королевой и в итоге получишь не то, чего желала».

— А ну, давай-ка подерёмся!

      Если Сагару снедает жажда битвы, Ананта позволит насладиться ей.

Сагара от подобного предложения приходит в шок. Нет, это, конечно, ей по нраву, но… Чёрт, не с этим же монстром.

— Ананта, прекрати издеваться надо мной! Ты сильнее и расплющишь меня в два счёта, ещё и соклановцев напугаешь! — рычит она недовольно, хотя руки дрожат от предвкушения и интереса.

— Ты тоже сильная, не так ли? — его азартная улыбка буквально сводит её с ума. Так вот чем он подбивает важных дядек, страшных и суровых настик, как детей, играть с ним в глупые игры…

      Сагара знает, что ей не одолеть его, но всё равно принимает мужской облик — сдаваться без боя она не привыкла. Сагаре не нравится, когда её водят за нос и играют в поддавки, поэтому быть серьёзным — всё, что Ананта может сделать для неё. Не успевает Сагара стать мужчиной всецело, как Ананта захватывает в тиски её тело, и плевать на то, что к нему невозможно прикоснуться из-за сверхчар. Сагара сопротивляется, но Ананта держит её крепко и дышит прямо в висок. С таким напором ей и форма суры не поможет спастись. Она пропала.

— Мне далеко до тебя, я поняла, — рычит недовольно. — Отпусти, Ананта. Ты нечестно играешь.

      Когда он смиренно отступает, Сагара делает свой ход. Ананта беспечно поворачивается спиной к ней, а она обхватывает его и валит на землю, забираясь выше и полностью овладевая положением.

— Ну почему ты такой доверчивый, м? — победно усмехается она, облизывая губы.

— Потому что я доверяю тем, кто долгое время рядом со мной.

      Он говорит с такой искренностью, что Сагару бьёт озноб. Она ударила в спину своего короля, даже если это была очередная игра. Она быстро отпускает его и снова становится девушкой, чтобы отказаться от силы, которой воспользовалась ему во вред. Это занимает некоторое время.

— Забудь, что я была им. Мне не нравится эта форма, и она мне всё же ничем не помогла, — говорит Сагара, подавая руку своему королю. Он охотно принимает помощь.

— Ты понимаешь, что бывают случаи, когда победа не приносит удовольствия? — спрашивает Ананта. Смотрит так, будто бы нотации маленькому ребёнку читает. — Когда побеждаешь того, кто в сотню раз слабее, ты словно пользуешься ситуацией. И понимаешь, что если бы не удачные обстоятельства, сам бы не смог добиться всего. Поэтому не хочется бездумно бросаться в битву — в следующий раз удача может быть не на моей стороне. А если я проиграю, то… Я подвергну опасности не только самого себя, но и свой клан. А я этого ни за что не позволю.

— Это трусость?

— Нет, Сагара. Ты совсем не понимаешь, — он мотает головой.

— А ты помоги мне. Ради тебя я попробую.

      Ананта проводит рукой по её волосам. Всё же она слишком неопытна для того, чтобы понять его чувства. Она даже в своих не в силах разобраться до конца.

— Сагара, знаешь, чтобы стать королевой, нужно не так уж много.

— Я знаю, Ананта. Но я не хочу. Не сейчас. Я полностью тебе доверяю и знаю, что не будет никого лучше тебя во всём мире.

— Будет. Будет, поверь мне. Но, помни, что бы ни случилось… Ты должна оставаться сильной.

      Она кивает. Он не сказал ей ничего нового, но эти слова прочно засели в памяти. Потому что после этого он больше не заводил эту тему и молча побеждал её в «камень-ножницы-бумага». Он всегда побеждал — поэтому Сагара никогда не сомневалась в его силе и удаче. Как, впрочем, и в его частичной глупости.

      Иногда и она была глупа. Ну не могла она от него не заразиться этим. Тем не менее, она всегда следовала его совету. Иначе бы она не стала той, кем есть сейчас.

      Королевой.

art by Tierra Nevada

[flamarina]

Соль на раны

Ныне ходит множество слухов о Рэне Сэйрофе, который не так давно стал магом наивысшего ранга — ранга АА. Дурная слава закрепилась за ним из-за завистников или же из-за обиженных женишков, что были метко отвергнуты его нынешней девушкой, Раной, как считалось, самой главной кандидаткой в жёны кому бы то ни было — хоть квартеру, хоть суре. Однако же девушка из двух зол всё-таки предпочла Рэна, и в итоге на весь Вилларв гудели истории о них, казалось бы, давно забытые и скинутые в глубокую яму небытия, Тараке на съедение. Видать, аппетита у неё не было, вот кое-что в люди и просочилось…

Тогда… На Рэна неизгладимое впечатление справило знакомство с известнейшим магом — Ашей Рахиро. Но не из-за его величия, силы или красоты, нет-нет, а из-за того, что этот парень носит женские шмотки. И Рана тоже сыпала соль на раны…

— Аша! Аша, Аша и снова Аша! Не проходит и дня, чтобы ты не упоминала о нём! — Рэн качался из стороны в сторону, сидя на подоконнике в опустевшей аудитории, и сверлил свою подругу детства свирепым взглядом. — Он что, пролез к тебе в голову и схавал мозги?

Рана сжала в руках тетради, потому что негоже ими бросаться сразу после того, как студенты сдали. А столы здесь слишком уж тяжелые.

— Просто, в отличие от некоторых, есть люди, что заслуживают похвалы, — Рана вздохнула, оглядывая Рэна, хмыкающего на её слова. Ну вот что за недотёпа. — Слушай, ты просто бери пример с Аши.

Он её совсем не слушал, поглощаемый недовольством и раздражением. Он совсем не понимал намёков. Рана говорила с надеждой на то, что уколет Рэна и этим заставит его задуматься над собственным образованием и развитием. Она от всей души желала, чтобы Рэн стал сильным магом и превзошёл даже Ашу, ведь Рана в него верила. Всегда и до последего. Она даже не догадывались, какна него повлияют её слова. Ох, если бы знала, никогда бы не сболтнула такой чуши…

Уходя, она с тревогой провожала Рэна взглядом, но он будто бы её не слышал, не видел и не знал. Игнорировал во всех отношениях, а Рана никак не могла понять, за что ей такое наказание. Просто он был чрезмерно погружён в свои мысли и не мог думать ни о чём другом: «Почему Аша, чёрт бы его побрал? Ране нравятся женоподобные парни в юбках? Что за фетишизм?»

После хлопка двери Рэн спешно спрыгнул с подоконника и устремился к висящему на стене зеркалу, ощупывая подбородок.

— А чем я ей не угодил? — парень вскинул брови. — Тем, что юбки нет? Что там она сказала? «Будь, как Аша»? Да я лучше стану!

Рэн, как всегда, понял всё не так…

***

На следующий день аудитория была переполнена. Рана читала лекцию и переживала из-за того, что Рэн всё ещё не появился. В надежде на обратное она пока не ставила ему пропуск. И он предстал перед всеми... Рэн всегда был сногсшибателен, но сегодня он особенно превзошёл сам себя, ибо книги из рук выронила не только Рана, но и большая часть потока.

Рэн Сэйроф… Вошёл в аудиторию эффектно: в эпатажной ярко-красной юбке по самые икорки, распустив свою извечную косу и дав волю волосам. Благо, хоть косметикой воспользоваться не додумался.

— Да кто тебя в таком виде вообще впустил?! — Рана озверела, лицо её побагровело, а указка в руках болезненно треснула. Студенты смеются аж со стульев падают, но ей не до смеха. Какой стыд! Как он мог, на её-то лекции?!

— Рана, я слышал, что тебе нравятся мужчины в юбках?

Глупый смех. Дебильная рожа. Рана, убегающая с собственного занятия и вытаскивающая Рэна следом за руку, сжимая её аж до хруста. Развевающаяся красная юбка и пышные волосы. Пышнее, чем у Раны.

— Ты идиот?! За что ты так со мной? — надрывно произносит она, пытаясь отдышаться. Рэн замечает слёзы, выступающие на её глазах. Странно, он ведь думал, что будет гоняться за ним по всему университету и норовить убить. Но… Ей больно.

— Я же в шутку, ну чего ты? — Рэн нервно усмехнулся, кладя ей руки на плечи. — Тебе же нравится Аша, вот я и…

— ��а какая Аша… — Рана ударом сбросила с себя его руку. Рэн сглотнул, когда она, отвернувшись, пошла прочь.

— Эй, да куда же ты? Эй, Рана…

Рэн застыл, не в силах сделать и шага следом. Она обернулась и одарила его свирепым взглядом. В нём читалось презрение, хоть это и было временное помутнение. А перед ней стоял идиот в красной юбке с жалким выражением лица. Ране казалось, что ничего хуже этого быть не может.

— У меня лекция, а ты иди вон. Чтоб я не видела тебя больше, Рэн, — она вытерла покрасневшие глаза и отвернулась. Он поймёт, что совершил глупость. Но для этого пусть побудет сам и помучается. Чтоб ему пусто было!

Рэн был напуган. Её слёзы были больнее самого острого ножа. Рэн хотел догнать Рану, но не знал, что он может ей сказать. Он сдёрнул с себя юбку и на ходу заплёл волосы.

«Бери пример с Аши». Рана била себя по лбу за подобные слова. Ну разве она не знала, что так всё и обернётся? Она вернулась без Рэна и всё же поставила ему пропуск. В аудитории все по-прежнему смеялись. Они этого никогда не забудут. Они пронесут это сквозь года и воспользуются, когда будет время. Это предсказуемо.

Рана была измотана сильнее обычного и нервно истрёпана, буквально с ног валилась и мечтала поскорее рухнуть хоть на что-то. Но она открыла двери комнаты и получила сквозняк в лицо от открытого окна. Сразу было видно, каким именно путём к ней проник Рэн. Сидел на полу и послушно ждал её, надев на лицо какую-то тряпку или даже маску, но коса выдавала его. Юбка небрежно валялась на кровати. Рана скривилась, потому что всё ещё была обижена, и хотела исчезнуть. Но он схватил её за руку и отпускать не желал.

— Не уходи, пожалуйста, Рана! Ты сказала, что не хочешь видеть меня, поэтому я закрыл лицо.

Она нервно улыбнулась. Слишком буквально воспринял её слова, как и всегда. Рана посмотрела на него, осознавая, что Рэн просто не может иначе. Он такой и он не виноват в этом. Он просто чудак.

— Я лишь хотела отдохнуть, — неосторожно созналась она.

Рэн потянул её за руку, отчего она потеряла равновесие и повалилась на него. Голова легла на колени. Силы злиться у Раны уже просто-напросто не осталось. Она прикрыла глаза.

— Приходи, — говорит он. Она хмурит брови, не понимая, что он имеет в виду. — Приходи ко мне, когда тебе плохо. Когда устала. Когда хочешь чего-то, что нельзя получить. Я постараюсь дать тебе это. Ты можешь рассказать мне обо всём, что тебя тревожит. Даже если мне это не под силу, я постараюсь помочь. Потому что ты мне дорога…

Рана знает два слова, которые продолжают фразу. Она выучила их за десять лет до последнего звука. Но сейчас это не так и важно — ей хочется просто забыться и лежать так, ни о чём не думая.

— Знаешь, сегодня случилось страшное, — хмыкнула она. — Один дурак надел юбку, пришёл в людное место и опозорил себя и меня перед всем честным народом. Я зла на него. Очень сильно. Если встречу, убью.

— Тебя злит то, что он надел юбку, или то, что он надел твою юбку?

— Лучше молчи, незнакомец, — шикнула Рана.

— Вот уж вправду дурак. Да как он мог? Мне набить ему морду? — буркнул Рэн.

— Сомневаюсь, что сможешь. Он пролез ко мне и украл её. Хоть потом и вернул. Но всё же, видно, мне пора менять замки. И на окнах тоже. Поможешь?

— Конечно, я ведь парень, а не какой-то там извращенец в юбке, — Рэн хохотнул. Рана, кажется, улыбнулась. — Тогда… Скажи, что тебя больше тревожит? Что он опозорил тебя... или самого себя? Что из этого?

— Что он… Нас, — Рана открыла глаза и подняла взгляд. Рэн стащил с себя маску и гладил её по волосам. На его лице отражалось понимание и сожаление. Глаза так и говорили: «Прости меня». Это было непривычно видеть, и Рана прониклась к Рэну неким умилением и подняла руку, прикасаясь к его щеке. — Но всё же… Юбка ему невероятно шла.

Он усмехнулся. Рана не обижается. Она без слов понимает его. Она простила. Она по-прежнему с ним.

— Хочешь повторения?

— Нет, — Рана с серьёзным выражением лица ударила его книгой по голове.

С тех пор он изменился. Не перестал, конечно, сыпать соль на раны. Но Ашу хоть в чём-то превзошёл. И не только её…

Самого себя.

[flamarina]

Клетка из золота

      Несомненно, их отношения не обошлись бы без её эгоизма. Такого, казалось бы, мелкого и безвредного — для неё, — но наносящего разительную боль ему. Да, в этом и была вся суть этого чувства.

      Лоррейн не хотела отпускать Саху. Саха был, наверное, лучшим человеком среди всех, кого она знала, однако и ближе подпустить его она не могла. Просто потому, что это бы значило, что она сдалась. Что она покорилась и выполнила требования семьи, что она прогнулась под обстоятельства. Но Лоррейн ненавидела сдаваться без боя. Только вот бой что-то затянулся…

      Его терпению не было края. Саха был готов ждать её хоть вечность. Только его вечность длилась дольше, чем её. Им всегда не доставало времени, а Саха не умел сжигать время иначе, нежели за работой. Работа его успокаивала и полностью поглощала, отделяя от внешнего мира. Возможно, поэтому в его мутно-зелёных глазах навсегда застыла эта извечная усталость, которую видели все, кроме самого Сахи.

      Но его мир, его однообразные, наполненные работой будни трещали, рассыпались на осколки, когда Лоррейн входила в кабинет. Она оживляла это унылое помещение, а мысли о работе разбивала вдребезги своими внезапными визитами.

— Саха! Бросай всё, быстро! Сегодня у нас с тобой планы! — на её лице сверкала улыбка.

      Лоррейн ворвалась практически с грохотом. Она примчалась к нему, прямо в Элос, и это при том, что она не очень хороша в телепортации. Она произнесла это небрежное «у нас с тобой». Любой бы мог обмануться, и Сахе тоже хотелось поддаться и хотя бы допустить мысль о том, что она здесь ради него. Но он слишком хорошо знал её натуру…

— Только не говори, что ты собралась на мне заработать, — вздохнул мужчина, откидываясь на спинку стула и поправляя волосы. Лоррейн сразу отвела взгляд и как-то сжалась, своей нелепой улыбкой выдавая себя с головой. Саха с разочарованием провёл рукой, окидывая взглядом множество разных бумаг. — Я не могу, Лоррейн, у меня слишком много работы. Пускай сейчас и не чрезвычайное положение, но у меня нет времени на безумные авантюры. Если это всё, то ты можешь идти.

      Саха надеялся, что его холодный тон спасёт его от собственных чувств. Но спасения боле не было.

— Но я уже зарегистрировала тебя в качестве участника! Первый взнос уже уплачен! Если откажешься, это будут просто деньги на ветер! — с досадой выдохнула она.

— Зачем ты зарегистрировала меня без моего согласия?

— Потому что сам бы ты никогда не согласился. Ты ведь не вылазишь из своего кабинета, ты всё время занят, и я решила, что тебе следует отвлечься. Я ведь забочусь о тебе, — Странная, сама ведь хотела, чтобы он получил эти должности. Саха никак не мог её понять, хотя так хотелось.

— Ладно, что там у тебя? — сдался Саха.

— Конкурс красоты! — она ткнула листовку ему прямо в лицо. — Вознаграждение: пятьсот золотых и бесплатный обед в ресторане на двоих! Этот шанс я не могла упустить!

      Это всё казалось крайне сомнительным. «Почему я?» — спрашивал Саха сам себя. — «Она ведь даже не видит во мне мужчину». Он мотал головой и тяжко вздыхал, пока Лоррейн тащила его на место проведения конкурса. А ведь он даже не сменил одежду…

      Саха стоял наряду с остальными парнями и явно выделялся своим нездоровым цветом кожи, впрочем, кажется, именно это судей в нём и привлекло. Он искал взглядом среди толпы зрителей лишь её, потому что не знал, что должен делать. Он был в растерянности.

      Лоррейн щурилась, хлопала себя по щекам и ругалась на свою невнимательность. Как она могла допустить такой просчёт, как?! Все стояли такие напыщенные, в костюмах с галстуками, наштукатуренные, будто и не мужчины вовсе. И стоял Саха: с отсутствующим видом, отстранённый, с растрёпанными волосами и в совершенно обычной повседневной одежде. Как она забыла приодеть его? Лоррейн кусала ногти и надеялась, что никто не обратит внимания на одежду.

      Саха выцепил из толпы её образ. Она выглядела обеспокоенно, и Саха почему-то улыбнулся едва-едва от её нелепости. Его волнение улетучилось, и он выпрямил спину. Лоррейн застыла. Впрочем, пусть так. Какая разница? Не в одежде ведь дело, а в лице и в отражающихся на нём эмоциях. Если, нечаянные, они волнуют даже сердце из золота, то сердцам остальных от этой улыбки не спастись, не уцелеть. Приди Саха хоть голышом, он бы всё равно… был лучшим среди этих выскочек.

— По решению судей… — объявляли с присущим конкурсным ведущим тоном, сопровождающимся барабанной дробью. — Победителем становится… — Они пытались нагнать интригу, однако Лоррейн с самого начала знала, кто победит. Не зря же она выбрала его. — Саха Он!

      Лоррейн подпрыгнула среди толпы и громко закричала от радости, впрочем, Саха её восхищения не разделял. Лоррейн подловила его, когда он спускался, и крепко-крепко обняла.

— Ты молодец, Саха! — верещала она и прыгала на месте. Мужчина застыл в её объятиях, не осознавая сам себя. Ему казалось, что это иллюзия, странный сон, что кто-то играет с ним. Впрочем, долго думать не приходилось — она играла. — Ты самый красивый мужчина в мире, представляешь?! Ха-ха-ха.

      Сахе не нужно быть красивым для всего мира. Он хочет быть красивым лишь для неё.

      Ресторан оказался довольно приятным, обстановка уютной, закуски были довольно дорогие, но победителю полагались бесплатно. Порции были ничтожно малы, но заказать можно было столько, сколько влезет. Лоррейн не реагировала на протест Сахи и наливала ему в бокал дорогое вино. Мужчина был слегка подавлен, и ему не хотелось ни есть, ни пить, тем более алкоголь.

— Слушай, не будь ты таким, это ведь повод для праздника, — сказала Лорейн, закусив губу. — Из-за тебя мне как-то неловко.

— Если доставляю тебе неудобства, тогда я лучше пойду, — он встал из-за столика и поклонился, но Лоррейн взяла его за руку и посмотрела умоляюще.

— Нет, не уходи! Пожалуйста, останься со мной, — сказала она. — Расслабься хоть на секунду, Саха.

      Но рядом с ней расслабиться невозможно. Рядом с ней его кровь кипит. Рядом с ней мысли спутываются в клубок. А её прикосновения словно обжигают.

— Я не могу, — Саха улыбается с печалью во взгляде.

      Он думает, что Лоррейн ничего не понимает. Он думает, что единственный испытывает боль и терзается. Он думает, что ей всё равно. Но это не так.

— Прости меня, — Лоррейн сжимает руку Сахи сильнее.

      Вот уже сколько лет она не находит в себе смелости отказать ему. Удивительно, что она смогла собрать всю свою силу и сказать это нелепое «прости». Но для него это наверняка звучало как «мне сейчас не до твоих обид».

— За что?

      Лоррейн в удивлении поднимает глаза. Саха обнимает её, едва-едва прикасаясь руками, будто боится сломать хрупкую вещицу. Пусть его не любят, он всё равно будет верен себе и своим чувствам: для него Лоррейн непогрешима. И прощать её не за что.

— Спасибо, что провела этот короткий день вместе со мной, — Саха мог бы сказать, что ему было весело, но это не так.

— Нет, это ещё не конец, — глупо усмехнулась Лоррейн, краснея, всё ещё чувствуя на своих плечах его тёплые ладони. Странно, она всегда думала, что они будут холодными, ведь и сам Саха всегда холоден. Но не сегодня. По крайней мере, сейчас от его холодности не останется и следа. — У нас впереди ещё целая ночь.

— Ох, нет… — Саха не воспринял шутку всерьёз. Или же просто сделал вид: не хочется же прямо при ней краснеть и закрывать лицо от смущения. Саха чувствует себя человеком, воспринимающим вещи неправильно, и пытается найти ко всему рациональный подход. — У меня ведь ещё столько дел…

— Так не годится! Вылезай из своей ракушки, — она трясёт Саху за плечи. — Ты видишь ночь лишь из окна своего кабинета, временами отрывая взгляд от работы. Сегодня я покажу тебе настоящую ночь — я обещаю протащить тебя по всему Элосу и показать звёзды над ним, слышишь, Саха? А твоя работа… Не убежит она никуда от тебя, а вот я могу, — хмыкнула Лоррейн. — Я помогу тебе. Хочешь, я завтра приду снова? Я помогу тебе с твоими этими бумажками, чтоб их Агни на растерзание, и даже плечи тебе помассирую, ок? Прошу лишь одного взамен, Саха… Побудь ты уже, наконец, собой.

      Саха не всегда знал, за что он любит Лоррейн. Казалось бы, сначала он просто должен был любить её, потому что их жизни связали. Он вообще много чего был должен и оттого терялся порою в том, что есть обязанность и что есть его выбор и его чувства. И когда грань между этими вещами стала размытой донельзя, пришла Лоррейн и навела её толстой-толстой полоской. Вот в такие моменты, как этот, Саха вспоминал причину своей любви. Обречённой, но по-прежнему возрождающей в душе надежду.

— Собой, Лоррейн? — Саха усмехается и наливает ей вина в бокал. Его глаза теперь сияют каким-то весёлым огоньком, будто он что-то задумал. — Спасибо тебе, это самые ценные слова в мире.

      С благодарностью он целует её в щёку, совсем по-детски, не претендуя на ответ. Он вглядывается через стёкла очков в её удивлённые глаза и любуется ими почти что с насмешкой. Саха встаёт и уходит. Хватит с него на сегодня радости, а то от счастья и умереть можно. Лоррейн немного обескураженно смотрит ему вслед, пока разум окончательно не проясняется.

— Э, то есть он отшил меня с моим предложением прогуляться по ночному Элосу? Ах ты!.. — Лоррейн подрывается с места, захватывая с собой недопитую бутылку вина и ругаясь под нос на него, и с криком бежит следом, настигая самым бесцеремонным способом. — Эй, Саха!

      Он оборачивается, не подозревая, что в этот момент Лоррейн вопьётся в губы и сделает, наверное, самый опасный шаг в своей жизни. Она покажет ему, как это, «по-настоящему», и после такого взлёта падение станет катастрофически разрушительным. Но быть ему не сейчас и точно не сегодня.

      Саха не может оторвать взгляда от её красного лица, спутавшихся каштановых волос, считает каждый тяжёлый вздох. Она бежала за ним, чтобы сказать простые слова, но выразить в них гораздо большее:

— Я поняла, раз ты не хочешь ночных прогулок, я не стану настаивать.

      «Я уважаю твой выбор и согласна пожертвовать своими интересами ради него».

— Но я не смогу одна допить это вино, поэтому завтра принесу, и мы сделаем это вместе.

      «Я признаю, что без тебя мне одиноко».

— И, как обещала, я обязательно помогу тебе с бумагами!

      «Несмотря ни на что, я отыщу любой повод, лишь бы навестить тебя».

      Мужчины не должны плакать, поэтому и Саха не расплачется от подобного, если хочет доказать, что он достоин этих слов. Что он достоин Лоррейн. Порою такой эгоистичной, а порою такой заботливой.

— Так вот, — она откашливается, приводя свои волосы в порядок. Только проделать то же самое со своим красным лицом она не сумеет. Ведь пунцовый цвет её щёк вовсе не из-за бега… — Не сомневайся, я приду. А ты жди меня завтра в час Света!

[flamarina]

Первый луч солнца

— Ты… Признавайся, смерти моей хочешь? — Лиз настороженно заглядывает ему в глаза, только вот он больно высокий, доглядеться выходит лишь до плеча.

      Кубера опускает на неё строгий взгляд. От неожиданности Лиз умолкает. С чего бы ей думать, что он собрался убивать её? Ну да, он предлагал ей смерть, чтобы она не встретилась со своим горестным будущим. Но сейчас-то он передумал. Кубера не допустит, чтобы её будущее окуталось непроглядной тьмой, как его собственное. Кровавые оковы тяжелы, так пусть лёгкая жёлтая кофточка подольше остаётся с Лиз и подчёркивает зелёные глаза и… кудряшки.

— Наконец-то! — Кубера принимает облик ребёнка, и Лиз наивно допускает, что это ради неё. Чтобы ей не приходилось становиться на носочки и мучить свои ноги, дотягиваясь до его сверкающей башки.

— Не расслабляйся, — слова Куберы выводят Лиз из себя, в особенности, этот спокойный и безразличный тон. — Неси.

      Но ноги-то мучить приходится всё равно…

— Хэй, Мистер, я, конечно, не забыла о своём обещании выполнить любое твоё желание мне по силам, но почему это?! — Лиз чувствует себя рабыней, да и вообще крайне неудобно, таща некого не такого уж лёгкого, как оказалось, ребёнка на своём горбу. Ради этого он даже ослабил силу, чтоб она могла его поднять, да только вот... Вес Куберы сохраняется несмотря на смену сущности. Вот же хитрый, нашёл себе средство передвижения. Ещё и ногами постукивает по бокам Лиз, будто она лошадь какая-то! — И вообще, что подумают люди?! Что я малолетняя мамочка? Хотя… Нет… Скорее, они решат, что ты халф, а я твоя дочь…

      Пока Лиз уходит в странные раздумья, Кубера, обхвативший её за плечи и получивший возможность незаметно трогать её волосы, тяжело вздыхает:

— Халфы не умеют колдовать.

      А это значит, что таинственное свечение его гладких волос порочит имя Лиз и может быть источником недопонимания. Всё-таки мамочка. Обычно Лиз бы не стала заморачиваться о подобном, но рядом с Мистером она почему-то становится сама не своя.

— И почему же ты не использовал свою телепортацию? Так нас бы никто не увидел… — дуется девушка и чувствует назойливые детские пальцы у себя в волосах. — Мистер, ещё раз — и я тебя непременно сброшу!

— Телепортация экономит время, а у нас его полно, не так ли? — Кубера игнорирует любые претензии и продолжает наслаждаться своим издевательством — ну просто невозможно оторваться. Нет, никак не полно. Оба они знают, что могут бесследно исчезнуть уже завтра. А времени всё же катастрофически мало... Но пусть это останется забытым, пусть сегодня оно пойдёт им навстречу. Хотя бы до утра. Пусть эта ночь будет короткой. — Просто забудь обо всём и оглянись вокруг.

      В ночной темноте Атера прямо-таки сверкает, своим ярким сиянием слепя глаза. Лиз не могла раньше любоваться всем этим, ведь была заперта в апартаментах жрицы Брилитс по «чьей-то» просьбе. Но сейчас она может насладиться видом вволю, несмотря на ношу на плечах. С Золотым рыцарем и не тяжело вовсе.

      Ларьки пестрят разными гирляндами, но светлее всего этого горит магическая гильдия. Нет, совсем не тем пламенем, которым пылал весь город во время нападения. Гильдия горит пламенем надежды и вселяет в сердца покой и чувство защищённости. Конечно, каждый житель Атеры чувствует себя в безопасности, зная, что город под защитой не только профессиональных магов высшего ранга, но и самого бога Агни. Боги созданы, чтобы нести мир на своих плечах. Лиз и не подозревает даже, что на своих как раз несёт одного из них.

      Мальчик загадал желание, а девочка его исполнила. Ради этого Лиз всю ночь напролёт шла сквозь город, и подошли они почти к самому барьеру. Кубера снова стал самим собой и умиротворённо умостился под самым ближайшим деревом с красной листвой, с отрешённым видом устремив взор на восток. Можно подумать, это он бежал марафон.

— Это несправедливо, Мистер! Я из-за тебя не спала всю ночь, пока добиралась сюда. И ради чего, спрашивается, я потратила всю энергию?

— Приляг, — приказным тоном говорит он, хлопая по земле рядом с собой и по-прежнему игнорируя её слова. Но Лиз слишком устала, чтобы злиться.

— Так и быть, раз уж ты хочешь.

      Лиз аккуратно присаживается рядом. Сначала подпирает головой дерево, а потом понимает, что сознание тихонько уплывает от неё. И она уже потеряла счёт всем этим желаниям. Договор ведь был лишь на одно, а этот Мистер!.. Сначала «неси», теперь «приляг»… А дальше что?

— Посмотри, — вдруг говорит Кубера. Золотое сияние вокруг него прекращается, волосы вновь становятся белыми, ознаменовывая наступление долгожданного утра. — Посмотри на это, Лиз.

      Но он совершенно упускает из виду момент, когда Лиз окунается в сон. И это тогда, когда до исполнения самого заветного желания остаются считанные секунды.

      Первый луч солнца осторожно, будто бы с опаской поднимается над землёй, освещая красную листву, поляну за городом да и саму Атеру. Всё оживает и расцветает на глазах.

— Лиз…

      Кубера хочет показать ей эту красоту, этот прекрасный восход, который сам он видел уже миллиарды раз. Сказать, что не всё потеряно, что всё имеет не только конец, но и своё начало, что не нужно отчаиваться… Но он замирает в своём немом намерении, глядя на лицо Лиз: счастливое, сонное, в кои-то веки ничем не обеспокоенное. Изо рта незаметно пускает слюни прямо на него. Подумать только, это неугомонное дитя сейчас спокойно дремлет на его коленях, совершенно не заметив того, как переместилась на них. А потом ведь ещё краснеть из-за этого будет…

      Первый луч солнца опускается Лиз на лицо и замирает на нём. Кубера не отрывает взгляда. Она морщится от света и пытается отмахнуться от лучей, словно от надоедливых насекомых, однако солнце всё равно прорывается сквозь пальцы и мешает её сну. И Кубера накрывает Лиз своим плащом с головой. Девушка сладко мурчит.

      Пусть он отчаялся, она — нет. Ей пока ещё не нужен этот восход — пусть спокойно дремлет в неведении. Вот бы однажды и Кубера перестал в нём нуждаться и нашёл для себя новый свет. А, может, он уже его отыскал?

      С кудряшками.

[flamarina]

Свет и Тьма

      Тильда умеет на ходу делать несколько дел. Она внимательна, собрана и предусмотрительна. Её задача — быть щитом, мечом и в некоторых случаях даже очками. Потому что она обязана следовать всюду за Сахой и заботиться о его безопасности. Тильда привыкла, Саха привык, все к этому привыкли: везде и всегда он идёт впереди, а она за ним. И вдруг случайно Тильда замечает, что иногда наступает на его следы. И от этого так тепло не душе. Она словно ребёнок, идущий по большим следам своего старшего брата. Но Саха младше, а Тильда — не дитя, чтобы заниматься подобным.

— Нам нужно серьёзно поговорить, — произносит жрец внезапно, нахмурившись.

      Такое напряжённое выражение лица у него бывает редко и в очень серьёзных случаях. У Тильды перехватывает дыхание, и в голове уже проносятся сотни ужаснейших сценариев. Она стала хуже выполнять свою работу? Делает ошибки? Неужели её уволят? От мыслей голова идёт кругом. Но всё оказывается гораздо проще.

— Тильда, ты в последнее время наступаешь мне на пятки, — сообщает Саха, снимая очки и отодвигая документы.

— Что?.. — на выдохе произносит она, растерявшись от неожиданности. Она-то думала, что подловила себя и перестала. Неужели неосознанно она продолжает наступать, к тому же, прямо впритык?

— Ты испортила мне несколько пар обуви. Синяки на ногах никак не заживают.

— Прошу прощения, глава! — говорит она, осознавая свою ошибку. — Не знаю, что со мной. Как я могу загладить вину?

— Впредь старайся держать дистанцию, — спокойно говорит Саха со снисхождением. — Возможно, сказывается твоё чрезмерное беспокойство о моей безопасности. Но и на расстоянии ты сможешь о ней позаботиться, не нужно делать... так.

— Да! — её просто добивает его безразличный официальный тон. 

      А у Сахи нет времени на любезности. Он не может придавать эмоций своей речи, потому что на собственном примере успел убедиться, что эмоции часто убивают здравый смысл. И ещё не раз убедится.

— Я чувствую напряжение, — говорит Саха. — Я что-то сказал не так?

— Нет, всё так, — говорит Тильда. — Но я задумалась... От того, кто излучает свет, на расстоянии держаться трудно, ведь так?

— А разве свет не ослепляет? — он улыбается, потому что не ожидал такого странного вопроса от своего компетентного телохранителя. — Хочется закрыть глаза и отвернуться, чтобы не потерять зрение. Отойти подальше.

      И добавляет про себя: «Она ведь так поступает?» Она, которая причиняет боль.

— Но в то же время и хочется посмотреть снова, как бы безрассудно и чревато бедой это ни было, — добавляет Тильда. Она, оказывается, любит рисковать. Но только собой.

— Правда?

      Его удивлённая улыбка действительно ослепительна, возможно, потому что так редка. Все волнения прямо от сердца отступают. Как жаль, что улыбка не действует на своего обладателя. Значит, отвести волнения должно что-то другое.

— Глава, у вас найдётся свободная минута? Не хотите ли сходить на прогулку, развеяться? Боюсь, долгое сидение на одном месте может повредить Вашему здоровью. 

— С удовольствием, однако боюсь, что мои ноги вновь окажутся в опасности, — шутит Саха, вставая из-за стола.

— Не волнуйтесь, — отвечает пунцовая Тильда. — Я их защищу. Заодно приобретём новую обувь.

      Саха дышит. Он ходит, чувствует и функционирует, как нормальный человек, а не просто сидит в тесном кабинете. Он тоже умеет жить. Неожиданно, но правда. 

      А Тильда не может не работать. Даже если она пригласила Саху на эту прогулку по Элосу совсем по другой причине, она не может не охранять его. Она держится на расстоянии и наблюдает за ситуацией, чтобы вовремя среагировать и не дать причинить ему боли. Или хотя бы уменьшить ту, которую он терпит сейчас. 

      Она бы шла рядом, будь её воля. Бок о бок, плечом к плечу. Но нельзя. Сковывает долг. Нельзя... у него есть невеста, а Саха верен своим чувствам. А Тильде ближе подойти не получится, как ни пытайся.

— Я привык к твоей тихой ходьбе и манере преследовать меня, но разве мы не собирались в магазин? — учтиво кашлянул Саха, отвлекая притаившуюся в тени телохранительницу. — Мы же не на работе, в конце концов. Или боишься моих пят?

— Это Ваши пяты должны меня бояться, а не я их, — она подбегает по первому же зову, неловко опуская глаза. — Только не говорите, что будете шутить об этом весь день?

      Саха улыбается. Ему приятно иметь такую подчинённую, которая следует за ним куда бы то ни было. Она идёт по его следам. Она стремится за ним в будущее. 

— Ты — моя тень.

— Это комплимент? — она вскидывает бровь, потому что звучало это странно.

— Да. Потому что ты невидима, но в то же время всегда рядом со мной. И я благодарен тебе за это, Тильда.

      А она благодарна за каждое сказанное им слово. Саха берёт её за руку: 

— Не иди сзади, это опасно. Иди рядом со мной.

— Вы поведёте меня за ручку, как маленькую девочку?

— Поведу, если придётся.

      Вести за собой Саха действительно умеет. Хоть многие и не идут, боясь не угнаться за ним. Однако Тильда всегда будет позади лишь на шаг. На больше она не отстанет.

      Пусть между ними есть преграды — это не важно. Дорогу к своей цели всегда можно найти по следам или по исходящему свету. Свет сияет ярко и прекрасно, поэтому все стремятся к нему. Поэтому у каждого света должна быть своя тень. И когда свет погаснет — тень станет новым ориентиром.

      На дороге в будущее.

[flamarina]

Одиночество вдвоём

      Иногда Тео было одиноко. Нет, не так. Она не могла жить без кого-то. Не по этой ли причине она столь часто выступала попечителем? Однако случались моменты, когда все, и даже Элвин, покидали её на время или навсегда. И тогда становилось вправду невыносимо.

      Гандхарве это одиночество также было хорошо знакомо. Он, некогда сильный, устрашающий и уважаемый соклановцами король, ныне был брошен на произвол судьбы и нуждался в ком-то, как бы ни было жалко это признавать.

      И сейчас они сидели за одним столом, квартер и сура, и не могли думать ни о чём другом. Одиночество будто бы развеивалось, и даже дышать становилось легче.

      Тео готовила вкусно, и даже Гандхарва мог это признать. Она всегда учитывала его мнение на этот счёт, хотя была не обязана. Ему по-прежнему с трудом удавалось понять её, поэтому он предпочитал лишь молчать и наблюдать. Оценивать.

      «Убей её». Он всё ещё искал способ подобраться ближе. Ещё ближе, чем сейчас. Тео позволяла ему сидеть подле себя, но не убавляла бдительности даже во время еды. Уязвимее всего она во сне, но Тео ни за что не пустила бы Гандхарву в свою кровать. Каким бы «очаровательным мужчиной» он не являлся. Как только он откроет дверь в её комнату, он лишится головы.

— Вы что-то вспомнили? — со смехом спрашивает Ракан, внимательно вглядываясь Гандхарве в лицо. Она пытается прочесть его. И целыми днями они повторяют друг за другом.

— К сожалению, моя амнезия по-прежнему не позволяет мне этого сделать, — он учтиво натягивает вежливую улыбку.

— Очень жаль, — Тео меняется в лице. Ей неудобно, что она сыплет соль на раны и не может ничем помочь. Она ведь не догадывается, что помощь здесь нужна ей самой. — Что ж, не желаете чаю?

— Чаю со льдом? Не откажусь.

      Гандхарва уже давно нашёл способ — оставалось отыскать лишь решимость. Тео обожала печенье, она всегда запивала его чаем за обедом, и Гандхарва уже к этому привык. Вчера в коробке осталось лишь одно…

      Снотворное. Чтобы ей не было больно. Нерешительный удар в спину. Трусливо, подло, снисходительно… Так по-человечески.

      Тео не ест, лишь пьёт чай. И говорит, говорит, говорит… Гандхарва напряжённо в ожидании постукивает пальцами по столешнице и не слушает, как она рассказывает об Элвин и о других халфах, для которых она выступала попечителем:

—…Всё ещё не могу поверить в то, что некоторые из них уже умерли…

      Он улавливает лишь это и вздрагивает. Болезненно отдаётся в сердце. Тео поднимает глаза и ставит чашку на блюдце.

— Кажется, Вы сегодня будто не в своей тарелке. Но если дело не в воспоминаниях, то в чём же?

      Он допустил ошибку. Она увидела его состояние. Его эмоции. Это было зря.

— В Вас.

      Гандхарва бесспорно умеет вгонять в краску. Уж не лучший ли это способ сбить Тео с толку и заставить думать о другом? Точнее, вообще перестать думать.

— А-ха-ха, Вы такой галантный, — её смех немного наигранный, но за ним вопреки всем попыткам Тео не может скрыть своего смущения. Он подмечает, что Ракан делает много лишних движений. Например, всё-таки берёт в руку злосчастное печенье, томя Гандхарву ожиданием, но не смеет коснуться даже губами — лишь размахивает им из стороны в сторону от того, что нервничает. — Наверное, если бы у Вас была жена, то она бы стала самой счастливой женщиной в мире…

      «Чёрт». Тео сама не понимает, зачем такое сказала, зачем сморозила подобную глупость? Она кашляет и опускает глаза.

— Жена? — Гандхарва усмехается с печалью во взгляде и больше ничего не говорит. Жена… Та, что изменила его и перевернула весь мир с ног на голову? Та, которую он потерял из-за своей нерешительности? Он сейчас даже не может рассказать о ней, потому что погряз во лжи. И от этого ему так мерзко — он не может даже в глаза посмотреть своей жертве, потому что ему кажется, будто Менака смотрит на него сквозь них и пронзает тело осуждающим взглядом.

      «Ты должен сделать выбор».

      Тео удаётся наступить на грабли больше, чем дважды. Теперь произнести для неё хоть звук — пытка. Густая и тягучая неловкость застыла в воздухе и мешает вдохнуть. Он больше не с ней. Теперь она будто сама в этой комнате, которая из тесной вдруг превратилась в большую и тихую. Неприятно чувствовать одиночество. Особенно, когда одиноко рядом с кем-то.

      Но Тео переводит взгляд на своего лучшего друга — аппетитное печенье, которое смотрит на неё жалобным взглядом и умоляет: «Поглоти меня. Полностью. До последней крошки». Печенью тоже одиноко. Ну вот как ему отказать, м?

      Гандхарва опомнился уже в последний момент. Он подорвался, чуть не опрокинув стол и всё на нём возлегающее, и бросился к Тео, почему-то вдруг непроизвольно подхватив её на руки. Что-то вроде отвлекающего манёвра.

— Что Вы творите? — Тео спросила спокойно, но на её лице отразилась высшая степень недоумения. «В Вас» — пронеслось недавнее в голове, и Тео залилась краской. Его руки казались такими изящно-тонкими и слабыми, но её держали будто перо.

— Нелепая оплошность, — Гандхарва щурится и выхватывает у неё из рук печенье, кладя к себе в рот с хитрой улыбкой.

— Эй! Если хотели съесть его, могли бы сразу сказать! Я не жадная, отдала бы Вам, незачем было брать меня на руки и отбирать таким наглым образом!

— Мне хотелось позлить Вас, — уклончиво и беззаботно сказал он, опуская Тео на пол. Он смотрела ему в глаза и никак не могла понять этого загадочного мужчину без прошлого. Всё же, как странно всё обернулось. Выбор сделан. — Простите. На самом деле, мне кажется, чувствую я себя не очень хорошо из-за странной усталости. Пойду.

      Гандхарва ложится, потому что это лучше, чем упасть прямо там и повредить что-то. Навредить ей. Снотворное не должно действовать на сур. Но Гандхарва постепенно забывает о том, кто он есть. А когда он уснёт, на кого он оставит Тео? Забавно: он пришёл за её жизнью, а теперь волнуется, что не сможет защитить её во сне, если придёт кто-то другой. Хотя, может, тогда ему станет легче? Тогда ему самому не придётся чем-то жертвовать. Тогда это сделают за него. 

      Нет. Он больше никому не даст управлять собой и своей судьбой. Особенно, если теперь он связал эту судьбу с кем-то ещё. 

      Тео в смятении мечется по комнате, не решаясь перешагнуть порог. Она придумала уже сотню причин и составила сотню вопросов к Гандхарве по поводу его странного поведения. Зачем он вообще поднял её, если ему было нехорошо? Тео хлопает себя по щекам и пытается образумиться. Жаль, не получается. Мужчина заполонил все её мысли и сковал разум свои�� неведомым очарованием и дивной загадочностью. Однако все загадки рано или поздно положено разгадать…

      И Тео уже ��ысленно выливает на Гандхарву водопад вопросов, однако, когда она входит в комнату и видит его, всё из её головы улетучивается и растворяется в небытие. Он одиноко лежит на краю дивана и неслышно посапывает. Тео с трудом удаётся оторвать взгляд.

— Вот ведь! Ещё один ребёнок, которому необходима забота, — причитает она, укрывая его одеялом и подкладывая под голову подушку. Тео садится на краю (о как она любит ходить по нему!), проводит пальцами по его щеке и смотрит нежным взглядом. Она тонет в осознании, что очарована им и, возможно, смертельно. 

      На сердце Гандхарвы много ран. Возможно, столько же и у Тео. Им хочется о многих позаботиться, но нет никого, кто бы заботился о них. А, может, так думают лишь они, не видя тех, кто стоит перед глазами. Кто стоит за спиной. Кто жертвует чем-то ради «своего правильного» выбора. Два одиночества ещё не научились раскрываться друг другу, но с этих пор они не будут одиноки. Они будут…

      Рядом.

[flamarina]

Смена ролей

     В один день произошло нечто необычное, что повлекло внезапные перемены. Двое людей вдруг поменялись ролями. Вечный трудяга Сиера в кои-то веки устал и решил бросить всё, забыв о последствиях. На него нашла хандра неизвестного происхождения, да и просто он вдруг решил, что работай-работай, а труды всё равно никто не оценит. Так в чём же разница между ним и другими кандидатами в жрецы? У молодых и сил побольше, и выдержка покрепче, и амбиции свежие, ну так пусть и работают!

      Сиера был бесконечно утомлён и оснастил себе тёплый кокон из одеяла. Укутался в него по самые уши и удобно уселся на попе ровно на диванчике. Сегодня он гусеничка, которая берёт себе небольшой (а может и немаленький) перерыв ради того, чтобы превратиться в прекрасную трудолюбивую бабочку. Ну или пчёлку там…

      И пока жрец в раздумьях о разных насекомых, пусть весь мир подождёт! Сегодня Сиера будет непоколебим и сломан, как нерабочий предмет, которому необходим ремонт.

      Клод не может спокойно смотреть на это. Тот самый Клод, который так любит увиливать от своих обязанностей, просто не может видеть, как его роль исполняет кто-то другой. Но кто же, кто же, если не Сиера, будет приглядывать за Храмом земли? Кандидаты-то понятно управятся с барьером, а кто же уберётся в его небольшом кабинете? Кто разгребёт вон ту стопку бумажек, что скопилась за это время? Кто присмотрит за божественными предметами, чтобы суры их не спёрли? Кто же, в конце концов?

      Может, Клод оказался здесь не случайно? Нет, он явно не из тех людей, кто послушно разгребает работу остальных. Он скорее сам всё оставит и сбежит в другой город… Или на другую планету… А лучше и вовсе в другое измерение — были бы силы. Будь он Ямой, на Вилларве бы все жили действительно долго и счастливо. Но он всего лишь Клод, который испытывает небольшой когнитивный диссонанс, глядя на себя самого со стороны.

      Сиера лежит и смотрит в стенку. Сиера печально вздыхает. У Клода отвисает челюсть. Да и у кандидатов в жрецы, собственно, тоже.

— Ну чего вы на меня так уставились? Чаю что ли принесите, — закатывая глаза, произносит жрец земли. Шокированная толпа с невнятным бормотанием расходится, но Клод по-прежнему остаётся в комнате.

— Ты… Ты заболел? Вроде умрёшь ещё нескоро, а ведёшь себя иначе…

— Как присел, так и заболел сразу? — ворчливо отзывается Сиера. Во взгляде Клода читается непонимание, хотя Сиера надеялся, что уж Клод-то сможет его понять. — Ну заболел. Поухаживай за мной.

      Такая просьба вводит в ступор. По лицу видно, что Сиера не всерьёз. И оттого не по себе, потому что без этой привычной серьёзности жрец земли на себя не похож. Впрочем, Клод сегодня тоже…

— Что я могу сделать для тебя?

— Что ты вообще можешь?

— Ты обиделся на меня? Я могу всё, просто не хочу. Но тебе я хочу помочь, даже если ты меня обманываешь и на самом деле здоров как бык.

— Так что, я могу тебя эксплуатировать весь сегодняшний день? — Сиера улыбнулся и прикрыл глаза. — И за это ты, конечно же, захочешь, чтобы я провёл тебя в хранилище?

— Посмотрим, — многозначительно подмигнул жрец смерти. — Я в твоём распоряжении.

      Клод любит произносить опасные слова — понимай как хочешь. Что ж, сейчас Клод починит сломанного Сиеру. Или же сл��мает сильнее.

      Сегодня внезапно лентяй и трудоголик поменялись ролями. Клод сосредоточенно поправлял очки, читая отчёты, сортируя их, раскладывая по полочкам. Казалось бы, можно сидеть Сиере и расслабляться, но это не так-то просто, когда знаешь, что не найдёшь потом ничего. И жрец земли отчаянно борется с желанием встать, столкнуть Клода с кресла, повалить на пол, взять за грудки и, прижимаясь к шее, вкрадчиво шепнуть на ухо: «Куда ты дел сообщение из Элоса?» Столкнуть Клода с кресла и занять законное место, чувствуя ещё не иссякшее тепло чужого тела.

      Нет, нельзя. Сиера мотает головой, отгоняя от себя наваждение. Пусть лень владеет им целиком и полностью. В конце концов, ему положено. Всё так, как и должно быть, по-правильному.

      Клод никогда не делает ничего за просто так. Обычно он вообще ничего не делает, но в честь вступления своего коллеги в ряды лентяев и ради «приза» отважится и не на такое. И чай принесёт, и в кабинете приберёт, и одеялком укроет. Всё же Клод волнуется за Сиеру, хотя тот в это ни за что в жизни не поверит.

      Когда солнце над Калиблумом садится за горизонт, Клод усаживается рядом с Сиерой на диванчик и предлагает сыграть в карты за выпивкой. В этот раз жрец земли не отказывается. Игра идёт в молчании неспешно, тишину прерывают лишь ехидные смешки. У Сиеры от проигрыша невольно дёргается бровь и, чтобы сгладить своё положение, приходится начинать отвлечённую беседу:

— Ты разве не собирался оккупировать хранилище?

— Нет, — Клод отпил из кружки, делая ход. — С чего ты взял?

— Ну… — замялся Сиера, отводя взгляд в сторону. — Ты же туда ломишься всё время…

      Сиера и подумать не мог, что Клод преследует другие цели. Если так, то что же? Что этот коварный парень попросит, что учудит? Сиера смотрит в глаза Клода через стёкла очков и не может разгадать его мыслей, выцепить даже намёк. Клод никогда не отводит взгляд, он смотрит прямо и насквозь, и Сиера вспоминает, что в его руках карты, а его противник лишь по глазам может угадать, какой ход будет следующим. Клод пугающий, потому что временами его можно сравнить с богом.

— Знаешь, мне нужна одна, лишь одна незначительна штука. И лично от тебя. И это не деньги, — Клод складывает руки на груди, пресекает любые вопросы. — Всё довольно просто, Сиера. От тебя требуется лишь спрятать руки за спину. Опусти карты, не бойся, я не стану подглядывать.

      Сиера вздыхает. Не сказать, что ему эта затея по нраву. Но это лишь пока…

      Клод кладёт ладони на плечи недоумевающему Сиере и не отрывает взгляда, будто бы говорит не дёргаться. Сиера весь день не двигался, с чего бы ему это делать сейчас? Его снедает сомнение и какое-то странное ощущение неловкости.

— Что ты делаешь? — жрец земли не может удержаться от этого вопроса. Клод улыбается так, будто его и ждал.

— Я тебя лечу.

      И он, заглядывая в удивлённые янтарные глаза, резко подплывает и целует Сиеру. Цена за день наоборот оказывается для кого-то ничтожно мала, а для кого-то катастрофически высока. Завтра всё обратно станет на места, а сегодня… кто-то сломается.

      Или излечится.

art by demiurtch

[flamarina]

Коса на память

    Когда Рэн был помельче и не имел внушительного телосложения, его часто дёргали за длинную косу, принимая за девчонку или же просто ради издёвки. А сейчас ему самому в знак мести очень хочется дёрнуть за косу одну девчонку. Но проблема в том, что она не из тех, кто носит косы.

— Аша, может, перестанешь быть такой? Не надоело, что тебя принимают за парня? — Рэн «дёргает» в том смысле, что пытается обидеть её. Аша бросает на него такой взгляд, будто доселе и вовсе не замечала его присутствия. Она имеет мастерство принизить человека одним лишь этим взглядом. И ещё она не из таких, кто подчиняется подобным ребячествам.

— Меня это не волнует. Лучше за собой следи, мистер Рэн Сэйроф, — прикрыв глаза, отчеканивает она с совершенно непробиваемым лицом.

— Хоть бы раз в жизни платье надела! Красивое, открытое, чтоб плечи оголяло, чтоб фигуру подчёркивало, а не этот свой мешок! — он достаёт её даже несмотря на то, что живёт в её комнате на её деньги и может вылететь отсюда в любое время.

— Ну и запросы. Если так желаешь посмотреть на полуголых девушек, то ты ошибся адресом. Тебе в клуб.

      Рэн краснеет от возмущения. Аша вздыхает и опускает взгляд. Платье, значит? Она и не против, только кто ж захочет смотреть на её неполноценное тело? Да и глупости всё это. Магу ��учше всегда носить удобную и противостоящую заклинаниям одежду, а не вот это вот всё.

      Рэн не умеет читать её чувства. Он вообще считает, что у этого чудовища их нет. Если Аша улыбается, значит, скоро кто-то познакомится с Ямой. Если Аша злится — то же. Он мог бы поспорить на что угодно, что даже самому смешному человеку на Вилларве не удастся рассмешить эту ледышку.

      Рэн часто делает глупости, сам не зная причины. Вот и сейчас он не понимает, почему пытается подложить Аше подушку-перделку или стырить её меховую накидку из шкафа. Наверно, думает он, совсем умом тронулся, смерти захотелось. Окончательно он в этом убеждается, когда подливает Аше в шампунь «средство для супер-гипер быстрого роста волос», купленного у некого сомните��ьного торговца по цене, сравнимой с приватным островом.

      Все остальные шутки не сравнятся с этой: наконец-то Аша станет похожа на девушку, и Рэн с нетерпением ждёт её выхода из душа. Лишь бы не подумала, что он извращенец какой, он ведь о её же личной жизни заботится! И в момент истины, когда распахиваются двери, выпуская наружу много пара, а в дверях показывается стройное тело, окутанное белым полотенцем, Рэн замирает.

      Ему очень страшно. И не только потому, что Аша злится и готова отправить его к Яме. А и потому, что волос отросло как-то слишком много. Слишком. Светло. Голубые. Волосы. По всему. Телу.

— Твоих рук дело, мистер Рэн Сэйроф?

      Рэн дрожит и не двигается, сотню раз успевая пожалеть о своей шутке. Страх буквально сковывает всё его тело до самых нервных окончаний. Парень едва ли не в обморок грохнуться готов. Аша как всегда спокойна даже несмотря на то, что это она пострадала, почему-то обросла множеством волосинок и стала похожа на… животное.

— Жестокая шутка. Не думала, что ты способен на такое, — в ответ Рэн лишь молчит. Аша догадывается, в чём дело. — Испугался меня? Я не халф, мистер Рэн Сэйроф. Я не халф…

      Аша сейчас бы, право, могла оставить парня без длинной косы, одарив Hoti Marut и длинной глубокой царапиной на личике, однако его вид её разжалобил. Обомлевший, дрожащий, бессильный, Рэн показался ей другим человеком. Аша вздохнула и решила не наказывать его за детские шалости, раз уж он так шокирован — не нужно ему больше шока, а то откинется ещё, а ей он по-прежнему нужен. Рэн умеет кое-что, что даже Аше не под силу.

      Рэн не может боле контролировать себя, с тех самых пор… Он прекрасно понимает, что это Аша. Что это всего лишьАша, а не какой-то халф из клана Якша. Что это не «шерсть», а волосы, и что всё это сейчас происходит только из-за его глупости. Рэн понимает, но не может перестать дрожать при виде халфа, даже если это просто вид и никак не суть. Он оседает на пол, опуская голову, и пытается сдержать свои такие неправильные слёзы. В этот момент весь мир для Рэна будто останавливается и замирает, как и он сам. Когда он приходит в себя, всё меняется.

      Аша всегда славилась находчивостью. На случай подобных форс-мажоров у неё всегда был с собой крем для устранения побочных эффектов любых странных средств. Хотя бы в этом она походила на нормальную девушку. Пришлось обтереть всё тело и второй раз принять душ — счёт за воду она обязательно оставит Рэну в подарок. Когда она закончила с этим, парень по-прежнему сидел на ковре и разглядывал чудный узор. Аша со вздохом положила ему руку на плечо, и тот вздрогнул, метнул головой и резко подскочил с недоумением во взгляде. От халфа в Аше теперь не осталось ничего, но кое-что всё ещё не давало ей покоя — волосы на голове, отросшие до самого колена.

— Я привела себя в порядок, мистер Рэн Сэйроф, так что и ты себя приводи. Мне нужна твоя помощь, — и сейчас она выглядела так мило, элегантно, с этими опущенными серыми глазами и желанием скрыть свою беспомощность в столь мелочном вопросе.

      Крем на волосы не выльешь, а парикмахерская нынче берёт на себя слишком много. Аша уже давным-давно сама подстригает себе волосы опасным заклинанием, зная, что расчёты не собьются, что рука не дрогнет и что она не прикончит сама себя. Если не захочет. Аша любит играть со своей жизнью и менять что-то не собирается, ей не нужны чужие советы. А вот помощь — определённо. Ведь её волосы уже давно не дорастали до такой длины, а стричь их опасно — развеются по всей комнате, потом убирай ещё.

— Сделай мне косу, как у тебя, а я обрежу её, — просит Аша. Кого как ни Рэна. По нему сразу видно, что он мастер подобных дел. Сама Аша не умеет. Может и умела когда-то, но давным-давно позабыла, как это — ухаживать за длинными ��олосами. А если бы умела, без правой руки никак…

      Рэн надеется таким образом искупить перед ней свой проступок. Он расчёсывает длинные светло-голубые волосы, успокаивается почему-то и диву даётся, какие же они всё-таки красивые получились. Аша спокойно сидит без движения, полностью доверяя парню свою голову даже несмотря на то, что он не так давно сделал пакость. Обычно Аша не бросается доверием, тем более дважды. Но для Рэна она делает исключение. Он честный парень, хоть временами и подлый идиот.

      Он распределяет волосы и осторожно сплетает их в косу, плавно, чтобы было красиво, как и надлежит Аше. Не нарочно прикасается к её шее, плечам, спине… А она невольно позволяет ему эти интимные прикосновения. Рэном овладевает приятное чувство, что Аша в нём нуждается. Что только он здесь и сейчас может сделать то, чего не может она. Он внезапно понимает, что хочет прикоснуться губами к её коже, целовать её осторожно и нежно. Он хочет услышать, как Аша со вздохом произнесёт его имя. Но он останавливает себя. Снова. Потому что иначе ему достанется.

      Аша молчаливо благодарит за косу. Лишь секунду она осматривает себя в зеркале, пытаясь вспомнить себя прежнюю. Вглядывается, будто надеется увидеть то, чего давно не существует. Ей это ни к чему, так, лишь минутная слабость, нелепая ностальгия. Кончики волос щекочут ноги. Красиво. Но красиво быть не должно. Должно быть страшно.

      И Рэну действительно страшно от каждого взгляда на неё. И не только потому, что он такой трус — боится халфов, боится быть отлуплен девушкой, боится сделать шаг к ней без шанса на возврат… Он боится и за неё. Она первая на его памяти, кто использует такую опасную магию всего лишь для того, чтобы постричь волосы. Кто так крепко сжимает косу перед тем, чтобы навсегда с ней распрощаться, будто не хочет этого прощания, но всё равно решительно произносит Hoti Marut. Белые волосы, как вата, бесшумно осыпаются на пол. Безжалостно убиты.

— Я надеюсь, ты больше не будешь допускать подобных ошибок, мистер Рэн Сэйроф? — холодно говорит она, стоя в полуобороте на выходе из комнаты. Чего-то ждёт от него. Рэн усмехается: нет, ей от него ждать нечего — это он чего-то ждёт и не может отпустить её.

— Конечно, — он нелепо улыбается, почёсывая макушку. — Иди, Аша.

      Будто отрывается что-то и с грохотом разбивается. Она покидает комнату, оставляя его в одиночестве с самим собой. Он смотрит на оставленные на полу волосы и сожалеет. Может, об упущенном времени, моменте. Он побоялся подойти ближе, чем есть.

      Но Рэн не из тех, кто забьётся в угол и будет горевать. Он использует это и попытается стать лучше, чем был. Попытается бороться со своими страхами и идти наперерез судьбе.

— Блин, я ведь даже не успел её за волосы подёргать, — вздыхает парень, подбирая своё творение с пола, безжалостно выброшенное, но всё ещё хранящее запах шампуня Аши. То, что она отвергла так же, как и его. И Рэн почему-то проникается сочувствием к этой вещице. Становится чересчур сентиментальным для парня. Прикасаясь губами, решает оставить себе её косу.

      На память.

[flamarina]

Обжигающие слёзы

      Наблюдать за людьми, посмеиваться над ними... С высоты своей позиции это казалось чем-то обыденным, простым и естественным, но оттого не менее увлекательным. Плакать вместе с людьми... Не хотелось никогда. Да и не по-божески это всё-таки — поддаваться такой сентиментальности и нюни распускать. Но иногда было сложно сдержаться.

      Агни не нравились слёзы. Всё-таки мокрая вода — раз — и неприятная соль, которая сушит прекрасную девичью кожу — два-с. И мочит, и сушит одновременно. И играется, манипулируя человеческим восприятием, будто эта самая соль и есть коварный бог. 

— Но почему же слёзы всё-таки не с сахаром? — задаёт Лиз риторический вопрос в небо. Агни, можно считать, тоже небо. И он решает ответить, хоть, может, и зря. 

— Потому что это слёзы скорби.

— С чего бы? — улыбается она, убирая чёлку с глаз намеренно, пытаясь показать, что вот они, глаза, сухие и чистые, по-прежнему зелёные и счастливые, не знавшие слезинок. — Можно плакать и от радости, и от счастья. Банально от ушиба ногой об камень. Почему, если слёзы, то сразу скорби?

— Потому что это твои слёзы.

      Девочка с зелёными волосами смеётся над богом. Девочка пытается обмануть того, кто видит её насквозь. Девочка пытается обмануть саму себя.

— Я не плачу

— Я вижу.

— Я не плачу, — говорит Лиз серьёзнее и строже, убеждая. — Просто ушиблась.

— Угу. Об камень, не так ли? — с насмешкой передразнивает Агни.

— Он был огромный, как гриб, — не отступает девушка.

— Угу. Но ты его не увидела.

— Нет.

— Так что? Пойдём покупать тебе очки? — они смотрят друг на друга секунд пять, а потом хохот вырывается наружу. — Не-ет, давай лучше сахар купим, чтоб слёзы подсластить. А очки я тебе и свои отдам.

— Ха-ха, спасибо, Бабо Ким, — дурачась, Лиз принимает подарок и надевает на нос причудливый аксессуар. — Можно я погуляю с ними чуть подольше, чтобы меня не узнал здесь никто-никто? Ни лица, ни имени, ни чувств.

— Бери. Был бы рад навсегда отдать, честно. Была бы ты для всех невидима и скрыта. Жаль, опоздал.

      Агни временами несёт полнейший бред, из-за чего одна его ругает, а другая вот так вот смеётся, до плача. У Агни не всегда получается понять всё так, как нужно, и дело тут даже не во «взгляде». Просто «нужно» каждому разное. Лиз сейчас нужен друг и слушатель, дарующий тепло, заботу и смех. И много-много приторно-сладкого сахара. Именно поэтому сейчас они покупают целый мешок, и Лиз погружает его на руки Агни. Он-то сможет удержать этот груз, ему не привыкать нести бремя на своих плечах. 

— Я больше не буду плакать, — изрекает Лиз, хлопая его по спине. Кажется, что-то потрескивает.

— Не права ты. Если не плакать, можно взорваться. Превратиться в вулкан и извергнуть лаву в самый неподходящий момент. А она неудержимым потоком потечёт по щекам и обожжёт их, сделав ещё больнее. Лучше плакать тогда, когда слёзы всё ещё из воды, пока они ещё не стали этой лавой. 

— И сахар непременно поможет избежать этого превращения? — передразнивает Лиз.

— Если не сахар, то карри-грибы, — Агни отвечает той же монетой.

— Именно!

      Агни трепал её волосы, одобряя её решение, и они шли прогулочным шагом дальше по улицам Атеры, иногда дурачась. Вечер тянулся долго, но им было вправду весело.

      Пока не порвался мешок.

[flamarina]

Испорченные

     Все нормальные люди спят в своих тёплых и мягких кроватях. Аша к таким не относится — ей и на подоконнике комфортно. Она спит вот уже весь день. Пользуется возможностью, ведь Рэн и Юта ушли надолго, а вернутся разве что завтра. Аша чувствовала себя не очень хорошо с утра и отослала мальчиков за лекарством из другого города, а Лиз строго-настрого приказали: «Не трожь». А она не настолько сошла с ума, чтобы приставать к спящей Аше. Или нет?

      Лиз думает, что Аша, наверное, устала. Да, гении тоже устают, разве есть в этом что-то удивительное? Лиз беспокоится, что Аша спит и ничего не ест. Лиз не понимает, что их желудки устроены по-разному.

      И чёрт с тем, что Аша в накидке — ей, наверное, холодно и дует из окна. Вон же, серебристо-голубая чёлка трепещет от сквозняка. Лиз берёт в руки одеяло, осторожно подкрадывается на цыпочках и, прикусывая губу от волнения, накидывает поверх накидки Аши. Не просыпается. Не убивает даже. Ой как странно.

— Да что не так? — шепчет Лиз и внимательнее приглядывается к лицу Аши. Спокойному и умиротворённому, но почему-то такому бледно-розовому. Лиз осторожно хочет приложить руку ко лбу, но Аша вдруг схватывает её за запястье.

— Что ты делаешь? — с тяжким вздохом спрашивает девушка. Лиз всё равно на хватку, второй рукой она ловко добирается к голове Аши и невозмутимо прикасается к коже.

— Да ты горишь! — Лиз восклицает, удивлённо глядя в её глаза. Аша смотрит на неё таким же взглядом.

— И как так вышло?.. — озадаченно спрашивает она.

      Лиз из маленькой девочки быстро превращается в мамочку — носится с Ашей, как с дитём: и в кроватку уложит, и одеялком укроет, и чаёчку горяченького принесёт. Вся в заботах. Быстро взрослеть — её потрясающее умение. Аша наблюдает спокойно и надеется, что её сегодня не убьют и не отравят ничем. Поэтому лекарства, которые Лиз подсовывает, вроде каких-то странных ягод и грибов, сваренных «по особому рецепту», Аша тщательно проверяет. Ради этого она встаёт и идёт на кухню, стоит над кучерявой головой и внимательно наблюдает за процессом приготовления. Лиз от этого не по себе, и всё вдруг начинает валиться из рук.

— Что-то не так? Не доверяешь? — спрашивает Лиз.

— Не удивлюсь, если мне подсунут еду, подобранную с пола, — с каменным лицом произносит Аша. — Каждая крошка для тебя важна, и тебе сложно выбросить испорченное. И это доставляет проблемы.

— Испорченное тоже достойно существования, разве нет?

      Аша думает, что слова Лиз глупы, хотя толика сути в этом бреде и есть, и вдруг чувствует слабость, о которой уже успела позабыть. Головокружение заставляет её опереться на кухонный шкафчик, с которого чудом не падает черпак прямо на светлую голову. Лиз смотрит на всё это дело и решает, что буйного мага нужно усмирять.

— Иди приляг. Температура поднимется ещё — и тебе кирдык. Поэтому послушай меня и ложись! Я не накосячу, я ж не Рэн, — с некой обидой буркает Лиз и выпроваживает Ашу из кухни, осторожно укладывая на кровать.

      Сегодня она невероятно покладиста. Сегодня Аша совсем не Аша. Сегодня не она морозит своим холодным взглядом, сегодня она — та, что замерзает.

— Я нашла ещё одно! — отчитывается Лиз, таща из шкафа очередное одеяло.

      Уже пятое, а больше и нет. А толку с них? Ашу бьёт озноб, она кутается во всё, что видит, и выглядит беспомощной. Лиз беспокойно грызёт ногти, в панике не зная, что и делать. Был бы здесь хоть один взрослый, ну почему нет никого? И Лиз вспоминает, как о ней во время болезней заботилась мамочка: Анна дарила ей нежность и тепло, потому что верила, что нет лекарства лучше и надёжнее, чем любовь. И Лиз всегда помогало. Может, Аше тоже не достаёт тепла и любви?

      Лиз краснеет до самых ушей, снимая с себя жёлтую блузку. Раз больше греть нечем, надо рискнуть…

— Что ты делаешь? — спрашивает Аша. Будь она здорова, непременно бы оказала сопротивление, но сейчас вынуждена просто лежать и терпеть, смотря, как Лиз залезает к ней под гору одеял.

— Буду согревать тебя своим телом… В смысле, теплом.

      Ни то, ни другое не вызывает у Аши энтузиазма и не приносит особого удовольствия. А хотя… Лиз обхватывает её руками и прижимается, сворачиваясь в комочек. Она не боится заболеть. Она не боится быть ближе. Аше кажется, что Лиз горячая, будто лава, и оставляет на теле ожоги. Хотя на самом деле это Аша тут будто закипевшая.

— Ты согрелась? — смущённо спрашивает Лиз, осторожно поднимая глаза на неё.

— Да, — отрезает Аша, вызывая одним несчастным словцом у Хаяс целое море радости.

      Лиз лучезарно улыбается, ведь смогла быть полезной, и крепко обнимает Ашу. «Ну за что же мне такое наказание?» — думает она.

— Я тут представила, — вдруг начинает Лиз, — что если бы заболела я, ты бы меня, скорее всего, бросила и ушла.

— Почему?

— Потому что испорченное ты привыкла выбрасывать.

— Значит, это я сейчас испорченная? — усмехается Аша зловеще и сжимает голову Лиз одной рукой, что ей кажется, будто мозг вот-вот взорвётся.

— Не-не-не, всё не так, Аша! — вскрикивает Хаяс и практически за секунду выпрыгивает из-под одеяла. От греха подальше. — Просто… В такой ситуации я не хотела бы быть тобой…

      «А я бы хотела», — думает Аша. — «Иногда, бывает, так хочется быть тобой, Лиз. Но не могу, и не смогу никогда. Потому что я — это я».

— Ну почему ко мне сегодня липнет всякая зараза? — Аша приподнимается с кровати и внешне уже даже выглядит лучше. Хоть это и не возможно, кажется, она выздоровела от одного лишь тёплого прикосновения.

— Это меня ты заразой обозвала? — шипит Лиз, пока краснеет от смущения и одевается. Лишь поймает взгляд Аши на себе — тут же дрожит, боясь, что её будет ждать очередная лекция по поводу того, кто и где испортился.

      Кажется, Лиз тоже начинает заболевать. Только болезнь не такая уж простая. Она словно яд, пронизывающий тело: может или убить, или парализовать…

      Или стать лекарством.

art by ansharvain

[flamarina]

Временные противоречия

     Когда горят все сроки, времени не остаётся ни на что. Когда кто-то придумал некое событие, на котором должны присутствовать вот прям все, нужно закончить все дела до определённого часа. И приходится не жить, а существовать, не отползая и на метр от своего рабочего стола.

      Сиера в таких делах очень щепетильный. У него нет времени даже банально выпить чаю, потому что работа с документами отнимает все минуты спокойствия. Хотя, отчасти, успокаивает тоже. Только малость скучно. 

      Карамельные волосы спадают на глаза. У Сиеры нет времени даже состричь злосчастную чёлку, которая сильно отросла и уже начинает мешать работе.

— Давай я подстригу тебя?

      Сиера замирает и сжимает ручку в руках. Он поднимает блёклый, уставший взгляд на Клода, который до этого, на удивление, притворялся пустым местом и не произносил ни звука. Тот с нетерпением ждёт.

— Я не буду спрашивать, что ты здесь делаешь, — вздохнул Сиера. — Спрошу лишь одно: ты действительно думаешь, что я доверю тебе с ножницами прикоснуться к моей голове?

— Да брось, я не собираюсь делать тебя лысым. О, ты ведь не против двух очаровательных косичек? — и Клод получает от Сиеры укоризненный взгляд. — Ладно, косу тоже плести не буду, обещаю, слово жреца.

      У Сиеры нет времени обращать внимание на всякие пустяки, как и затевать споры. Сиера просто плывёт по течению и отдаёт себя в руки Клода (возможно, Сиз об этом ещё не раз пожалеет). Пока что Клод не делает опрометчивых глупостей и подстригает лишь кончики. Волоски падают на документы, заставляя Сиеру их постоянно стряхивать, а новоиспечённого парикмахера тихонько хихикать над ухом.

      А вот у Клода всегда есть время на подобное, при том, появляется оно у него вообще неизвестно откуда. Он позволяет себе растрачивать эти драгоценные секунды на всякие бесполезные дела. Но на то, как Сиера работает, можно смотреть вечно. Это само по себе драгоценно.

— А теперь отвлекись на минутку и поверни голову ко мне.

      Клод приступает к самому опасному — чёлке. Она будто осенними листьями ложится Сиере на глаза, но эти листья разлетаются от слабого дуновения ветерка.

— Ещё хоть раз дунешь мне в лицо!.. — угрожающе фыркнул Сиера. 

— Не бей! — бодро отзывается Клод, захватывая руками его голову. — И не вертись!

      Сиера закатывает глаза и выглядит в целом так, будто его невероятно плющит и раздирает желание уйти из этого мира. Но Клод прикасается к его чёлке, заставляя перестать кривляться, и очень осторожно обстригает концы. Клод делает это очень увлечённо и с трепетом, совершенно не желая никого поранить, а Сиера в эти мгновения позволяет себе передохнуть и заглядывает Клоду в глаза. Он сейчас смотрит только на него.

— Что ты делаешь? — Сиера ловит себя слишком поздно, когда уже стягивает с Клода очки. Тот смотрит с непониманием.

— Я случайно, — отвечает Сиера. Он не понимает, что творится в его голове. Может, всё из-за усталости, и действительно стоит взять перерыв? 

— Это ж надо додуматься: лишать зрения человека, который орудует ножницами? Самоубийство, не иначе, — хмыкает Клод. — Давай, может, я тебе помогу hoti yama?

— Иди ты к суре.

      Это заклинание укорачивает время, а у Сиеры его и так ничтожно мало. У Сиеры нет времени даже на самого себя! Но почему-то на Клода всегда находится. У Сиеры всегда есть время поговорить с ним, пожаловаться, поныть, побить его. Что ещё нужно для счатья? Всего лишь один Клод.

— Готово! — воодушевлённо воскликивает он. — Ну вот, теперь тебе больше ничего не будет мешать. Ну, кроме меня, конечно же.

— Да мешай. Сколько влезет мешай, только не уходи, — говорит Сиера еле слышно. — А то я совсем загнусь от скуки.

      Всё же, в душе Сиера надеется, что первая часть этого предложения не будет услышана, потому что тогда времени не то что не будет хватать, а не станет вообще.

— Да не вопрос. Ты только не ругайся.

      Сиера улыбается, но не может обещать, что просьба будет исполнена. Клод иногда хочет поделить своё время поровну лишь между ними, но это, к сожалению, невозможно. Им чертовски везёт на противоречия. У Сиеры нет свободного времени. А у Клода есть. 

      Разве они не созданы друг для друга?

art by demiurtch

[flamarina]

Ледяной покой

— Апчхи!

      Лиз потирает нос и оглядывается по сторонам. На улице ни души, а дождик хлещет как из ведра. Почему она, спрашивается, вообще одна блуждает по незнакомому городу? Просто злить Ашу своим нелогичным поступком было не самой лучшей идеей. 

— Рэн и Юта скоро должны подойти. Встреть их и проследи, чтобы лекарства на промокли», — тон Аши звучал безаппеляционно, а голос был простуженным и хриплым. — А когда вернёшься, я расскажу, как важно соблюдать личное пространство. Уложусь в три часа. 

      Лиз не нужно было повторять дважды, и вылетела она от Аши, как кипятком ошпаренная. 

«Зонт возьми!» — попыталсь крикнуть ей вслед Аша, но больное горло не позволило: она сбилась и закашлялась. Без толку говорить — Лиз никогда её не слушала. И как, интересно, она собирается без зонта сберечь лекарства от промокания?.. Остаётся лишь надеяться, что у Рена хватит мастерства создать зонт. 

— Ну и холод, — буркнула Лиз, обнимая себя за плечи. — И почему я вообще мёрзну?! Наверно, я голодная и ослабла. Идти некуда, лавки с грибами закрыты, а кушать-то хочется. 

      Зонт забыла. Возвращаться раньше времени она не хочет и вообще намеревается всячески тянуть время. Может, Аша уснет и забудет о лекциях... 

      Лиз вглядывается в пелену дождя и видит надвигающийся силуэт. Этот незадачливый человек, как и она сама, совсем не позаботился о том, чтобы укрыться от ливня. Мастерства таки не хватило, или просто его легкомысленную душу ничего не смущало.

— О-о, птенчик! — кричит он, махая рукой.

— А, блин, Рэн, это ты? Напугал. Ты купил? — спрашивает она, подходя к парню, которого ждала. Рэн демонстративно подносит пакет с лекарствами от простуды. — Супер-супер. А чего ты один?

— Юта решил прогуляться в одиночестве. А я спешил к вам.

— Кажется, Аша уже выздоровела, — Лиз вздрагивает от одного воспоминания о том, с какой силой ей стиснули голову. Не-е-ет, болезнью от Аши даже не пахнет. 

— Так что, всё зря? — возмутился он. Хотя стоило ему глянуть на лицо Лиз, как он переменился в тоне. — Или нет. Птенчик, с тобой всё нормально? Ты же вся промокла.

— Ой кто бы говорил.

Рэну, казалось, было безразлично, что промок и он. Он вообще порой забывал думать головой. 

— Щас. Hoti Varuna.

      И все капли дождя, будто кристаллы, замерли в воздухе. Летят, падают медленно, переливаются всеми цветами радуги, обдают холодом кожу, но не ранят.

— Эй, Рэн...

— Прекрасно, да? — улыбается он.

— А если бы ты ошибся и мою промокшую одёжку заморозил вместе с кожей, а?! Апчхи! Ты хочешь меня убить, да?

      Ну ужас. И здесь Лиз покоя нет. Все хотят отправить к Яме.

— Да ты заболела! — озаряет Рэна.

— Да я и так знаю! С вами будешь тут здоровой!

      Льдинки по очереди падают наземь, и вскоре снова начинается ливень. Лиз, шмыгая носом, печально вздыхает, пока Рэн пристально смотрит на неё.

— Хочешь, куртку свою дам?

— Зачем? Она же мокрая. 

— Тогда двинули домой.

— Нет, там меня ждёт погибель.

— А я защищу тебя.

— Тебя тоже ждёт.

— А-ха-ха...

      Дождь сближает людей, но только не двух идиотов, которые не собираются укрыться и под ближайшей крышей. Стоят, как два столба, держащих небо, и пялятся на промокшие ботинки. У Лиз текут сопли, у Рэна вьются и расплываются волосы. Слова закончились, осталась глупость.

— Может босиком походим? — говорит Лиз. Делать девушке нечего, вот и подбивает друга на всякую ерунду. — Всё равно ведь заболеем скоро. Лекарства уже есть. Ну так почему бы нет?

— Ну и сура с ним!

      Двое гуляли по безлюдным улицам, держа в руках обувь, и громко смеялись. Дождь стекал по щекам, и одежда прилипала к телам. Рэн больше ничего не замораживал и не косячил. Лиз больше не боялась быть замоченной в прямом и переносном смыслах. Временами она чихала, а он почему-то икал. В итоге домой они вернулись только к полуночи, а ещё до трёх утра пришлось слушать возмущения Аши. Обоим.

      Лиз уже морозило, но Аша была как всегда беспощадна. Это было такое испытание на выдержку. Рэн стойко терпел промывание мозга и сидел до последнего, пока не почувствовал, как голова Лиз опустилась ему на плечо. Она заснула незаметно. И так же незаметно он накрыл её сухим одеялком. Аша замолчала , получив от Рэна жест «не разбуди её».

— Мистер Рэн Сэйроф, я надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы она приняла лекарства, — Немой вопрос застыл у Рэна на лице. — Мне не нужно, я обойдусь. 

      Со вздохом она на удивление легко оставила их. Рэн уложил Лиз на кровать и сделал всё возможное, чтобы ей было удобно, чтоб ей было комфортно, чтоб ничто её не тревожило. Вот бы так же, как и тот холодный дождь, Рэн мог заморозить время. Ведь этот мир так жесток и в любой момент может подбросить какую-то пакость. Но пока пусть Лиз спит спокойно, пусть отдыхает.

      Пока это возможно.

[flamarina]

Лёгкая слабость

    Когда он говорил ей, что у неё странная зеленоватая кожа, она бросала в ответ, что его кожа тоже имеет красный отлив и ничем не лучше. Когда он говорил ей, что она слабая, она смеялась и напоминала ему, что выросла быстрее него и может одной левой уложить на лопатки. Когда он говорил ей, что давно не зависит от отца, а она всё время трётся возле папочки, она… звала папочку, и тот отвешивал ему люлей.

      Нет, конечно, Шакунтала никогда не прибегала к помощи папочки, но Гандхарва сам нёсся на всех парах, чувствуя, что дитятко обижают. Ведь Маруна действительно хотел обидеть Шакун, быть может, не со зла вовсе, а просто для того, чтобы познать что-то новое. Чтобы выцепить какую-то новую эмоцию на её лице, частицу боли, частицу слёз, хоть что-то, что бы не делало её такой приторно-сладкой и вечно весёлой. Шакунтала лишь улыбалась и, казалось, обидеть её просто невозможно. А вот Гандхарву проще простого. Учитель из него, конечно, безжалостный: не побрезгует и утопить, прикрываясь «учёбой и воспитанием». Но и пострадать можно, и побултыхать крыльями в ледяной воде, если после всего этого Шакун улыбнётся, утешит и поддержит… Ага, и начнёт беззлобно хвастать своими успехами, выводя Маруну из себя. Ещё венок этот свой зелёный накинет, цветочный, от которого хочется расчихаться.

      До этого Маруна завидовал ей. Её успехам, отношениям с отцом, её безмятежной улыбке. Его зависть была стимулом расти быстрее, достигать высот, но всё же кошки скребли на душе. Он не хотел развиваться слишком стремительно, потому что тогда всё просто закончится. Он не мог отрицать то, что ему нравилось в клане Гандхарва. Ему нравилась Шакун.

      Но однажды даже Шакунтала была на себя не похожа: улыбка стёрлась с её лица, зелёные глаза как-то потускнели. Она думала, что никто не заметит, но скрывать было невозможно. В конце концов, она выдала сама себя в странной просьбе:

— Маруна, если однажды что-то случится со мной… Ты позаботишься о моём отце?

      Юного гаруду подобное привело в недоумение. Гандхарва был сильнейшим настикой, которого знал и уважал Маруна, и заботиться о нём было ни к чему. Это было просто невозможно. Он мог прекрасно сам за себя постоять и утопить каждого, кто обидит его близких. Но Шакунталу именно это и волновало.

— А что может случиться? Разве что я тебя однажды съем, — сказал Маруна в шутку. Но она даже не улыбнулась. Она смотрела вниз и сжимала кулаки, плечи её дрожали. Казалось, вот-вот её хрупкая стать рухнет от какого-то груза, возлёгшего на её плечи, сковавшего её тело и связавшего руки. Будто отравившего всё её естество.

— Просто пообещай мне, пожалуйста, что ты не дашь ему выйти из-под контроля. Особенно, если это будет из-за меня. Ты же сам его прекрасно знаешь, Маруна. Прежде всего, он должен думать о своём клане, а не о дочери.

      Маруна ничего ей не отвечает. Он задумчиво вспоминает поведение своего наставника и анализирует его. Он пытается понять, чего же всё-таки хочет от него Шакун и почему вдруг просит о подобном. Он ждёт, что она скажет: «Просто забудь, это была шутка», но по-прежнему не слышит ни единого слова. Шакунтала прячет глаза — как ни старайся, не вглядишься. Она уже знает, какое будущее их ждёт. А Маруна нет. Он не решается дать обещание.

      И вскоре оно забывается, как забывается печаль Шакун. Она снова улыбается и играется цветами. Она снова становится самой собой, но что-то гложет Маруну, и он не может объяснить это языком сур. Он сидит под деревом, утомившись после тренировок с Гандхарвой, и пытается хоть немного отдохнуть. Её шаги лёгкие и неслышимые, её движения плавные и незаметные. Хоть Шакунтала �� слабая, а тайно подкрадываться умеет получше всяких силачей.

— Я излечу тебя, — говорит она с улыбкой, садясь перед ним на колени, соприкасаясь с мягкой розоватой травой, склоняя голову набок и прикрыв глаза. Её руки нежно притрагиваются к его коже.

— А ты могла бы убить… — отвечает Маруна, малость завидуя её скрытности. Какое упущение, что нельзя применить эту способность в бою. Шакунтала совсем не понимает, что он имеет в виду, и пожимает плечами. — Но вместо тебя это сделает Гандхарва, когда я отдохну, поэтому давай помедленнее. Я хочу ещё побыть здесь.

— Я составлю тебе компанию.

      После исцеления Шакунтала обмякает от бессилия и оседает рядом с Маруной, прижимаясь к его правой руке. Если Гандхарва увидит это, не поздоровится его крылышкам. Поэтому пусть крылышки служат ему на пользу ещё хотя бы мгновение. Алые перья окутывают девушку и укрывают её, что и не видно вовсе, что она лежит почти в объятиях Маруны. Он создаёт для них уютный кокон, в котором их не сможет побеспокоить даже её отец.

— Так тепло… — говорит Шакунтала, проводя тонкими пальцами по жёстким перьям. Она поднимает глаза на Маруну и будто ждёт чего-то от него. Парень приподнимает бровь в недоумении. Она вздыхает и взбирается выше, кладёт голову ему на плечо и улыбается. Её движения всегда внезапны, особенно, когда она исподтишка подплывает и так по-ребячьи целует Маруну в щёку. Он не меняется в лице, лишь опускает на неё подозрительный взгляд.

— Что на тебя нашло? Ты снова собираешься издеваться надо мной? — Наверняка это её хитрый план, чтобы натравить на него Гандхарву, не иначе. А глаза такие честные-честные, невинные, а слова такие резкие и режуще-болезненные:

— Ты сам издеваешься над собой. Прекращай.

      Шакунтала сладко мурлычет и, кажется, засыпает. Вот так вот бесстыдно, прямо рядом с ним, прямо на земле под деревом, укрытая живы�� одеялом. Маруна ворчит, что не ��онимает, о чём она. Но она уже не слышит. Беспечно дремлет под его крылом.

      Беспечность — роскошь для тех, кто слаб. Но Маруну постепенно одолевают сомнения: нет, Шакунтала не слаба — наоборот. Она становится беспомощной лишь в те моменты, когда отдаёт всю свою силу другим, когда исцеляет раненых, слабых. Тем самым она даёт им силу, которая позволит защитить её. Она опёрлась на Маруну и как бы сказала ему: «я в твоей власти, береги меня теперь, ты ведь у меня в долгу». Она хитрая и продумывает всё заранее. Она та, кто нарушает баланс сил. Она истинная дочь своего отца.

      И Маруна, будто повинуясь некому приказу свыше, просидел под этим деревом весь день, охраняя чьё-то сокровище. Чью-то силу и чью-то же слабость.

      А, может, и его собственную.

picture by Load