#метод нарезок

[molliportman]

Человек - швейцарский нож

Практически любое трансгрессивное искусство стремится нанести пощёчину общественному вкусу, однако пукающее нечто режиссёров-дебютантов Дэна Квана и Дэниэла Шайнерта - не цель и даже не средство, а скорее - метод, инструмент наподобие швейцарского ножа, с помощью которого они мастерят хитрую драматургию картины. «Человек — швейцарский нож» не только дико смешной и увлекательный аттракцион, это ещё и дьявольски остроумный фильм — гораздо более остроумный, чем может показаться при прочтении неблагонадёжного синопсиса.

На протяжении всей ленты труп и человек будут вести бесконечные разговоры о смысле жизни, социальных нормах, морали и правилах поведения, а поскольку режиссёры по первой профессии клипмейкеры, взаимоотношения между персонажами будут показаны чередой пулемётных монтажных нарезок. Пожалуй, самая интересная сторона фильма то, как собеседники пытаются выстроить общение.

Труп, точно ребёнок, ничего не знает о жизни и мире, поэтому задаёт глупые вопросы. Человек знает многое, но всякий раз, начиная что-то объяснять, заходит в тупик, потому что оказывается в софистической ловушке собственных умозрительных конструкций. В итоге, отвечая на наивные вопросы Мэнни, Хэнк вместе со зрителями переосмысляет значение многих незыблемых на первый взгляд вещей и суждений.

[lukrusglub]

Тимур СЕЛИВАНОВ. Книжные страсти: рецензия на семь (плюс две) книги о книгах

Думаем, что статей и рассуждений о книгах вы уже достаточно прочитали на наших страницах – так что хватит стоять на месте, пора переходить на следующий этап, углубиться и начать рассуждать о КНИГАХ О КНИГАХ. Свою свежайшую рецензию на одну советскую серию КНИГ О КНИГАХ предоставил нам Тимур Селиванов.

Я прочел немало книг о книгах, библиофилах и библиотеках, но до недавнего времени делал это бессистемно, какая под руку попадется — ту и открывал. В конце апреля я, ради читательской самодисциплины, взялся за серию прозаических антологий «Писатели о книге, чтении и библиофильстве».

Зачем я собираю и читаю книги о книгах?

 Книги о книгах — это книги о кропотливом, незаметном, самозамкнутом труде ради труда, об упорядочивании порядка и систематизации систем; они обнажают блаженную бессмысленность гуманитарной работы; они — про то, что культура всегда начинается заново, с личных усилий каждого человека, и умирает с ним; они воспитывают во мне чувство незаконченности и неустойчивости человека; это медитации на потерю, пустоту — не изначальную, а именно что продырявленную, пустоту разрухи.

 Книги о книгах не пользуются спросом, если судить по низкому ценнику на эту литературу у букинистов; из библиотек ее тоже нередко списывают, причем в идеальном состоянии; таким образом собирать книги о книгах легко и приятно. По теме есть обозримое количество русскоязычных источников, особенно если исключить из поисков специальные издания вроде собраний экслибрисов или каталогов редких книг. Читать книги о книгах не слишком тягостно; даже в самой ерундовой публикации найдется указание, например, на забытого писателя или смешной эпизод из жизни библиофилов. А есть и неувядающая классика, малоизвестная за пределами жанра — например, «Библиофилы и библиоманы» Кунина, «За мертвыми душами» Минцлова, «Читайте старые книги» Нодье.

Что представляет из себя серия и как я ее читал?

 Серия семитомная, книги выходили с 1979 по 1988 гг. в издательстве «Книга». В сборники вошли не только рассказы, но и эссе, доклады, отрывки из романов, повестей, автобиографий. Каждый из сборников объединен по страновому и/или временнóму признаку.

 Я читал книги по порядку их выхода, а не по датам написания оригинальных текстов. Сборник англичан и французов «Корабли мысли» переиздавался с дополнениями, я прочел как раз второе издание. Восьмая книга в серии («Листая вечные страницы») — сборник best of, в который проскочили шесть уникальных материалов; с ними я тоже ознакомился. Более узконаправленную книгу того же издательства («Книжные страсти. Сатирические произведения русских и советских писателей о книгах и книжниках») я перечел в дополнение к книгомарафону.

Покнижный разбор

Серия началась с низкого старта — первая книга («Лучезарный феникс») нехороша. В ней собраны тексты зарубежных писателей XX века, причем с заметным креном в фантастику (шесть рассказов из 25). Вероятно, тому виной позднесоветская популярность жанра. Для примера приведу сюжетец от Уилсона Такера: к писателю на дом прибывают агенты ФБР и расспрашивают, как он умудрился рассекретить в своих опусах военные тайны. ��исатель ссылается на энциклопедию, которую ему недавно продал коммивояжер. Агенты листают энциклопедию, белеют, сереют и конфискуют ее, а писателю запрещают писать про гостайны. Оказывается, что коммивояжер — засланец из будущего, и продает книги своего времени, в котором тайное стало явным. Спустя некоторое время он приезжает еще раз и еще раз продает писателю энциклопедию. Конец. Ни стилистикой, ни интересными типажами, которые могли бы вытащить историю из пропасти, Такер похвастаться не может. Остальные представители жанра, включая и венценосного Брэдбери, тоже отписались бесцельно и бесполезно; мысли у них настолько куцые и одичалые, что не сгодились бы и на афоризмы. К счастью, в следующих антологиях фантастика почти что не встречалась.

Неприятно удивил Марк Твен: он выдумал одну остроту на тему: «После смерти Диккенса куча малознакомых с ним людей бросились рассказывать о связях с ним», — а потом с небольшими вариациями повторил ее подряд еще 11 раз (это точный подсчет) и с тем закончил рассказ. Позже сходную тему разрабатывал отечественный сатирик Аркадий Бухов, но справился с ней куда изящнее — см. рассказ «Девяносто листов».

Встречается в «Фениксе» и возвышенное пустословие о важности Книги как передатчика человеческого опыта и так далее, и тому подобное. К сожалению, этот поджанр литературы о книгах очень живуч и проникает во все подобные публикации; ни один из сборников серии сей печальной участи не избежал. В чем видели его ценность редакторы, зачем писатели повторяли друг за другом одну и ту же мысль на разные лады — не знаю и знать не хочу.

Удачи сборника — во-первых, «Мендель-букинист» Цвейга, двухчастный (первая часть — портретная, вторая — трагическая, о столкновении с ужасами военной Европы и победе памяти) рассказ о великом библиографе, человеке книжном без примесей. Помимо вообще красот и драматичности, автор наметил интересную для самостоятельной работы тему: библиофилия как секуляризованная религия. Описанием сект и толков в книгопоклонничестве можно было бы изящно дополнить «Новое сектантство» Эпштейна.

Еще три рассказа подряд тоже дают материал для спекуляций, но сами по себе смастерены хуже. Их уместнее рассматривать как реплики в культурологическом диспуте, сами по себе они только отщипывают кусочки от крупных тем.

Чеснат описывает забавный книжный акционизм: участник библиофильского кружка издал пустую книгу (якобы сборник своих стихов) и передал товарищам, а те, из нежелания портить упаковку, оставили ее нераспечатанной, но нахваливали между собой прямо по Байяру. Минус рассказа в том, что интрига угадывается с самого начала, но ее усердно сберегают к финалу. Лучше было бы и не раскрывать книгу, а только ходить вокруг да около, чтобы из самой авторской позиции было ясно: не читали; а еще можно было бы прервать рассказ на снятии печати, чтобы вышел такой антифинал.

Другой эксперимент описывает Лем: выдуманная компания производит наборы конструкторов из напечатанных текстов классических и бульварных произведений, которые можно смешивать и пересобирать в любой комбинации. Позднее подобным промышляла, например, Кети Акер. Судя по тону, Лему метод нарезок ну очень не нравился, он его сузил до коммерческого мелкопакостничества. На рассказ можно ссылаться как на пример консервативной реакции на авангард.

Третий рассказ из «несамостоятельных» — «Человек с толковым словарем» о книжном Прометее. Гражданин из глухого села привозит из города словарь, первую книгу в жизни — своей и односельчан. Представьте, сколькими способами можно развить этот сюжет! Но беда рассказа в том, что он не многовариантен, а однозначен; читать его полезно как раз для упражнения собственных писательских способностей.

Возвращаясь на абзац раньше — бельгиец Жак Бэр тоже антиавангардничает: в его рассказе герой тщится написать скучный очерк, но мешают перебои с электричеством. Каждый раз, оказываясь в темноте, он задумывается то над одной темой, то над другой, и в результате у него выходит модернистский бесструктурный текст. Герой сдает его издателю и пожинает богатые плоды своего новаторства. Несмотря на явную злопыхательскую тенденцию, рассказ читается, как отчет о проделанной работе, и я только порадовался за неожиданный успех — и Бэра, и его героя.

И еще два отличных текста, оба, правда, не по теме сборника — «Поэт» Чапека (о дешифровке стихотворных откровений; хорош тем, что смешно на протяжении всего рассказа, а не в результате) и отрывок из Сарояна (упражнение в наивном тавтологичном стиле; жутко захотелось его почитать еще).

Об оформлении — обложка чудовищная, а «авторские листы» (полностраничные иллюстрации-узоры с именем автора) вполне себе красивые. Верстка скачет от рассказа к рассказу: поля неодинаковые, иногда межстрочный интервал меняется.

***

«Корабли мысли» (англичане и французы XVI — нач. XX вв.) меня ввели в какое-то покойное элегическое состояние; сюжетных произведений тут заметно меньше, каких-то ярко плохих или ярко хороших текстов — тоже. Есть ровно и равно удовольствующие Монтень, Вулф, Пруст с рассуждениями о прочитанном и способах чтения; есть ворчание на новые книги (парадоксальное, кстати — ворчуны понаписали в общей сложности уйму текстов, но этим, конечно, лили на мельницу новизне); есть все то же пустословное книгохваление. Сонную идиллию взрывает грубый Свифт — у него и мозги в сливках, и спор паука с пчелой, и жутковатая богиня Критика со свитой. Фантасмагорию он нагородил, чтобы подсобить корешу в литературном споре. Одна из линий в его памфлете — это разговор одушевленных книг; прием неоднократно использовался и зарубежными, и отечественными авторами, в том числе и включенными в серию (например, отечественным Сенковским и зарубежным Ричардом де Бери), он меня всегда почему-то подкупает, как писательская игра в куклы.

Отрывок дурной антиподной сатиры предоставил Вольтер: какой-то порок общества, например, необразованность, возводится в абсолют, и автор рисует целую страну глупцов, которые преследуют образование и образованных; наверное, такое переворачивание с ног на голову само по себе, без дополнений когда-то считалось едким и смешным. Если Вольтеру, как первопроходцу эти шуточки можно простить, то его последователям — уже не получается; повстречать их можно во всех почти последующих сборниках, впредь обойдем молчанием.

У уже упомянутого Нодье в сборник взяли, к сожалению, не лучший библиофильский рассказ; он делится на прекрасную «рамку» со спором книгопродавца и просвещенных покупателей и унылую вставную новеллу, которая занимает бóльшую часть текста. Зато эффект получается именно что библиофильский: читать разглагольствования о книгах интереснее, чем собственно сужет.

Кстати, в первом издании сборника Нодье был представлен чудным «Библиоманом», который попал в best of («Листая вечные страницы»). Там тоже проводится мысль о религиозном трепете перед Книгой, особенно искрометна в этом смысле предсмертная исповедь свихнувшегося книжника и священника:

«— Верите ли вы в Пресвятую Троицу?

— Как могу я не верить в знаменитое сочинение Сервета De Trinitate (О Троице — лат.), — вскричал Теодор и сел на постели. — Ведь я ipsimis oculis (своими глазами — лат.) видел, как на распродаже библиотеки господина де Маккарти эта книга, которую сам он приобрел на распродаже собрания Лавальера за 700 ливров, была продана за жалкие 214 франков!»

Жаль, жаль, что «Библиомана» заменили в переиздании.

Из текстов сборника можно выделить кучу разрозненных метких выражений, описаний, тезисов, но в целом он как-то неразличимо благостно жужжит и не обязывает к прочтению.

Оформление вполне жантиль, иллюстратор А. Маркевич подпускает немного карикатурного дрожания в линии (с бóльшим нажимом на карикатуру этот стиль он использовал в другой книжке того же издательства — «Занимательная библиография»).

***

При чтении сборников я обычно выделяю галочками в оглавлении, какие тексты понравились; в случае с «Очарованными книгой» (отечественное дореволюционное) — просто отчеркнул несколько скверных рассказов, подавляющее большинство или замечательные, или хотя бы неплохие. Представлены в нем не только признанные литературные величины, но и малознакомые Березайский, Иванчин-Писарев и пр., они не подкачали. Допушкинские авторы (и сам Пушкин тоже) представлены отрывками или короткими текстами, поэтому читать их стоит залпом, по отдельности они выглядят неполноценно. Вторая половина XIX в. звучит предсказуемо мрачно: Достоевский, Успенский и Лейкин живописуют униженных читателей, Мордовцев намекает на Сибирь для особо вдумчивых посетителей библиотеки, Чехов иронизирует над недообразованностью. Конец XIX и начало XX вв. представлены в основном автобиографически: Мамин-Сибиряк, Горький, Короленко и Ремизов рассказывают о знакомстве и общении с книгами.

И снова в «Листая вечные страницы» проник текст, которого очень не хватает в основном сборнике. Теперь это отрывок из упомянутого Успенского: в нем Глеб Иванович сперва лечится от хандры лубочными романами (это ему было свойственно, как вспоминают современники), а потом случайно натыкается на старый журнал — и все успокоение летит к свиньям, а оскорбленное демократическое чувство бурлит безвыходно.

Отдельно порадовал Михаил Михайлов. До отбытия на каторгу он написал серию из трех библиофильских статей, первую, «Старые книги», переиздали в сборнике. Из нее, как из куста, торчат в разные стороны зарисовки о книжных ворах и библиоманах, прославление забытых авторов и библиографии, краткая история первых издателей и еще Бог знает что. Чрезвычайно увлекательный текст и отличный представитель жанра собственно-библиофильских писаний.

Иллюстраций в книге нет, обложка никаких переживаний не вызывает. Зачем-то страницы мелованные.

***

Советские «Вечные спутники» обрадовали не меньше «Очарованных…». Плохих текстов у советских даже меньше (два): Леонов демонстрирует политическую сноровку («…на наших глазах некоторые люди <…> размахивают чадной атомной головней с риском пустить по континентам огненного петуха…»), а от Лавренева в сборник зачем-то пролезла поздравительная статья для местной библиотеки.

Из дивного:

раннесоветский Ефим Зозуля весь рассказ ругается на читателей, с которыми он срать рядом не сядет, усердно их классифицирует (аж 12 видов!), а как доходит дело до идеального читателя — прибегает к апофатике: «Он не заражен предрассудками <…> классических форм… <…> Он не хочет срывать с себя одежд и зря ломать стулья», но по сути говорит мало. Очень хитрый прием, когда критиковать охота, а предлагать нечего;

поздний Шкловский явно испытывал терпение редакторов, писал так рублено и несвязно, что кажется, собирание розановских текстов из обрывков бумаги — это и его метод тоже;

по-хорошему уморительные портреты читателей из народа от Горького: один из них грозил юному Алеше избиением, если тот не научит его читать, а другой «честно сопротивлялся злу жизни и спокойно погиб в 907-м году»;

Сергей Буданцев емко и напряженно разыграл в рассказе проигранную заранее дуэль интеллигента с властью, а потом повторил этот сюжет биографически и скончался на Колыме;

Луначарский — с журналистским очерком о self-made марксисте из крестьян, книжника-аскета («Я от всего отказался и всего лишился в мире, кроме искания правды»).

В общем, много ожиданных и еще больше неожиданных прекрасностей (именно из этого сборника узнаешь целую охапку новых имен и бежишь с ними по Интернету и в библиотеки) подготовили сборнику почетное первое место. Оформление, как и у «Очарованных…», нулевое, только обложка хорошо горчичная.

***

Ох, «Зеркало мира»… Самый выматывающий сборник (восточная литература вообще), на Рабиндранате Тагоре с его гуманным заунынием я чуть не сломался. По какой-то непостижимости древневосточным текстам в книге отведено 40 страниц из без малого 200. Тем печальнее видеть, во имя чего старых авторов так потеснили: ради рекордного количества трюистических рассуждений о Книге, Образовании и Знаниях и ради беззубых попыток в сатиру. Вот пример: дядька подсовывает билеты в кино своему другу-врачу и всем его домочадцам, а сам, когда они уезжают, ворует из дома ценную книжку, возвращается к себе, получает от разгневанной жены этой же книжкой по голове и падает в обморок. Испуганная жена вызывает друга-врача, он осматривает пострадавшего и забирает книжку восвояси. Смешно, правда? Написано все примерно так же лапидарно, как и в моем пересказе, ни тебе высот стиля, ни подмигиваний от автора.

Всех по гнусности переплюнул ливанский классик Михаил Нуайме: в предисловии к автобиографии он приводит письма от фанатов: «… я сейчас преклоняю колена в душе перед алтарем твоего величия и твоего благородства…» и т. п. Самый дурновкусный текст в серии.

Из-под этой громады ужаса еле-еле можно вытащить хорошие тексты — например, главу из жизни японского пролетария Токунага Сунао (как он урывками читал с риском получить тумаков от хозяина), отчеты турецких писателей, Азиза Несина и Фахри Эрдинча, о борьбе с цензурой и о возвращении книголюба из ссылки на родину. Китаец XVII века Чжан Чао дает установку на достойное времяпрепровожд��ние: «Человек ничему не радуется так, как досугу, но не потому, что бездельничает в это время. Досуг дает возможность читать книги; досуг дает возможность пить вино; досуг дает возможность писать книги. Есть ли на свете радости больше этих!» О собеседовании с духами поэтов и поэтесс занятно рассказывает вьетнамский писатель Нгуен Зы.

Повторюсь, книга отдает тяжестью недоброй. Обложка тоже дерьмо.

***

Странная штука приключилась с «Библиотекой в саду» (Античность, Средневековье, Ренессанс): она составлена по большей части из хороших текстов, дурного в ней нет почти Ничего, но впечатление остается обрывочное. Весь античный раздел состоит из фрагментов обязательных для самообразования Платона, Сенеки, Плиния Младшего и пр.; читаешь и только раззадориваешься на тексты целиком. Средневековый раздел из-за советскости сборника — предсказуемо жидкий и непритязательный, ситуацию исправляет только уже всплывавший Ричард де Бери (хотя и его трактат нелишне прочесть полностью). За Ренессанс отвечают тоже слишком крупные для антологии Рабле, Сервантес, Петрарка и Боккаччо. Таким образом, тексты в сборнике либо подстегивают к изучению оригиналов, либо выпадают из памяти, но в совокупности не работают.

Из немногого «просто хорошего» вспоминается, к огромному сожалению, непереведенный почти совсем Хуан Луис Вивес (он внятно критикует всеобщее поклонение древним авторам; кстати, и его, и еще многих участников перевел философ Бибихин — классные лекции и смешной голос) и вполне переведенный Лукиан с фирменными издевательствами — в этот раз над «неучем, который покупал много книг», то есть надо мной.

А вот оформление у сборника дивное, художник В. Бегиджанов наваял отличных иллюстраций в своем карандашном стиле. Так что с книгой можно ознакомиться и чисто зрительно, список литературы и так известен.

***

Последний сборник, «Твоей разумной книге слава!» (европейцы (кроме англичан и французов) XVI — нач. XX вв.), оказался и самым необязательным. В основном тексты бледноватые и добродушные… исключая Жан-Поля, который написал заковыристейший физиологический трактат о частях тела писателя как о его инструментах. Почти к каждой строке там нужны примечания, предложения длятся по полстраницы, эпитеты брызжут, при этом суть довольно прозрачная — автор хвалит правую руку, желудок, печень и пр. в ущерб голове, которая обычно физиологами превозносится. Текст настолько хитроумный, что даже выделить более-менее внятный фрагмент из него не получится, нужно читать целиком.

Томас Манн рассуждает о неподсудности писателя — дескать, он перерабатывает реальность и может пользоваться чертами живущих и здравствующих людей, ничтоже сумняшеся (это он отвечал на критику «Будденброков» — его соседи обиделись). Защищался он от нападок, кстати, схожим образом, как много позже Сорокин: «С детских лет меня приводило в бешенство стремление публики вынюхивать личное там, где налицо лишь абсолютное творчество. Я немного рисовал, рисовал карандашом человечков, и они мне казались очень красивыми. Когда же я их показывал людям, надеясь заслужить у них похвалу, они спрашивали: “Кто бы это мог быть?” — “Никто, — восклицал я, чуть не плача. — Это человек, как видишь; я его нарисовал; это просто контур, вот и все!..”»

Гессе написал сентиментальную историю экземпляра Новалиса из своей библиотеки. Там не про книгу, а про разные любовные перипетии, с этой книгой связанные — про Зиночку, про вуаль и про то, как ему хлыстом по роже съездили. Интересный ход и сам по себе миленький текст.

Пару остроумных советов дал Георг Кристоф Лихтенберг, например, урок писательского свэга: «Ни в одном произведении и в особенности ни в одной статье не должно быть видно и следа тех усилий, которых они стоили писателю. Кто желает, чтобы его читали потомки, должен научиться бросать намеки, пригодные для создания целых книг, включать мысли, способные вызвать целые дискуссии, в какую-нибудь незначительную часть главы. Это следует делать так, чтобы казалось, будто их тысячи».

Цитаты вместо россыпи ссылок на тексты — уже показатель того, что из книги выцарапываются отдельные кусочки, а вообще картина не очень приглядная (но и не ужасная). Оформление снова на высоте, небрежноватые зарисовки В. Иванюка сборнику очень к лицу, хотя над обложкой можно было бы и чуть больше постараться.

***

Из неупомянутых ранее уникальных текстов в «Листая вечные страницы» вошел еще один Чехов («История книжного предприятия» — об опростившемся прогрессисте, который думал наводить цивилизацию, а превратился в мелкого лавочника; просто хорошо отделанный рассказ), отрывок «Жизни Арсеньева» (охи и ахи над Пушкиным, все в бунинском духе), дивная «Книжная пыль» Гнедича (хроника медленного книжного потопа, в котором чуть было не захлебнулся брак) и еще один Брэдбери (ни бе, ни ме, ни кукареку).

Со своей задачей: объединять лучшее из серии (в него, кстати, не входят рассказы из «Твоей разумной…», потому что он вышел позже), «Листая…» не справляется, в нем с действительно хорошими текстами соседствуют и проходные, и омерзительно скучные.

***

А на десерт — «Книжные страсти», прозопоэтический юморительный букетик. Радует и потрясает охват — сперва Княжнин, Кантемир и разные всякие Нартовы с Тучковыми, потом Сенковский, Полонский, Вяземский, а там уже и Саша Черный с Аверченко, и Михаил Кольцов притом. Есть только один невнятный и ненужный раздел, «Библиофилы смеются», составленный из стихов с библиофильских капустников; он небольшой и погоды не делает. Зато какие тут животонадрывательные перлы!

Хит Бухова «Убийство на ходу» про комментаторское головотяпство;

басня Измайлова «Гордюшка-книгопродавец» про козни букиниста, которому в аду предназначен костер «из книг, им проданных»;

зверинец петербуржских книгоиздателей и писателей в отрывке из романа Некрасова и Панаевой;

трагедия Василия Курочкина «Природа, вино и любовь», в которой революционная поэзия метаморфирует в «Выбранные места из переписок с друзьями».

Художник Д. Терехов с задачей тоже справился и украсил книжку густоштрихованными человечками, даже жаль, что их мало (только в виде заставок к разделам, отдельных иллюстраций нету). Рад, что я сдюжил, и все закончилось так хорошо!

Общее впечатление и рейтинг

Из семи книг можно выжать один, но очень хороший сборник текстов на 30, или два-три, разбавив лучшие просто занимательными. Много безвредных и бесполезных текстов — при чтении ясно, что они не особо нужны, но и не ужасны. Плохие по разным причинам тексты встречаются в каждой книге, но в разном соотношении к общему числу.

Перечень сборников от лучшего к худшему:

«Книжные страсти» — разлюбезные, но внеконкурсные, поэтому без номера.

«Вечные спутники. Советские писатели…»

«Очарованные книгой. Русские писатели…»

«Корабли мысли. Английские и французские писатели…»

«Библиотека в саду. Писатели Античности, Средневековья и Возрождения…»

«Твоей разумной силе слава! Европейские писатели…»

«Лучезарный феникс. Зарубежные писатели… XX век»

«Зеркало мира. Писатели стран Зарубежного Востока…»

Серия из-за неровностей в составлении сборников и несогласованных редакторских стратегий распадается на отдельные книги; повторять мой подвиг и читать всю целиком я бы не рекомендовал. С задачей репрезентовать «книжный» пласт той или иной культуры/того или иного временного периода справились не все антологии. Хотя, как и говорил в начале, даже самые непритязательные книжки смогли-таки предложить что-то полезное, познакомили с несколькими новыми авторами и способами организации текстов. Нередко заявленная тема в них раскрывалась через рассуждения о писательстве, что выбивается из общего «читательского» духа серии — но жаловаться на это неохота, многие чудесные тексты иначе бы в сборники не пролезли. Подозреваю, что составительская работа могла бы быть проведена лучше в наше слабоцензурное время — но книги о книгах ныне в небрежении, что, в общем, закономерно. Сравнительно большие тиражи околобиблиофильской литературы в позднем СССР — это ошибка плановой экономики, которой мы еще можем успеть воспользоваться. В будущем старые переплеты и желтоватые страницы никто всенародно не воспоет, нечего и думать.

[incrussia-blog]

Боуи использовал необычную

Боуи использовал необычную технику брейнсторминга, известную как «метод нарезок» https://incrussia.ru/understand/be-like-bowie/

[grosse-enz]

новости мировых политик

мне кажется, что сейчас я действительно счастлива, хотя для этого нет никакого повода. просто тихое несговорчивое чувство тепла. ты пишешь стихи каждый день на полях, на обрывках бумаги, слушаешь песню про воскресное утро и ничего не боишься. если хочешь быть на кого-то похожа, зачем выбирать для критерия смерть? выбери жизнь. создание. сотворение. живи, как он, пиши, как он. а умирать, как он - этого можно не делать. платить за проезд, за перемену мест - упражнение  в разрешении безысходных ситуаций. я тот человек, который все пропустил. не поздно вернуться. сядь ближе к тем, кто с тобою всегда совершает движения из точки а в точку б. предскажи все слова по движению губ, по игре в поддавки. чай с молоком, стук каблука по гранитному полу, обволакивающая мягкость и нежность теплого свитера, что закрывает плечи. новости мировых политик оставляют тебя в равнодушии - они так далеко. потому что так близко к тебе - явный минус в апреле, холод, приводящий к ознобу, к тому, что стремишься больше времени проводить в четырех стенах. метод нарезок отлично работает. в жизни все так же запутанно и непонятно. никакого порядка нет. разве что в словаре.

[lukrusglub]

Иван Смех. НЕЙРОСЕТИ ПРОДОЛЖАЮТ НАСТУПАТЬ

Иван Смех посмотрел один свежий отечественный фильм и, произведя кропотливый анализ, пришел к неожиданному выводу: сценаристом картины оказалась нейросеть, скрывшаяся под человеческим псевдонимом.

НЕЙРОСЕТИ ПРОДОЛЖАЮТ НАСТУПАТЬ

Не могу сказать, что плотно слежу за развитием передовых технологий, и из свежих событий на фронте нейросетей до меня доходили лишь новости о том, что нейросеть стала художником, а затем – поэтом. Особого внимания в моей новостной ленте удостоилась запись проекта НЕЙРОННАЯ ОБОРОНА, где нейросеть написала стихи под Летова, а два сотрудника ЯНДЕКСА написали музыку и исполнили их. Но в случае с изображениями на выходе просто получалась картинка, обработанная неким хитроумным компьютерным фильтром и не претендующая выглядеть как работа живого художника. А со стихами, – во-первых, было объявлено, что их написал робот, во-вторых, интуитивно кажется, что сочинять компьютерные стихи значительно легче, чем прозаические тексты. Таким образом, приступая к просмотру кинокартины МАРШРУТ ПОСТРОЕН (2016), я думал, что передо мной будет просто очередная кривоватая попытка снять отечественный фильм ужасов, а вовсе не радикальный эксперимент по использованию нейросети.

Начало не предвещало неожиданностей. Во время бытового конфликта человек убивает свою жену, а затем расчленяет её труп и складывает по мешочкам в багажник автомобиля. История, видимо, взята из газетных заголовков – один из основателей культового клуба ОГИ совершил пару лет назад аналогичный поступок. Через сколько-то дней полиция обнаружила мешочки, а убийца оказался за решеткой – как в реальности, так и в картине. Авторы фильма решили проследить дальнейшую судьбу злополучного автомобиля, в котором пролёживали останки: он был куда-то продан, а затем куплен супружеской парой. Пара переживает кризис отношений. Чтобы преодолеть его, они принимают решение отправиться в отпуск и выезжают в аэропорт, прихватив с собой дочурку. Но машина, на которой лежит проклятие, начинает не переставая выдавать какие-то бесовские трюки. И с этого момента фильм начинает выглядеть странно.

Если провести ревизию всех этих трюков, то она будет выглядеть примерно так (не ручаюсь за абсолютную точность чисел, т.к. непосредственного подсчёта во время просмотра картины я не вёл, а пересматривать для уточнения не вижу смысла, суть будет понятна и так): за окном машины появляется призрак мертвяка (15 раз), призрак мертвяка стучит в заднее стекло машины (2 раза), призрак мертвяка начинает вылезать из крыши машины или обивки сидений (5 раз), в машине появляются копошащиеся опарыши (2 раза), в салоне машины начинает течь кровь (6 раз), динамики машины самовольно воспроизводят спонтанные песни/звуки (7 раз), пассажиров начинают душить ремни безопасности (2 раза), аппаратура машины начинает шалить и мигать (3 раза), машина генерирует внутри себя предметы, ранее принадлежавшие мертвяку (3 раза), вещи внутри машины начинают самостоятельно двигаться (4 раза), машина теряет управление (5 раз), мертвяк названивает пассажирам машины на телефон с неизвестного номера (6 раз, из которых 4 раза они не берут трубку и 2 раза берут, но мертвяк молчит), машина самопроизвольно открывает/закрывает замки на дверях (6 раз). Итого: повторение 13 событий составляет 66 эпизодов фильма.

Помимо этого происходит ряд повторяющихся событий, не связанных с действиями машины напрямую, среди них: герои видят в лесу неизвестную девочку (3 раза), герои начинают ссориться (7 раз), герои мирятся (3 раза), жена внезапно начинает блевать (2 раза), герои чуть не попадают в аварию (4 раза – тут трудно сказать, чем это вызвано: волей машины, особенностями вождения или действиями других водителей), герои утыкаются в ремонт дороги (2 раза), машину останавливают гаишники (2 раза), герои пытаются устроить секс в машине (2 раза, среди которых 1 успешный и 1 безуспешный). Итого: повторение 8 событий составляет 25 эпизодов фильма.

В довершение списка: ряд событий всё-таки не повторяется, и они происходят по одному разу, например: жену пугают попы с собакой; жену пугает орущий инвалид из соседней машины; девочка убегает из машины, и герои начинают её истерично искать; герои встречают в лесу шайку людей с ружьями и лежащим перед ними жмуром; мертвяк отсылает герою на телефон фотокарточки эротического содержания с неизвестной женщиной; машина взлетает и проч.

Собственно, вся картина, кроме завязки и небольшой концовки, состоит из этих событий, чередующихся в случайном порядке. Кроме них в картине нет НИЧЕГО. Единственное ограничение состоит в том, что одинаковые события не встречаются два раза подряд – их должно разделять хотя бы одно событие иного рода.

Эта последовательность не имеет логических связок: после того, как муж чуть не доводит дело до аварии, он не начинает водить аккуратнее, а продолжает вождение в том же духе и опять чуть не врезается; после того, как герои мирятся, и вроде бы покой и любовь уже торжествуют, они начинают опять мгновенно и беспричинно ругаться; с проезжей дороги машина внезапно телепортируется на большую магистраль; одно и то же ремонтное заграждение встречается в разных местах; гаишники останавливают машину за превышение скорости, хотя непосредственно до этого не было сцен быстрой езды; когда проходит две трети фильма, под завязку набитого мистическими эпизодами, когда за одну поездку они несколько раз чуть не погибли тем или иным способом, жена говорит мужу НАДО ПРОДАТЬ ЭТУ МАШИНУ – ОНА ПРОКЛЯТА, на что муж отвечает ДА НЕТ, ТЕБЕ ПРОСТО ПОКАЗАЛОСЬ, ТЫ УСТАЛА, и жена мгновенно соглашается НУ ДА, ПОЖАЛУЙ, ТЫ ПРАВ, ВСЁ В ПОРЯДКЕ – этот ряд можно продолжать долго.

Казалось бы, что в этом такого? Тысячи фильмов ужасов состоят из штампованных сцен, содержат сюжетные ляпы, а герои в них ведут себя нелогично – и перед нами просто очередная подобная работа. Но это не так. На деле сценарии жанровых фильмов развиваются по некоторой определённой канве, и когда автором является человек, то он либо знает эту канву, либо чувствует интуитивно – события всё-таки выстраиваются в один ряд, саспенс-моменты идут не сплошной чередой, но их пытаются вставить неожиданно, когда зритель расслабился; напряжение то нарастает, то ослабляется. В общем, сценарист выстраивает сюжет, руководствуясь некоторыми внутренними ощущениями и стараясь сделать это целесообразно, для усиления воздействия на зрителя. Тут же мы видим голый машинный алгоритм: сначала был выбран ряд штампов из западных фильмов, потом одно событие было выбрано как лейтмотив (появление призрака – только этот штамп встретился 15 раз), а остальные события оценены как сопровождающие, количество которых определял генератор случайных чисел – от 1 до 7. После того, как все цифры были сгенерированы, события были расставлены в случайном порядке: без какой-либо динамики или расчёта. Ни один человек не стал бы выставлять последовательность эпизодов настолько бездумно и бессмысленно. Человек не может просто так взять и отключить свою логику и интуицию. Из этого можно сделать только одно заключение: сценарий фильма МАРШРУТ ПОСТРОЕН был написан нейросетью.

Но тут вы можете возразить! Действительно, сценарий составлен по определённому алгоритму, но ведь это может быть литературным опытом, ведь с момента написания Тристаном Тцарой одного из манифестов дадаизма прошло порядка ста лет, а в нём Тцара предлагал известный рецепт создания дадаистической поэмы: «Возьмите газету\ Возьмите ножницы\ Выберите в этой газете статью, длина которой равна предполагаемой длине вашего\ стихотворения.\ Вырежьте эту статью\ Затем вырежьте осторожно каждое из слов, составляющих статью, и положите это в\ мешок.\ Встряхните аккуратно\ Затем расположите вырезки одну за другой в том порядке, в котором они выходили\ из мешка.\ Перепишите осознанно.\ Стихотворение, которое вы собрали.\ И вы уже теперь "беспредельно оригинальный писатель с восхитительным\ восприятием, еще непонятый толпой"». А потом были сюрреалисты, после них МЕТОД НАРЕЗОК Берроуза. Затем – постмодернизм, также вовсе не брезгующий различными коллажными методиками. Так почему Иван Смех так уверенно утверждает, что тут действовала бездушная нейросеть, а не какой-нибудь молодчик-авангардист, развивающий старые литературные приёмы? Это куда вероятнее, чем то, что авторы фильма использовали передовые технологии, не оповестив об этом зрителей!

Естественно, я припрятал в рукаве несколько аргументов, чтобы разбить это возражение.

Во-первых, трудно представить себе прожженного постмодерниста, которому взбрело бы в голову писать сценарий к отечественной попытке снять коммерческий фильм ужасов. Уж наверняка он старался бы реализовать свои новаторские идеи открыто, с саморекламой и разъяснениями своих творческих методов, а вовсе не скрывал бы свои эксперименты от зрителей. Интерес программиста же к подобной интриге легко понять: ему хотелось проверить, сумеют ли зрители отличить сценарий, написанный нейросетью, от сценария обычного фильма ужасов. Свыше того, сценарист мог даже не предупреждать режиссёра, что автором был не он, а компьютер (впрочем, едва ли режиссёр обращался напрямую к программисту с просьбой написать ему сценарий – вероятнее, у сценариста был товарищ из работников IT-сферы, и они провернули свой трюк на пару ко взаимной выгоде: одному вместо написания сценария пришлось лишь добавить пролог и эпилог, а второй получил возможность потестировать свои разработки на живых людях).  

Во-вторых, авангардисту такой прямолинейный и вторичный в рамках искусства эксперимент показался бы слишком скучным, он попытался бы оторваться на каких-нибудь мелких деталях, добавил бы в сценарий ещё чего-нибудь необычного и выбивающегося из шаблонов, а искусственный интеллект таких амбиций иметь не мог; преобладание элемента случайности в сценарии является следствием не сознательного человеческого расчёта, а несовершенства компьютерного алгоритма: он не смог распознать тонкости работы с шаблонами и стереотипами в жанровом кино, так что привычная логика оказалась нарушена в некоторых нюансах.

В-третьих, и это главное – нелепость поведения героев в фильмах ужасов настолько сбила компьютер с толку, что он сумел прописать различие между характерами главного героя (мужчины) и героини (женщины) лишь наполовину! По замыслу мужчина должен быть упёртым и безрассудным, а женщина – истеричкой, но ряд действий, совершаемых ими, оказывается зеркальным повторением друг друга. Например, сначала жена орёт на дочку, а муж её одёргивает в духе ЭТО ЖЕ РЕБЁНОК, после чего он сам орёт на дочь, а жена его одёргивает; сначала муж заявляет, что надо верить бесовскому навигатору, и сворачивает с главной дороги, а жена пытается его образумить, после чего происходит полностью обратная сцена. Поводы для ссоры и последующие извинения также следуют с обеих сторон случайно и бессмысленно. В общем, характеры героев развалились и перемешались, но при доработке машинного текста сценарист ловко обыграл эту ошибку алгоритма и дописал концовку, в которой выясняется, что в какой-то момент фильма жена просто убила мужа, а затем вообразила, что она – это он, и видела мир от его лица.

Надо ещё добавить, что все русские детали, содержащиеся в картине, появились в ней из-за места съёмок, а не вышли из сценария. В сценарии всё интернационально – машины, дороги, бензозаправки и т.д. есть везде, а Г��И нетрудно заменить на POLICE. И это логично, ведь для работы нейросети нужна обучающая выборка, которую она будет анализировать, чтобы создать нечто подобное. Современных отечественных фильмов ужасов очень мало, их качество оставляет желать лучшего, так что неудивительно, что в обучающую выборку для нейросети попали только иностранные фильмы. А вот если бы сценарий писал человек, то он с огромной вероятностью постарался бы добавить в него что-нибудь из нашей местной экзотики.

Думаю, теперь об авторстве текста сценария можно больше не спорить, все возражения разбиты. Однозначно, его создала нейросеть. Но каковы же результаты этого странного эксперимента? Заметили ли зрители, что они наблюдают творение робота? Или же они смотрят фильмы настолько бездумно, что не заметили подмены? Ответ ожидаем. Искусственный интеллект справился со своей задачей достаточно убедительно и был принят за человеческий. Маршрут для замены людей механизмами построен и опробован.

Естественно, ответ должен быть чем-то подкреплён, и доступных мне материалов – рецензий нескольких критиков и десятков пользователей КИНОПОИСКА – хватает для этого с лихвой. Люди активно описывают характеры главных героев, отмечая именно те половинки (упёртость/истеричность), которые распознала нейросеть, отмечают, что фильм держит в напряжении, доходя вплоть до такого: «Атмосфера страха в первой половине проявляется местами, но уже довольно цепко; во второй она нагнетается параллельно конфликту героев, всё больше и больше. Наконец, завершающие 20 минут я сидел, не отрываясь от экрана и не позволяя себе ухмылок». Хотя фильм приняли довольно плохо, рейтинг оказался ниже четвёрки, и отрицательные рецензии преобладают – но все без исключения анализируют его именно как обычный фильм ужасов, пусть и не слишком удачный. Того, что события в фильме чередуются в бездумной алгоритмической последовательности, никто не ожидал, а потому и не приметил. Собственно, я и сам не замечал этого первую треть фильма, но затем случайность и несвязность происходящего стала слишком бросаться в глаза, а последующий анализ, подсчёты и выявление схем не оставили места сомнению.

Но почему же выше я утверждаю, что ключевой ответ о незаметности подмены был ОЖИДАЕМ? Казалось бы, наоборот, стоило ожидать обратного! А дело вот в чём.

Во-первых, нейросеть не создала весь фильм, она лишь сгенерировала сценарий. Например, её ошибки при создании характеров несколько стёрлись однообразной актёрской игрой – даже если герои совершают идентичные действия, то герой-мужчина делает это с уверенным лицом, которое соответствует его стереотипному характеру, что для зрителя отличает его от героя-женщины, которая в том же положении выглядит напуганной. Далее, фильм неплохо снят, и картинка отвлекает на себя часть внимания. Бездушные комбинации цифр начинают восприниматься более эмоционально, когда к этому подталкивает тревожная музыка, обильно нагромождённая в фильме. Завязка и развязка сюжета всё-таки дописаны человеком с целью сгладить бессмысленность происходящего. А однообразность всего жанрового кинематографа, видимо, заставляет зрителя попросту отключать мозг: когда он видит очередной штамп, то не вспоминает, что он видел его до этого 6 раз именно в этом фильме, а не в каком-нибудь другом – схожие поделки сливаются в одну даже не после просмотра, а во время него.

Во-вторых, стоит вспомнить ту же НЕЙРОННУЮ ОБОРОНУ. Её авторы сразу предупредили, что тексты написала нейросеть. Понятно, что ЯНДЕКС во всю стараются популяризировать достижения в области цифровых технологий, и музыкальный проект только способствовал этому. В то же время наш безымянный программист, по-видимому, не столько заинтересован в работе своей фирмы; нейросети для него являются скорее хобби, поэтому описанный эксперимент стал его личным проектом. Впрочем, это может быть обусловлено не только разницей в отношениях с работодателями, но и различными характерами авторов – одним интереснее одно, другим – другое. Так вот, если бы создатели НЕЙРОННОЙ ОБОРОНЫ не играли в открытую, то слушатель воспринял бы их творчество просто как корявый закос под Летова – прокрутив альбом разок-другой, послушав его в одно ухо, особо не вникая в лирику, никто (включая меня) не вздумал бы совершать подробный и тщательный анализ их творчества. Но когда слушатели знали, что тексты написал робот, то разобрать вдумчиво и указать на их отличия от летовских не составило труда. И правда, разница между стихами бросается в глаза, её почувствовал бы любой, даже не зная, что тексты сгенерированы, но вот заподозрить их в неживом происхождении, очевидно, было бы невозможно.

В довершение хочу сказать, что не стоит ждать от авторов МАРШРУТА заявлений, подтверждающих использование нейросети в создании фильма. Всё-таки зрителям, поглядевшим фильм и не заметившим подмены, станет от такой информации несколько не по себе. Общественное мнение признает проведенный эксперимент неэтичным. Возникнет резонансная ситуация. Шумиха вокруг неё приведёт к тому, что люди станут мнительнее, начнут везде ожидать подобных подмен, уменьшится их уровень доверия к окружающему миру, будут образовываться различные технофобии… Всё это является нежелательными последствиями, в то время как сейчас эксперимент оказался проведён успешно и зритель ничего не заметил. Ну а результаты моего анализа также проще всего НЕ ЗАМЕТИТЬ, либо же назвать бредом, не требующим комментариев. Тактика классическая.