#и он зовёт её несмело

[bloominghogweed]

[leadefiko]

III. Объятия

Мне очень сильно защемило грудь. Я судорожно вздохнула и уткнулась в свои коленки, крепко их прижимая к себе. Я так боялась плакать — всю свою жизнь.

«Плачешь, как девчонка!»

Казалось, что обращались не ко мне, но меня это всегда так стыдило. Девчонка. Я сжала кулаки, пытаясь не заплакать. Мои глаза предательски заслезились. Я даже не могла объяснить, почему в моей душе бушевал ураган. Я не могла опознать собственные эмоции, и от этого было ещё дерьмовее.

«Зачем плакать, если можно взять всё в свои руки и начать решать проблемы?»

Мои же слова. Чёрт, как же я была не права, говоря такое! Сейчас я действительно не могла контролировать свои эмоции, но мне всё равно что-то не давало испустить из себя душу. Не хочу плакать. Не сейчас. Не в этот раз.

«А чего ревёшь-то? Себя жалко стало?»

Да, стало. Мне казалось, что я начала задыхаться, однако поспешила утереть нашедшие слёзы.

Нельзя.

«Думаешь, что тебе одной плохо? Пока ты здесь плачешь, у многих проблемы и похуже. Не стыдно себя жалкой выставлять?»

Я знаю. Не надо мне говорить и напоминать об этом несколько раз. Я никогда не просила меня жалеть. Не надо меня жалеть. Ненавижу жалость.

Я шмыгнула носом.

Нет, мне нельзя плакать. Это так стыдно и неправильно. Я понимаю, если бы у меня кто-то умер, но ведь никто не уходил на тот свет. Почему я так сильно хочу заплакать? Почему я не могу себе позволить сделать это даже в одиночестве? Я стиснула зубы, чувствуя, как к глазам вновь поступают слёзы.

К чёрту!

По моим щекам скатились слёзы. Я заплакала. Это было так непривычно и до сих пор до безумия стыдно, будто я нарушила какой-то закон. Мои кончики пальцев покалывали от странного удовлетворения, но в то же время дикого страха. Я закрыла глаза и громко всхлипнула. Ветер унёс мой всхлип на просторы вересковых полей, пока вода обжигала мои ноги своей прохладой. У озера, на удивление, тихо и спокойно — лучшее место для слёз. Меня здесь никто не заметит. Я хотела в это верить, ведь я так ненавижу показывать свою слабину.

Грудь по-прежнему разрывало, и я только больше довела себя до слёз. Мне казалось, что я схожу с ума. Это чувство было мне настолько незнакомым, что мне даже показалось, что мои мысли принадлежали не мне — кому-то другому. Я с яростью зарылась в рукава толстовки, растирая свои слёзы и сопли. Чёрт, я, наверное, сейчас так ужасно выгляжу.

Резко стало так холодно, что я даже вздрогнула и крепче обняла себя, вновь всхлипывая. Я так ненавижу боль. Я так её боюсь, что меня из-за этого выворачивает наизнанку. Мне сейчас так безумно больно, что мне казалось, словно в моей груди образовалась глубокая дыра, затягивающая в себя только самое плохое.

Одиночество — такое холодное и ужасное чувство, которое мне одновременно приносило и удовольствие, и страх. В моей груди порой обитала нескончаемая пустота. В такие ��оменты мне хотелось разорвать себя на кусочки или выпасть из реальности — слушать музыку, читать, писать, спать все дни напролёт. Я так долго убегала от настоящей жизни, что совершенно забыла о том, что во мне накопилось за это время.

Я знаю причины, но не могу рассказать. Я не умею. Всё, что мне остаётся — это тихо плакать у озера в окружении вересковых полей и стыдить себя за это.

Внезапная тяжесть на моих плечах заставила меня вздрогнуть и несмело поднять голову. На моих плечах покоился знакомый тёплый пиджак, а позади меня возвышалась высокая фигура. Чёрт, он не должен был этого видеть. Я торопливо утёрла слёзы, пока нежданный гость молчаливо уселся рядом со мной, подобрав под себя ноги, чтобы не окунуться в озеро.

Тишина.

Меня душил стыд, и я отвернулась в противоположную сторону, пытаясь заставить себя больше не реветь, однако я больше не могла остановиться. Я вновь всхлипнула.

— Здесь красиво, — тихо произнёс Кирилл, словно совершенно не замечал моих слёз.

Я угрюмо кивнула.

— Кира испекла брауни. Она зовёт тебя их попробовать. Хочет, чтобы ты первая распробовала их вкус, — спокойно, словно они вели повседневную беседу, сказал Кирилл, даже не смотря на меня.

Меня резко отпустило. Моё желание реветь куда-то внезапно испарилось. Я смотрела на Кирилла с любопытством. Странное чувство.

— А ещё сегодня я и Кира убрались в библиотеке. Знаешь, что мы нашли? Твои старые записи, — продолжал Кирилл. — В них ты писала не так профессионально, как сейчас. Хочешь посмотреть, насколько увеличился твой прогресс?

Наконец-то он взглянул на меня, и я смотрела ему прямо в глаза, дёргаясь от недавнего плача. Я почему-то улыбнулась и несмело кивнула, натягивая на свою толстовку пиджак Кирилла, потому что замёрзла.

— Всё не так плохо, правда? — спросил Кирилл и придвинулся ко мне ближе, но так аккуратно и осторожно, словно я его укушу.

Я немного не поняла суть его вопроса, вопросительно разглядывая его лицо. В его глазах было ровно ничего — пустые и безжизненные стёкла, однако в их глубине я смогла разглядеть не свойственный ему огонёк беспокойства.

Я беспокойно отпрянула от него.

— Прошу прощения, — тихо произнёс он, опуская глаза вниз, словно провинился.

Я отпрянула, потому что испугалась. Кирилл редко оказывал знаки внимания, особенно редко кого-либо успокаивал. Я, завидев его переживания за меня, просто не могла принять, что ему действительно не всё равно.

— Кира нас ждёт, — вспомнил Кирилл. — Или ты хочешь побыть одна?

— Я могу... тебя обнять?

— Что?

Резко мне захотелось вернуть свои слова назад. Выражение лица Кирилла внезапно изменилось на презрительное и отвращённое, словно я его попросила невозможное. Я такая глупая, раз надеялась, что Кириллу на меня не всё равно. Скорее всего, он сделал это чисто для галочки. Я виновато помотала головой.

— Ничего, — пролепетала я.

Я вдвойне опозорилась.

— Нет, повтори.

Я нахмурилась. Зачем мне это повторять, если я уже и так знаю, что Кирилл будет против? Он хочет потешить своё эго? Он выбрал для этого не тот момент. Я чувствовала себя просто ужасно, и мне не хотелось, чтобы этот ублюдок сделал мне только хуже. Кирилл смотрел на меня серьёзно, и я всё-таки сдалась:

— Я... могу ли я... обнять тебя?

Он смотрел на меня мучительно долго, словно не верил в мои слова, однако то презрительное выражение лица сразу же спало, стоило мне повторить вопрос. Я всё равно уже опозорилась перед ним. Мне всё равно, что он выдаст на это в ответ.

Однако он ничего не сказал.

Он собственнически прижал меня к своей груди, и я уткнулась в его белую рубашку, снова глупо и безобразно разрыдавшись. Мне уже почему-то не страшно.

IV. Вкус брауни

— Как тебе? — спросила Кира.

— Это вкусно, — с улыбкой ответила я, тщательно пробуя на вкус брауни.

Стоит признать, что Кира и выпечка — одно целое. Такое же одно целое, как она и рисование.

Запах шоколадных кексов окончательно вынес все мои печали в открытое окошко на кухне, из-за чего я почувствовала себя намного легче. Кирилл, зайдя в особняк, ничего не сказал, и мне было неловко перед ним. Наши отношения нельзя было назвать дружескими, ведь мы часто ссорились, хотя порой у нас завязывались общие темы.

С Кирой было всё по-другому. С Кирой было проще, — она отзывчивая и дружелюбная, всегда готова выслушать и поддержать. Может быть, я бы могла хоть раз в жизни рассказать ей о своих переживаниях, но я продолжала молчать, потому что прекрасно знала, что Кира и без меня знала о том, что творилось у меня внутри. Кирилл тоже знал. Именно поэтому они вдвоём никогда ни о чём не спрашивали.

Однако стыд из-за слёз до сих пор меня преследовал.

— Как думаешь, когда пройдёт это пасмурное настроение? — аккуратно поинтересовалась Кира.

— Не знаю, — пожала плечами я. — Всем людям порой бывает грустно. Это же не может длиться бесконечно, верно?

— Конечно, я понимаю, — кивнула Кира, — однако это не уменьшает мои опасения насчёт неё. Я так всё чётко чувствую.

Только сейчас я заметила, что узкие плечи Киры с самого утра ещё больше опустились, а настроение, как оказалось, у неё тоже было одно не из самых лучших. Кажется, это затронуло не только меня, однако это следовало ожидать.

Может быть, поэтому Кирилл оказался таким отзывчивым?

— Ты уже говорила на эту тему с Кириллом?

Кира вопросительно взглянула на меня, а потом взяла брауни в руки и подбросила его, ловко поймав. Когда Кира задумывалась — она выдавала себя. Ей всегда нужно было что-то подбросить или потрясти с помощью рук.

— Говорила. Ещё вчера, — ответила Кира.

— И?

— Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать.

— Что он сказал по поводу этого?

— Тебе не легче самой с ним поговорить на эту тему?

Я бы запросто с ним поговорила, однако мне было неловко и стыдно из-за того, что он увидел меня в том постыдном состоянии. Я до сих пор удивляюсь тому, как я в каком-то порыве эмоций попросила у него разрешения обнять его. Где в тот момент была моя голова? Видимо, не со мной.

— Ты же знаешь, как Кирилл не любит такие темы, — попыталась придумать отговорку я.

Кажется, сработало.

— Думаю, ты права. Он легко раздражается, если мы говорим об общих проблемах несколько раз на дню, — хмыкнула Кира.

— Так, что он сказал?

— А что он скажет? Ничего, — спокойно ответила Кира. — Мы ничего не можем сделать для неё, поэтому нам остаётся лишь сидеть и ждать, а тебе, как главной в нашей команде, меньше переживать. Меня и Кирилла это тоже касается.

— Как это относится к нашей ситуации? — непонимающе спросила я, приподнимая бровь.

Кира закатила глаза.

— Она, кажется, очень сильно по какой-то причине переживает. Она разочарована в чём-то, — ответила она. — Если ты не забыла, мы связаны с ней. Если плохо ей — плохо нам. Если плохо нам — плохо ей. Если мы возьмём себя в руки, может быть, у нас получится хотя бы немного переубедить её в обратном.

— Но мы сами не знаем, чем она разочарована, что её тревожит, — заметила я.

— Именно, — кивнула Кира, — это и есть главная проблема. Даже мы не можем опознать то, что она чувствует. Однако это явно что-то нехорошее.

— Это заметно.

— Поэтому нам остаётся только ждать, — вздохнула Кира, заканчивая этот разговор.

Брауни резко стал горьким на моём языке.

[hitowashi]

KnB, Teikou arc, MuraMido

Название: Близость. Жанр: повседневное PWP, немного драматизма на фоне Пейринг: Мурасакибара х Мидорима Рейтинг: неуверенная в себе R Варнинг: драббл откровенно слабоват и смысл его где-то затерялся, так что вот вам все мои сорряны на случай, если соберётесь кидаться в меня тапками (ждёт их); возможен ООС Саммари: Мурасакибаре катастрофически мало Мидоримы.

— Ну и что мы здесь делаем? — скептично оглядывая крышу школы, Мидорима медленно переводит взгляд на своего одноклассника, что уже успел пристроиться возле перил. — Урок биологии, если ты не заметил, вообще-то уже начался. — Ну-ну~, Мидо-чин, не нуди~, — лениво тянет Мурасакибара. — Терпеть не могу биологию, — он на секунду кривится, но быстро нацепляет на лицо привычное бесстрастное выражение и, раздвинув согнутые в коленях ноги пошире, несколько раз мягко хлопает ладонью по еле тёплому бетону между ними. — Лучше иди сюда. «Ну что за ребёнок…» — мелькает в голове Мидоримы, и он обречённо вздыхает. Он медленно подходит к Ацуши, на ходу по закладке открывая книгу (он машинально взял её с собой, когда Ацуши, внезапно появившись перед ним, бесцеремонно схватил его за руку и куда-то потащил), и присаживается почти вплотную к однокласснику. Тот придвигается ещё чуть ближе и опускает голову на плечо Шинтаро. Мидорима косится на него несколько недоверительно, будто ожидает какого-то подвоха, но уже через пару мгновений всё-таки возвращается к книге, чувствуя, что Мурасакибара полностью спокоен и расслаблен. Проходит необычайно тихих и приятных пятнадцать минут, как Ацуши приподнимает свою голову и трётся лбом о шею Мидоримы, словно капризный ребёнок или большой недолюбленный кот, которому явно не хватает внимания. — С Мидо-чином так хорошо, — тихо бормочет Ацуши, но Шинтаро, казалось, и не слышит его вовсе. Мурасакибара хмурится и буквально сжигающим взглядом уставляется на книгу. — Мидо-чин, убери её, — недовольно сопит сладкоежка и только сильнее прижимает юношу к себе. — Что? — Шинтаро всё-таки отрывается от чтения. — Книга, — чеканит Ацуши, а Мидорима готов поклясться, что секунду назад он отчётливо слышал нотки ревности в чужом голосе. — Убери её, — вновь повторяет Мурасакибара, чувствуя некое подобие не то раздражения, не то злости. — Ха? С чего бы мне это делать? — баскетболист пытается скрыть усмешку, но получается это у него не очень хорошо. Мидорима снова утыкается в текст, а Мурасакибара уже чуть ли не хнычет: — Мидо-чин, убери её. Убе-ери-и~, — и снова трётся лбом о шею фанатика. — Прекрати, ты ведёшь себя как ребёнок. — Мидо-чин… — Ацуши несильно кусает возлюбленного за нежную кожу на шее и тут же зацеловывает укус. Мидорима тихо охает, но быстро отмахивается, уворачиваясь от дальнейших поцелуев. — Хватит, ты мешаешь. Грубый тон заставляет Ацуши прекратить сейчас же, и он даже отодвигается, облокачиваясь на перила. Мидорима только бьёт себя мысленно по лбу и понимает — переборщил. Однако в голову тут же лезет новая мысль: «Сам напросился», но Шинтаро быстро отгоняет её прочь. В любое другое время он бы не обратил на это внимание, но сейчас оправдание почему-то кажется ему так себе, а угнетающая тишина стремительно отбивает всё последующее желание читать и дальше. — Эй… — несмело начинает он. — Ты прости, мне стоило говорить… так. — Всё в порядке, — слишком быстро отвечает Мурасакибара, и Мидорима понимает — ни черта не в порядке. — Я не со зла, — снова бормочет фанатик, стараясь подбирать слова настолько осторожно, насколько это вообще возможно. Шинтаро даже откладывает книгу в сторону, ведь знает как никто другой: не уступить этому ребёнку — себе дороже. Мурасакибара, что до этого довольно пристально наблюдал за всеми действиями Шинтаро, отрывается от перил нарочито медленно, будто бы специально мучая фанатика, и аккуратно прислоняется грудью к его спине, вскоре и вовсе наваливаясь на Мидориму чуть ли не всем телом. Укладывает голову у него на плече и, приобнимая за талию, довольно прикрывает глаза. — Ты тяжёлый, — как бы между делом замечает Мидорима. Ацуши мычит в ответ что-то нечленораздельное и притягивает юношу ещё чуть ближе к себе, а Шинтаро только с облегчением выдыхает. Однако уже в следующую секунду буквально давится воздухом. — Что ты… делаешь?.. — с трудом произносит Мидорима, чувствуя, как большая горячая ладонь Ацуши, соскользнувшая с его талии на пах, приятно мнёт немного возбуждённую от недавних поцелуев-укусов плоть через не сильно плотную ткань. — Тс-с-с, Мидо-чин… Тихо, — шепчет Мурасакибара, расстёгивая сначала ремень Мидоримы, а затем и ширинку его брюк. Запускает руку под нижнее бельё, обхватывает полувставший член Шинтаро, еле ощутимо массируя, и вновь припадает губами к чужой шее. Мидорима, точно в первый раз, вновь пытается отстраниться, но тут же прекращает все свои попытки выбраться, стоит Ацуши провести языком по ушной раковине и в следующий миг весьма ощутимо прикусить чувствительную мочку. Шинтаро невольно дёргается и шипит. Шипит от невыносимо-сладостной боли, закусывая губу, но в итоге сдаётся, отдаваясь во власть приятных и желанных прикосновений Мурасакибары. Низ живота скручивает в приятной истоме, а в паху уже давно ноет от болезненного возбуждения. Мурасакибара словно издевается над ним, словно мстит ему за случившееся совсем недавно. Одной рукой водит по изнывающей плоти слишком, слишком медленно, второй же исследует тело под пиджаком и рубашкой чересчур тщательно, надавливая на особо чувствительные участки, да так умело, что у Шинтаро перед глазами чуть ли не искры сверкают. Вот так вот, фырчит Ацуши, у Шинтаро там фейерверки, понимаешь ли, взрываются, а он себя чуть ли не из последних сил сдерживает, лишь бы не завалить его прямо здесь и сейчас, лишь бы не отыметь его в какой-нибудь развратно-пошлой позе прямо на этом пыльном, еле тёплом бетоне, лишь бы… Мурасакибара утробно рычит и рывком разворачивает фанатика лицом к себе, устраивая его ноги поверх своих, придвигаясь к нему совсем вплотную, так, чтобы пахом касаться паха Мидоримы. В глазах нещадно рябит от яркого солнечного света и острого возбуждения; мысли путаются, разбегаются. Глубокий вдох и выдох, вдох и выдох… Правильно, он не должен терять голову. Их и так однажды чуть не поймали по его вине (Мидорима тогда сказал, что отныне секс в школе — табу). Сегодня они обойдутся лишь дрочкой, а уж когда доберутся до дома… Мурасакибара встряхивает головой, отгоняя так искушающие сейчас фантазии. Он смотрит в поддёрнутые дымкой зелёные глаза и чуть склоняется над их обладателем, мягко целуя того в губы. Поцелуй выходит на удивление нежным и неторопливым, отчасти даже трепетным. Лизнув напоследок чужие чуть припухшие губы, Ацуши спешно расстёгивает молнию на своих штанах. Руки у него трясутся, а потому ничего не выходит. — Не спеши, — негромко бросает Шинтаро и тянет ладони к ширинке Мурасакибары, в одно мгновение помогая с ней разобраться. Фанатик неспешно оттягивает резинку чужих трусов и слегка подрагивающей рукой аккуратно обхватывает налитый кровью член, тут же делая пару резких движений. Мурасакибара с глухим стоном сгибается над Шинтаро, полностью облокачиваясь на него, снова умещая свою голову у него на плече, обжигая его шею судорожным горячим дыханием. Рукой тянется к члену Мидоримы, грубо обхватывает и начинает надрачивать в такт его же движениям. Замечает стекающую капельку пота с шеи любовника и просто не может не слизнуть. Языком ведёт от впадинки над ключицей, поднимаясь всё выше, по пути несильно прикусывая пульсирующую венку, и останавливается возле уха. Придвигает Шинтаро к себе до конца, накрывает его ладонь своей, заставляя обхватить их горячие, возбуждённые органы вместе и чуть сильнее, быстрее двигать рукой вверх-вниз. Губами в это время Ацуши обхватывает мочку Шинтаро, слегка посасывая её, чем выбивает из него сдавленный стон, но на этом не останавливается. Наоборот, только больше распаляется и юркает языком сначала за ухо Мидоримы, облизывая чувствительный участок от мочки до самого виска, а затем в ушную раковину, вылизывая каждый миллиметр солоноватой от пота кожи. Мидорима заходится судорожным стоном, сжимая ладонью их напряжённые, требующие разрядки органы сильнее обычного, и Мурасакибара хрипит, чувствуя, что оргазм совсем близко. Баскетболист начинает надрачивать чуть быстрее и кончает почти что одновременно с любовником. А приходя в себя, понимает, что мало. Этого ему чертовски мало — хочется чувствовать друг друга, ощущать прикосновения и касаться самому такого восхитительно-желанного тела. Ацуши поднимает голову и где-то с минуту смотрит фанатику прямо в глаза, после чего медленно тянется к его лбу и едва касается его губами. — Мидо-чин, — тихо зовёт он, наблюдая, как тот всё ещё пытается привести дыхание в норму, — давай уйдём с уроков? Шинтаро, казалось бы, даже удивляется такой просьбе, взирая на Ацуши с лёгким недоумением, но уже через секунду утвердительно кивает. — Только приду в себя немного, — тут же добавляет он и глубоко вздыхает. А Ацуши просто обнимает его в ответ. Молча, без лишних слов, и умиротворённо прикрывает глаза, довольствуясь в этот момент и такой близостью между ними.