#Брюллов | Explore Tumblr posts and blogs

goshminherz · 5 months ago

Text

Как же все это сохранилось? Кто эти люди, вынесшие всю тяжесть военного пожара? Они передали нам ценности неслыханного достоинства – Эрмитажа, Русского музея, Третьяковской галереи, десятков российских музеев, сотни тысяч драгоценных вещей, явлений искусства, сохранив их в 1941 – 1943 годах. Они – цвет народа, имена их известны, но ничего нам не скажут, потому что особенно их не превозносили, памятников им не ставили, делали люди свое дело – и делали.

В самые темные времена, когда кажется, что всё распадается, риски беспредельны, и никому не известно, что будет с ним и его семьей, они стали хранителями культуры. Когда заходишь в музей, в библиотеку, в старинный храм, нас повсюду сопровождают их тени, каждая спасенная картина, книга, икона – это их решения, их риски, их страдания в самый смертный народный час.

Как в 1941 году увезти за почти две тысячи километров в Пермь, по дорогам военного времени Брюллова? «Последний день Помпеи» (4,5 х 6,5 кв. метров)? Или Бруни, «Медного змия» (5,7 х 8,5 кв. метров)? Как это сделать с полотнами 100-летней давности, в которых дорог каждый квадратный сантиметр?

«Огромные холсты, в 20, 40, 60 квадратных метров каждый, следовало осторожно накатать, без единой морщинки, без малейшего повреждения… красочного слоя, на специальные валы» (П. Балтун, «Русский музей – эвакуация, блокада, восстановление). Валы – это деревянные катушки, обшитые искусственной замшей, длиной до 10 метров, диаметром от 0,6 до 1,2 метра. На них накатывалось несколько картин, между ними плотная бумага. Затем валы пеленали в чистые холсты, дальше их втаскивали в деревянные ящики (тоже – «огромные»), и вперед – на железнодорожные платформы (в вагоны не войдут!). На платформах – укутать, как младенцев, брезентом. А дальше медлительное путешествие на поездах, на баржах, под открытым военным небом, когда может произойти все, что угодно.

Брюллов или Бруни в Русском музее сегодня, сейчас, спокойные, яркие, умиротворенные – это чудо. Это - мера испытаний сотен людей, через которых они прошли. Воистину в голоде и холоде – ибо картины еще нужно было сохранить, не сжечь, не обвалить, не дать замерзнуть, не залить, и делать это годами. И где только не делать – в местных музеях, в храмах (их отдавали под хранилища), в клубах и мастерских – лишь бы было просторно и сухо. В Ипатьевском доме, ставшем Антирелигиозным музеем, на площади «Народной мести» (сегодня – Вознесенской) хранили ящики с коллекциями Эрмитажа, вывезенные в Свердловск, нынче Екатеринбург.

Ящики, тысячи ящиков. В каждом ящике от 20 до 60 картин. Из Русского музея – 7,5 тысяч картин. А что Эрмитаж? «Всюду, километр за километром, висели пустые рамы и багеты» («Спасти и сохранить. Эвакуация Государственного Эрмитажа на Урал»). 10 тысяч колец с драгоценными камнями из Особой кладовой Эрмитажа! И это только кольца! Пер��ым эшелоном из Эрмитажа были увезены полмиллиона вещей – 1118 «тяжелых ящиков, размещенных в 22 четырехосных вагонах» (С. Варшавский, Б. Рест. «Подвиг Эрмитажа»). Вторым эшелоном – более семисот тысяч вещей. Из пригородных дворцов – музеев Ленинграда эвакуировали 40,8 тысяч музейных предметов. Счастье? Но это - четверть их количества (Ю. Кантор, «Невидимый фронт. Музеи России в 1941 – 1945 гг.»).

Что крупнее – уходило в землю. «Анну Иоанновну с арапчонком» Б. Растрелли, огромное бронзовое создание, смазали тавотом, упаковали в рубероид и зарыли в землю. Сверху – цветочная клумба, чтобы никому и в голову не пришло, что там, внизу, лежит императрица (П. Балтун). Сегодня она, в сияющей бронзе, встречает нас в Русском музее.

Многотонный «Памятник Александру III» П. Трубецкого - грузный, обильный, конь – тяжеловес – для него вырыли котлован, пригнали две баржи с песком, засыпали, над холмом накатили бревен, утрамбовали землей, и сверху еще засеяли овсом. В 1941 г. в императора попала фугасная бомба. Но добраться до него не смогла, и сегодня он снова на коне – у Мраморного дворца в Петербурге (П. Балтун).

Раку Александра Невского из Эрмитажа, в полторы тонны серебра, не смог вместить ни один вагон. Ее везли на платформе, под брезентами. В Свердловске проламывали стену художественной галереи – иначе не втащить. Мраморного Вольтера, врага церкви (его изваял Гудон для Екатерины Великой), спасали – вот уж грех - в польском костеле в Свердловске. Сегодня и Александр Невский, и Вольтер с нами – в Петербурге, без единого следа испытаний («Спасти и сохранить»).

Бог с ними, с титанами! Самое главное – люди, спасители, драгоценные имена. Хранители культуры в самые черные времена. Их сотни, по меньшей мере. «5 августа 1943 г. Страшный день. Два тяжелых снаряда попали в музей… Пыль, известка, битое стекло, запах пороха. В главном здании – в библиотеке и академическом зале – хаос из обломков кирпича, сломанных рам и мрамора. Все еще стреляют. Руки дрожат… И снова бьют и бьют. Совсем близко». Это – из дневника Георгия Лебедева. Он остался в Ленинграде, заместителем директора ��усского музея. «25 сентября 1943 г. Сегодня – час назад – на территорию музея упало шесть снарядов… Пишу спустя час. В музей попало еще шесть снарядов». 25 января 1943 г. Павел Губчевский, один из хранителей Эрмитажа: «Сброшенная «юнкерсом» фугасная бомба весом в тонну разорвалась на Дворцовой площади, Зимний дворец, его колоссальное здание, фантастическое по плотности массива, колыхнулось, как утлый челн в бурном море. Чудовищную силу взрывной волны приняли на себя все эрмитажные здания» (С. Варшавский, Б. Рест).

Хранители умирали, погибали от голода, от обстрелов. Уходили прямо в музеях, среди своих, среди вещей, которые так свято хранили. Русский музей, Георгий Лебедев: «Помню, зимой 1941—1942 года я выдавал доски на гробы для умерших сотрудников музея. Но скоро досок не стало—запасы иссякли». В январе 1942 г. «доски кончились… гробов в Эрмитаже уже не делали и для своих сотрудников. Друзья и товарищи умирали, а у оставшихся в живых не было сил отвезти их на кладбище» ((С. Варшавский, Б. Рест).

Не было сил, но были желания, были долг и ответственность. Были книги и дневники, которые писались именно в войну, потому что нельзя молчать. «Неодушевленные предметы живут, они вовсе не являются раз навсегда неподвижными». Это запись из книги «Консервация и реставрация музейных ценностей» Мстислава Фармаковского. Она издана в 1947 году. Написана в блокаду, в Русском музее, в Ленинграде, рядом с гибелью. «Передать в виде систематического руководства то, что с большим трудом было приобретено автором за 50 лет работы… вот, что автор считает долгом своей жизни, своим наиболее правильным отчетом за 50 лет, в котором за каждым словом стоит упорный труд».

Низкий поклон ему. Нижайший – всем Хранителям. Память, поклон каждому имени. И еще – наш долг, наша обязанность. В другом времени, в других обстоятельствах, среди других людей хранить идеи, вещи, опыт, тексты, книги – удерживать всю сложность общества. Всё наследие. Простота и беспамятство грозят разрушением. Никогда не упрощаться, ничто не прекращать, не отсекать намертво – хранить и создавать.

Яков Миркин

0 notes