stinterly

[stinterly]

полу-pt, Сомнения

Раз. Улыбка на всё лицо, милое личико. Персиковое платьишко плюс два хвостика. Туда-сюда, туда-сюда. На документе фотография: натянутая улыбка, ровные-ровные волосы. На документе чужое имя: Кизаши Осато, в графе отец. Заметка: Класс C Заметка: очень мало чакры. Смятый лист подхватывает ветерок. Слезки приятно холодят. Милое личико — уже не милое. Худшая. Слабая. Неудачница. Слова оживают и летят в спину — ножами. Жизнь — не фабрика по исполнению желаний. Два. Ауд��тория №2. Улыбка на всё лицо, милое личико. Персиковое платьишко плюс два хвостика. Туда-сюда, туда-сюда. Давай переиграем. Вдох. Дверь открыта. Взгляды направлены на неё. Её — на пустующие парты. Открытое окно, фиолетовая папка. Мужчина перегораживает обзор. Втянуть носом воздух, почувствовать запах перегара. Замереть. — Сакура? Зеленые глаза смотрят пристально, не отрываясь. Отдаёт папку. Садится у окна. Солнечный свет на щеке. Сакура упирается взглядом в доску. Девчонка справа — острые косточки запястий, ручка в расслабленных пальцах, окаменевшее лицо — упирается взглядом в блекло-красный пенал. Какой-то мальчишка дергает её за рыжие косички. Сакура иронично усмехается — потом этот же пацан и будет девочку задирать. За ней сидит девчонка. У той фиалковые волосы, усталый взгляд и одинокий карандаш, лежащий на парте. От неё несет фиалками. Мужчина что-то нудно говорит. Сакура даже не слушает. В спину ей тычут карандаш. Учитель — тридцатник с хвостиком, чунинский жилет, потертые штанцы и неприятно громкий голос — снова делает глубокомысленную паузу. Сакуре кажется, что еще немного таких глубокомысленных пауз, и она заорет. Сакура наблюдает за стрелкой часов. Стрелка движется медленно-медленно, словно в замедленной съемке. Сакура почти спит с открытыми глазами, когда внезапно дети в комнате подрываются. Учитель выдыхает (и Сакура тоже), уходит. Дети бегут речным потоком — и Сакура остается одна. Щелк. Оборачивается. Ярко-желтая папка падает на пол. И в тишине опустевшей комнаты — звучит, как битое стекло. Сакура знает звук, когда стекло разбивается [мамин друг похож на ураган, его глаза темнеют, а рожа искажается звериными чертами, он разбивает оконное стекло, мама плачет и бьёт по роже] Три. Сакура идет по классу, подобно кошке. Шагов не слышно. Девочка с рыжими косичками Сакуру не замечает. Девочка с рыжими косичками привыкла уходить последней. Девочка с рыжими косичками всегда ревет одна. Мягко гладит волосы девочки- ее испуганный вскрик прорезает комнату. У розоволосой девочки напротив лицо каменное, ленточки сп��дают. Волосы не ровны и явно не умело подстрижены ножом. Рыжеволосая широко раскрывает глаза (такие ярко-голубые, думает Сакура). Тут же едва отодвигается. — Что, боишься навлечь беду? Лицо словно обожгло огнем. Её волосы, как шрамы на лице. Её голос такой звонкий. — Помоги, — она шепчет, не боясь заглянуть в глаза. У Сакуры мигом — все чувства на лицо. Сакура просто отдаёт девочке ярко-желтую папку. И берет за руку. Плевать. Если начнется снова, она будет готова. (нет) Четыре.

[stinterly]

полу-pt, Сомнения

Смерть должна была быть абсолютной. Смерть должна была быть неизменной. Смерть должна была быть окончательной. У нее не было представления о том, что произойдет, когда ее время закончится. Но это не так, и снова дышала, сжимаемая объятиями незнакомца. У нее не было выбора, кроме как довериться этому чувству. Отдать свое благополучие в чужие руки — мягкие и нежные. Проклинать. Наполнять душу ненавистью. О, ужасно, жить в теле — снова — и ничего не контролировать.

[stinterly]

полу-pt, Сомнения

Впервые открыв глаза после долгого ожидания, первое, что она поняла — ее разрезанный живот больше не болел; второе — тело не поддавалось контролю. Она не могла чувствовать собственное тело— и разум знал, что тело валялось на полу, теряя кровь. Пальцы онемели, а взгляд уходил от потолка к стене — каким-то образом она встала, и каким-то образом она этого даже не почувствовала — и теперь, смотря на свои ноги, она замерла; они лежали на полу, повернутые под неестественным углом. Привычное ощущение холодных твердых досок сменилось ощущением ходьбы по воздуху. Непривычная легкость движений поразила сознание, будто освободили из под цепей и кандалов. 

Маленькими шажками она ходила по комнате, сбивая дыхание каждый раз, когда натыкалась на себя. Мертвую. Убитую. Окровавленную. 

Попытка коснуться— рука прошла сквозь лицо. Будто создана из воздуха, будто она и есть и воздух. Собственные глаза были широко раскрыты и неподвижны, наполненный кровью рот- скр скр скр хищные глаза смотрели внутрь. огибали деревянные стены с отвратительным чавканьем. -лужа над головой лишь росла. Синие губы и бледное тело. Кровь смешивалась с лиловой скверной. Страшное осознание пришло: она мертва. и мертва лишь по вине брата, который убил её. Разум паниковал, снова и снова отматывая пленку событий. Она бежала через лес, и в сумерках деревья ей казались скрюченными монстрами. Лиловое дыхание вечера отравляло дорогу. Страшная тьма шла за ней, окрашивая всё кругом оранжево-фиолетовым. Уже виднелся дом — хотя святилища Виины уже не кажутся такими святыми, как раньше, но с наступлением ночи они становятся безопасным местом, где можно укрыться. С надеждой, девушка ринулась вперед сильнее. Видение размывалось в памяти, оседая лишь уродливыми руками, которые тянулись к самому светлому. Она бежала с надеждой, что родители еще живы. Но удача Виины отвернулась от неё — там был брат. Его сгорбленная фигура разрывала плоть родителей и пожирала ее. Отвратительный запах гнили заполонил разум, кружа голову. Их кровь лилась к ней. На теле ее брата уродливыми цветками цвели ярко алые зрачки. Алая плоть росла, становясь чудовищем. Она оттолкнула монстра, слезы лились потоком. — Ты убил их! Почему? — она кричала пронзительно громко. Его рык был ей ответом. Теперь уродливо-алые длинные руки тянулись к ней. И тьма тоже тянула свои нити. Бежать. Бежать. Спасаться. И никто не слышал её истошных криков. Уродливо-алые длинные руки разрезали живот своими когтями, душили горло. И кровь брызнула во все стороны, а тьма окрасила её последние секунды существования оранжево-фиолетовым, отражаясь в его багровых глазах.

                                                    ***

И теперь ей оставалось лишь наблюдать, как за спиной чудовища выросли крылья и как он упорхнул в небеса. Упавшее перо служило ей напоминанием.

Как.

Все было кончено.

Все были мертвы.

Он улетел, а она стояла одна среди трупов.

Но это было только начало её трагедии и трагедий тех, кто придет после нее.

[stinterly]

полу-pt, Сомнения

Сакура просыпается глубокой ночью. Прохладный ветерок от приоткрытого окна приятно охлаждает. Едва слышное сопение ночная тишь позволяет услышать отчетливо. На соседней койке лежит, свернувшись Учиха Саске. Его волосы растрепаны по подушке, а одеяло свисает на пол. Он хрипит, и Сакуре кажется, что умирает. Кошмары заставляют его тело в порывах слишком быстро двигаться. Сакура испугано озирается, в сознании наотмашь стоит — монстрообразные руки, душащие её. Она считает до десяти и внедряет мысль, что это просто плохой сон.

[stinterly]

Сомнения, pt.

Когда она открывает глаза — резкое, мучительное мгновение прихода в сознание, сердце колотится, а конечности почти не двигаются— в нос ударяет запах медикаментов и хлорки. Медленно повертев головой, в её разуме всё проясняется: кто-то сменил одежду на свободную, а учитывая, насколько лучше она пахнет, возможно даже помог помыть. 

Пальцы тянутся вверх к ключицам, движимые любопытством, однако, их останавливают. И мгновенно, до мерзкого стука в голове, девочка глядит налево — приподнявшись над стулом, стоит Джиро-сан. 

— Я не собирался потревожить тебя. Ирьенин-сан пообещал снять с меня кожу, если ты повредишь швы. Скоро будет повторный осмотр. 

 Девочка ��пускает руку, положив ее также, как она и лежала раньше, вдоль тела. Он слабо улыбается, и мягко гладит по волосам. 

 — Все будет хорошо. Не переживай. 

 — А я не переживаю... просто, — она рассеянно осматривает палату, избегая взгляда Джиро-сана, будто по одним глазам он поймет все то, что она упорно пытается скрыть. — До смерти устала. 

 У неё на лице вмиг разрастается — гематомой— удрученное состояние. И так некстати попавшиеся на глаза ненавистные ирисы, заботливо подаренные, заставляют сжать кулаки. Почти рефлекторно. До скрежета в зубах, почти не вырвавшегося смешка — от ироничности происходящего. И опухоль оседает на её губах, как океан полыни, невозможно горький. А тревожные мысли не дают вздохнуть спокойно. 

 В голове стук нарастает, маршем, оглушая. Нарастает до боли. Слезы брызжут из глаз — затмевают. 

 Девочка ничего не понимает, паника накрыла ее, словно пленкой. Лишь чувствует чьи-то прикосновения, и уплывает.

                                                      ***

—...кура, — зовет голос, и она его еле слышит. Впечатление, что залили ведро воды в уши. Какими-то усилиями, она прогоняет это состояние — глаза широко раскрываются — и туманные очертания женщины хватают за костлявые плечи. 

 Туман спадает, и для девочки в эту секунду нет ничего важнее страха и боли. Лицо Мебуки прямо напротив лица девочки, она не улыбается, лишь пристально смотрит. Что-то ищет. 

 — Сакура, — и звук от женщины (голосом "это" она назвать не может) расплывается сладкой усладой. — Прости, что не пришла раньше. 

 Мебуки читает проходящие на лице дочери эмоции: глупая надежда, недоверие. Женщина мягко целует лоб, цветущая губная опухоль окрашивает его пурпурным. 

 — Что произошло? Скажи мне, — мягкие черты искажаются. — Скажи. 

Скажи. Скажи. Скажи 

Голос тонет во внутренних звуках.

скр скр скр скр скр скр

Это пытка, не смотреть в зеленые глаза — они у них одни на двоих — по ним она все поймет. Пурпур лопается с гнилью — и алые губы несут капли лжи. 

Мебуки заботливо поправляет подушки. 

Уходит, уходит, уходит. 

 И Сакура выдыхает с облегчением. Долго и пристально рассматривает свои руки, перебинтованное вы��ихнутое запястье. Их безобразие не сравнить с синяками и мозолями, сбитыми коленками. 

Кривит мрачные рожи в зеркале, висящем напротив. Осматривает крохотную палату: календарь, зеркало, прикроватную тумбочку с теми же ирисами — закатные лучи падают ей на щеку, согревая. 

Она ничего замечает, разумом далеко внутри себя. В памяти стоит одно: фиалковые волосы, тонкие щиколотки — их бы сдавить, да тело замерло в приторной слабости. Эти тонкие, тонкие руки она ненавидит, эти выпирающие колени с синяками, эти розовые волосы. Свой страх перед красным — в детской песочнице песок, и красное смешивается с розовым, рука в крови с розовыми волосками. 

 У Сакуры на плечах растет гнилой пурпур. В закатном свете черное расцветает алым цветком мангекё.

                                                          ***

В закатном свете девочка в цветочном фартуке убирает в коробку безнадежно испорченные фиалки. 

Она снимает цветочный фартук и оставляет на вешалке. 

За целую неделю магазинного заточения запах цветов ей настолько приелся, что хотелось бежать без оглядки. А колокольчик на двери, с этим писклявым звуком так раздражал, что снился в кошмарах. 

Наступали сумерки, и незаметно весь народ куда-то испарился. 

Ино сгребает последние испорченные лепестки и кидает в глиняный горшок. Закрывает цветочный магазинчик и поглубже вдыхает вечерний воздух, почему-то отдающий мятной прохладой. Вдали постукивают цикады, а на востоке слабо виднеется полная луна. Ино идет по дорожке, напевая знакомый песенный мотив — возвращаться домой совсем не хочется. Дома будет мама, от усталости заснувшая на светло-зеленом диване, — и остывшие лепешки, которые уже давно стали признаком одинокого ужина — и не будет отца, раньше заботливо укладывающего спать, с улыбкой на серьезном лице только ей одной. 

А летние ночи теплые. И она подрывается, убегая к реке. Река журчит и этот звук — услада. Старый деревянный причал негромко скрипит, цикады трещат совсем близко. 

Ноги опускаются в прохладную воду и это бодрит, заставляет кожу покрыться мурашками. Река полна жизни и чувства покоя. 

Девочка прикрывает глаза. По щекам слезы — и в мыслях блуждают слова Рико-тян о том, какая она слабачка, жалкая калека, насколько тоненькая, что даже совсем ребенок точно сильнее. 

Ну какой из неё сильный ��индзя, смеётся над собой Ино, в лучшем случае, медик. А сила бывает не только физическая. Это-то она точно знает — та же Сакура ей пример. По щекам слезы — и больше не больно. Сродни свободе. 

 Она открывает глаза, и смотрит на блестящую в свете луны реку. Смотрит и вдаль тоже, на деревья старожилы, склонившие ветви, снисходительно смотрящих на Коноху уже которые года. 

Громко скрипят доски старого причала, и рядом с шумом плюхается уставший Учиха. У него широкая улыбка на всё лицо, и кажется, он совсем её не заметил. Ино следит за его взглядом — он смотрит на реку. И наверное, она впервые за долгое время их знакомства, думает, что могла бы подружиться. 

Она отворачивается. Растирает по щекам слезы. 

— Ино-тян, ты чего ревешь? — ей спину обжёг его взгляд. Она слегка вздрагивает, оборачивается неверяще. 

— От счастья, — и непроизвольно копирует его широкую улыбку.

  Кристально-синий смешивается с пастельно-желтым.