radiotext

[radiotext]

Генри Чинаски против огуречной воды

Предположим, мы откопали Генри Чинаски, а он: “Мне, пожалуйста, пиво, зину и мою механическую Олимпию”. Как объяснить господину с револьвером, что на бумаге печатают только счета за электричество?

Ситуация взведена до щелчка и провернулась барабаном не в пользу слова. Но и среди тысяч плакальщиц, убивающихся по  продуктивности онлайн, где-то в Виллабаджо дол��ны писать тексты длиннее шутки.

Есть и те, кто, разобравшись в темплейте мема, сразу смалодушничает и  побежит менять букву на эмоджи по курсу два смехуёчка минус слог, ведь волатильность продающих текстов поддерживается крепким лайком. Такой себе дух времени с ароматом «Горной свежести» — написано на флаконе китайского освежителя. Пшшшш.

Копнём глубже, под закладки: вот — Керуак упражняется в блокноте, записывая хоббо-хайку, Хармс бросает строчки в окно, слушая, разбилось ли, а Хантер Томпсон набирает тексты Фидзжеральда в поисках собственного стиля и пули — в целом вечеринка делает опасный пивот на каблучках по окуркам.

И вся эта работа над собой сегодня, на фоне воркаута по подписке и огуречной воды, кажется пустой тратой мотивации, сил и денег, отложенных на психотерапевта. Вот был бы у классиков тиндеровский свайп вправо, мы бы (читали, пфф) снимали кино по совершенно другим книжкам.

Вы заметили, что стоит перебрать с огуречной водой, и человек начинает делиться мотивацией. Мотивация — это новая проповедь, вместо алтаря — зеркало в гимнастическом зале, сакральный текст — диета для подписчиков в удобной табличке за $9,99. отныне твоё причастие — три орешка для пидора и, конечно же, кровь Его в стакане ягодного смузи, ведь самый страшный грех — дегидрация. Саундтрек к «Оставайся ты какашкой, протеинчик мешай в кашку» держится дольше всего в ротации радио Ватикан, а само видео с инструкцией получает специальный приз экуменического жюри. Колокол уместился в наручнике, током бьет браслет: для завершения дневной цели, тебе осталось сделать 3722 шага. Замечательно. А куда?

Но слова должны быть как “Бам! Бам! Бам!” — не унимается Буковски, осадком споласкивая донышко пивной бутылки. Зашел, расселся, выдул одну ноль-три, как в сухую землю без бурьяна, сложил пальцы пистолетом и: там-бам-бам! Пытается продырявить всю строку, ведя текст на мушке пальцев.  Одна муха подыграла и упала со светильника замертво.

Хорошо, так что теперь? Задрать лапки, как насекомое с крылышками, которые не пропускают в супер-комфорт? Если на сегодня твой единственный матч — пузырь из гудвайна, если ты опережаешь горизонт событий на пару бокалов, то и сегодня сам Лев Николаевич спуститься на плечико autocorrect-ом, спуститься и поможет написать бывшей, как тебе всё равно.

Конечно, не всё лечится фильтрами и мигающей кареткой. Текст, хорошо бы, напечатать, лучше — прочесть. Но мы дали залпом счетчиком плоских сердец и вынесли красную строку за скобки.

Текст перестал был коллективной ответсвенностью издателя и автора. Гуляет сам по сети, ведомый случайным сквозняком репоста, издатель вымер, а слова теряются, не вписываясь в сториз.

У нас мало времени. Генри Чинаски уже взвёл курок.

Бам-бам-бам.

[radiotext]

Что потом?

А потом я проснулся. Понедельник. Кофе со вкусом одеяла в цветочек, три пересадки до офиса. Открываю дверь, меня встречает дежавю по сценарию сна: Кадышева бросается навстречу, хлопает в ладоши, пока все собираются в полукруг. Как лошади, вешают на шею яркую ленту: “Вот он! Вот он!” — не унимается Кадышева. Подмечаю свою фотографию в рамке у туалета над графиком санитарного контроля, дети сотрудников водят там хоровод и поют песни. Сажают на стул, поднимают за ножки и несут по офису, как кадило, останавливаясь у  каждого угла. Кто-то тянет мне колокол, показывает, что я должен вертеть его над головой, как на последнем звонке. “Почему же последний?” — спрашиваю. “Ты едешь в отпуск!” — визжит Кадышева. “Анталия?!” - “Санаторий Фигуровка!” Ввозят бумажный торт из моих отчетов и оттуда выскакивает директор, вопя: “Сектор приииз — АВ-ТО-МО-БИИИИЛЬ!” И зажимает мне в руке полтинник на убер до дома, но Лада десятка отказывается везти за окружную со словами “пидор!” Спускаюсь в метро. Большая, мягкая женщина, как Родина-Мать, нагрела ладошкой место возле себя. И я благодарно склоняю голову ей на плечо, наблюдая, как со вздохом на её груди вздымается Урал.  Край кокошника нежно перебирает мои волосы и голос в четыре октавы прорезается сквозь дремоту: “Уже почти, Валюша, ещё чуть-чуть, ай-на-на-най” Матрешкин стыд, Кадышева знает мое имя! Звеня бубенцами, по вагону мчит медведь в инвалидной коляске, складывая частушки из историй, как у него сгорел дом, а потом ему поставили такой-то диагноз, и больно тычет ушанкой с копейками. Отдаю полтинник. Открыв дома консервов, плеснул на донышко молдавского. Праздновать рано, но вы же сами видите — все складывается, как нельзя лучше. Меня ждут большие перемены, удача уже топчется у порога и кричит голосами лифтеров: “Вверх! Тяни эту хуйню вверх!” А потом я проснулся. Понедельник. Кофе со вкусом одеяла в цветочек, три пересадки до офиса.

[radiotext]

2046

Электричку Нью Йорк - Кривые Уды подавали на третий ряд мясного павильона. Я в прыжке прикончил пластиковый стакан, уселся к окну и стал ждать приключение. "Трогаемся!" -- крикнула баба Валя за кондуктора, и я облапал себя в поисках билета. Прокомпостировали ухо, кровь почти не бежала, я вдел в ��ырку бейдж с точкой Б и затертой датой прибытия. Первый километр самый тревожный. Ты сидишь, ерзаешь, думаешь, а удобное ли сидение, а выключил ли ты утюг, сделал ли все, что люди делают перед дорогой. И только со второго километра начинается дорога, та настоящая Дорога, когда поступки не успели за поездом, сидение как сидение, а утюга, впрочем, у тебя никогда и не было, оттого Маяковский на принте то улыбается, то хмурится в зависимости от сегодняшней складки. Наступить на горло собственной песне может не только поэт. Такая свобода меня устраивает, мечтал я, отрываясь от мясного рынка и на солнечном ветре прошивая галактику.

*** Не оставаться же и дурачиться в индивидуальность, подставляя хрустящую бровь под чужой лайк. Пусть им достается сердечко одно на всех, одинаковое, в ответ лишь глухой стук полости, подлости и глупости, прости, как если бы ударить в картонный колокол. Уколол дофамином мнимым нину и ну — мину скорчил, отскочив, отделался. Будто все черты человека свелись к форме носа, а две скобочки оберегают пустое, протяжное «о-о», в котором смысла не больше, чем в одном только звуке без буквы. А вы? Вы не согласны. Словно все гласные и согласные брызнули с облысевшей елки, а мишура осталась, ура, ура. На изящных и пустых палках иногда зажигается гирлянда, чтобы напомнить о празднике,  и мотает счетчик копейку, пока ее —чик! — и не вынесут к мусорным бакам во дворе на обоссание котам и пьяницам. Слышу ваше: а сам, а сам-то? Наверное, и то, и это, и ничего.

[radiotext]

Бельмондо

— Все. Игра окончена. — Толик включил Бельмондо версии «Молод, чтобы дуть в папиросы Житан прежде, чем закурить». — Я тебе в сотый раз повторяю, это — туфля…    Толин палец ищет курок на каблуке. — Толя, ты ебанулся? Какой пистолет? — Ааа… — тихонько воет Толя, словно у ребенка забрали зажигалку, а прикурить? Кривляется, сжимает в руке каблук, туфля не заряжена и сверкает лаком. — А ты…    Бутылку я убрал. Сейчас его женщина вернется и станет скверно. Радуйся, Мария, благодати полная и трезвого Анатолия лишенная. — Ну хватит. Может, на балкон выйти? Подышишь. Правда, снова началось кино. — поглядываю в коридор, всё тихо, только кот ждет хозяйку. — Кино, говоришь? — с Толиком приключается душевный надрыв по расписанию, ровно в половину бутылки. — Там все с ровными зубами и латексной суперсилой в твоем кино.(и обидно так протянул и-и-и в ки-и-ино) А я — вот! — “вот” пришлось по центру майки. — Так могут сейчас только в книгах писать. — Как будто ты книжки читаешь. Но пойдем… — Вот так и писать: взял пистолет и вышиб себе мозги.    Взял пистолет и вышиб себе мозги. — Все одно не пистолет это, пойдем, пойдем… — Это книга! — Толя ударил по столу, зазвенели пустые гильзы стаканов и взвизгнула испуганная ложечка. — Взял, значит, пистолет и это (изобразил свои мозги на кухонном шкафчике за собой). Бувшсс! У Толика побежала слюна по подбородку от правдоподобности. — Но вот же ты, сидишь тут, в слюнях, и живой. Пойдем на воздух, мне уже и самому нехорошо. — Пистолет какой есть, а книга настоящая! — размахивает туфлей. — Что за книга без пистолета? В настоящей книге должен быть пистолет! Всё остальное — дело молодых мамочек, которым нельзя волноваться. Или этих… — щелкает пальцами. — Как их… — Пидорасов? — Пидорасов! — хлопает в ладоши и тянется ко мне целоваться вместо спасибо. Было легко угадать.    На балконе молчали. По темной улице ветер носил листья, горели три фонаря и круглосуточный магазин. У берёзы, сгорбившись, срала собака. — Нет у нас пистолета, Толя. — Гав! Гав! — стреляет собака в тень на тротуаре.    Толик хватается за сердце.

FIN

[radiotext]

Птички

В зоне комфорта, где каплет ��рыша, дырку сперва пытаются закурить ароматическими свечами и собственным достоинством.

Посмотрите налево: менеджер средней фаланги в мягком боке сетапа для созвонов мотивирует выпилиться через скуку. Посмотрите направо: единственный клоун в цирке прыгает феечкой и сыплет пережеванными идеями, выдавая пыль за амбиции. Посмотрите вперёд: вам загорелся зеленый, но в никуда. Спринкл-спринкл, скачет феечка Динь-Динь по филиалу Нетландии, такому же сказочному, как и олень с кликером.

Зря я курил.

Знал бы, что устроят смотр, стрельбы хуями и совещание, я б сделал тяг на пару стори-поинтов меньше. Теперь только деплоить с ноги и хватать веками воздух. Ух!

Шеф заходил по комнате, комната заходила по кругу, проектор показывал графики, таблицы и много белого пятна на стене. Пока всё понятно. Задрал голову, чтобы ухватится затылком за диван, комната входила в стратосферу.

Пошла история про успех, про непорочное зачатие фаундера, божественный указывающий перст в его жопе и фортисимо корпоративного молебна. Когда стала видна головка и прибыль, я клянусь, кто-то крикнул: Аминь! Прижал вспотевшую ладошку к сердцу и хотел было встать, но подвели ноги. Феечка на носочках от возбуждения как раз добиралась к финалу, где она побеждает пространство, время и здравый рассудок.

Будущее нас ждало прекрасное, особенно оленя с кликером. Когда всем раздали задач на следующую жизнь, а мне пизды, пора было уходить. Ми каса эс ту каса и прочий аджайл, теперь водички бы.

Не успел в коридоре отдать честь, приложив средний к скафандру, а феечка уже растеклась метастазами по корпоративному чату и просила фидбек за слайды. Отправлю дикпик на пятерочку позже, а пока ковры не шевелились и воняли пылью, сполз лифт. Стыковка! Развез всех по этажам, сам пошел на посадку до конечной. Билета так никто и не спросил.

Прошло два часа, меня отпускало. Во рту было насрато духом предпринимательства. Птички пели: увольняйся!

[radiotext]

Радио на живца

Так было хорошо, что хотелось будить бомжа. Солнце сахарилось лучами. В утреннем парке таяла тишина и толстуха. Вдалеке скрипела скамейка. Голуби срали мимо. Дворник нес листву в ловко подмеченной котом мешковине. Из кармана старухи торчит удочка антенны и радио ловит волны на живца: “По факту диареи возбуждено уголовное дело, а Наташенька нет и плачет… Котлета по-киевски взяла на себя ответственность за теракт… В зоопарке родила уборщица… Новорожденную макаку назвали Андреем Ивановичем… Она уже ездит на Лексусе и говорит первое слово «бля»…”

Шарк-шарк-шарк.

— Скрип-скрип-скрип. — завелась толстуха на дальней лавочке, ерзая по чужим, обескровленным коленям.

Поравнялся с ними, и она, как настоящая леди, ушла освежиться в кусты с моим воздушным поцелуем за ниточку. Подкинул мелочь в пакет Boss, к колготкам и двум пустым Славутичам:

— За счастливый конец!

Так было хорошо, что хотелось будить бомжа. Весело и задорно. Как-будто снова летние каникулы! Правда, Колян? Ну скажи что-нибудь, тебя люди читают. Вставай уже, улыбнись и выплюнь лист.