#Плеяды

[rick-comics]

Совсем забыл поделиться с вами своими новыми фотками ночного неба! В сентябре сделал.

До сих пор в восторге от своего iPhone 12 Pro 😍

RAW, 30 сек, обработано в Lightroom

[ivanbezuglov]

Звёздное скопление #M45 #Плеяды на небе можно видеть примерно в зените в вечернее время в зимний период. Выглядит в виде маленького ковшика из семи звёзд. В бинокль или телескоп можно увидеть, что звёзд там намного больше, а также видны облака газа, из которого сейчас формируются новые звёзды. Это мои первые шаги в #астрофото прошу сильно не пинать) Серия из 60 снимков по 1 секунде собрана в #Siril обработана в #GIMP #astrophoto #fujifilm #xt1 #nightsky #longexposure (at Nakhodka) https://www.instagram.com/p/CoYIMQIsnA-/?igshid=NGJjMDIxMWI=

[lisystrata]

Abramov's booklet on Conrad Veidt

I have already done this material in the Veidt Facebook community, and I will probably do the same here. This is a small russian-language booklet from a hundred years ago, dedicated to Conrad. Spreading the screenshots, I will supply each of them with a translation into english. I hope this is at least clear. You can notice a very funny imprint of the Soviet era in this text. The author of this critical review, as they say, praised the Conrad so that it looks like a curse.

Из всех фигур немецкого экрана — одна особенно резко возникает перед глазами. Из всех явлений актерской талантливости она требует ��собенно тщательного диагноза.

Конрад Фейдт.

Тонкая и высокая фигура. Величаво-спокойная изысканность позы. Подчеркнуто-музыкальная гибкость движений. Пластичность со всеми оттенками замаскированного кокетства. Мягкая, но хищная, почти кошачья грация. В этой фигуре больше всего поражают лицо и руки. Огромный, высокий лоб мудреца страдальчески сжимается впалыми висками мученика. Виски набухают темными венами. И вы неуловимо ощущаете, как тяжело и страшно работает вспыхивающая в холодных, безжалостных глазах такая же, не знающая жалости, мысль.

------------------

Of all the figures on the German screen, one appears most sharply before one's eyes. Of all the manifestations of acting talent, it requires a particularly careful diagnosis.

Conrad Veidt.

Slim and tall figure. Majestically calm sophistication of the pose. Emphasized musical flexibility of movements. Plasticity with all shades of disguised coquetry. Soft, but predatory, almost feline grace.

In this figure, the face and hands are most striking. The huge, high forehead of the sage is painfully compressed by the sunken temples of the martyr. Whiskey swells with dark veins. And you imperceptibly feel how hard and terribly the same thought flashing in cold, ruthless eyes, which does not know pity, works.

Эти глаза как будто бы всё видели и всё узнали. В них нет ни радости, ни смелости, ни дерзаний. Они холодны и мертвы. Так смотрели, вероятно, глаза вымирающих цивилизаций. Так смотрят и осколки современного человечества, не верящие ни в прошлое, ни в будущее и ничего не знающие, кроме пресыщения.

У Конрада Фейдта играют больше всего губы. Эти губы работают с тончайшим техническим мастерством. Они дают все переливы настроения, все оттенки страдания и жестокости. Кривая, тонкая, почти змеиная улыбка Фейдта живет на этом лице своей самостоятельной жизнью, создавая порой почти незабываемую трагическую маску. И эта улыбка дает тон, резкий, чеканный тон всему лицу. Она оживляет рисунок, кладет отпечаток на все образы Фейдта. Она окрашивает все контуры его ролей.

Улыбка и руки. В этом — весь облик Фейдта. Руки, запоминающиеся больше всего, больше сюжета, больше названия картины. Тонкие, изящные, почти изысканные руки пианиста. В этих руках какой-то неуловимый излом хищности, жестокости, злорадства. Породистые руки аристократа могут внезапно стать руками душителя. В них тоже своя своеобразная и самостоятельная жизнь. И эти руки дают порой такие тончайшие оттенки переживаний, что всё остальное кажется лишней и ненужной деталью.

Кто же не знает этой фигуры? Кому не знакомо имя, популярность которого блестяще конкурирует с плеядой имен от Фербенкса до Валентино? Кому неизвестен образ раджи Эшнапура, мистически-жуткий абрис Сомнамбулы или болезненно-хищная, жестокая маска Борджиа?

От блестящих экранов на Фридрихштрассе до убогих полотнищ чухломских «иллюзионов» так часто возникало лицо, в котором, казалось, застыли все черты декаданса, в котором скрестились все пути человеческой дегенерации.

Фейдт пришел в кино из театра. Он из той плеяды театральных актеров, которые почувствовали кино не параллельной, а основной стихией. Театр стал параллелью.

Судя по отзывам н��мецкой прессы, Фейдт в кино во много раз сильнее, ярче, убедительнее Фейдта в театре.

Но и в театре Фейдт оказался в рядах пожинателей успеха и славы. Он еще у Рейнгарта был сразу замечен, когда выступал на вторых, почти случайных, эпизодических ролях. О нем часто говорили больше, чем о первых актерах.

Но Фейдт в театре — это только дополнение к Фейдту в кино. В кино он вырастает в проблему. В проблему искусства декаданса, искусства умирающей цивилизации. Он — самое острое ее проявление. Ее наиболее могучая и яркая манифестация.

Мы знаем Фейдта довольно хорошо. Мы просмотрели уже значительное количество его картин. Среди них много сравнительно слабых, но ряд и поистине блестящих, чеканно и талантливо сделанных ролей. Таковы: Сомнамбула («Кабинет доктора Калигари»), раджа Эшнапура («Индийская гробница»), Лорд Нельсон («Леди Гамильтон»), Чезаре Борджиа («Лукреция Борджиа»), О’Коннор («Ужас»), и более слабые, менее удачные роли: Христиан фон Шафф («Жемчуг, кровь и слезы»), Паганини, в картине под тем же названием, Арпадо Чарлзло («Любовь художника»), поэт («Ню»). Из других его картин довольно популярны на Западе «Граф Калиостро», «Елизавета и Дон Карлос», «Руки Орлака» и «Кабинет восковых фигур».

--------------------

Those eyes seemed to see everything and know everything. They have no joy, no courage, no daring. They are cold and dead. So looked, probably, the eyes of dying civilizations. This is how the fragments of modern humanity look, who do not believe in either the past or the future and know nothing but surfeit.

Conrad Veidt's lips play the most. These lips work with the finest technical skill. They give all modulations of mood, all shades of suffering and cruelty. Veidt's wry, thin, almost serpentine smile lives its own independent life on this face, sometimes creating an almost unforgettable tragic mask. And this smile gives a tone, a sharp, chased tone to the whole face. She revives the drawing, leaves an imprint on all the images of Veidt. She paints all the contours of his roles.

Smile and hands. This is the whole existence of Veidt. Hands that are remembered the most, more than the plot, more than the title of the picture. Thin, graceful, almost refined pianist's hands. In these hands there is some elusive kink of rapacity, cruelty, gloating. The thoroughbred hands of an aristocrat can suddenly become the hands of a strangler. They also have their own unique and independent life. And these hands sometimes give such subtle shades of experience that everything else seems like an unnecessary and excess detail.

Who doesn't know this shape? Who doesn't know a name whose popularity rivals a plethora of names from Fairbanks to Valentino? Who does not know the image of the Raja of Eshnapur, the mystical and terrible outline of Somnambula, or the painfully predatory, cruel mask of Borgia?

From the brilliant screens on Friedrichstrasse to the wretched panels of Chukhloma "illusions", so often a face appeared in which, it seemed, all the features of decadence were frozen, in which all the paths of human degeneration crossed.

Veidt came to cinema from the theatre. He is from that galaxy of theatrical actors who felt the cinema not as a parallel, but as the main element. The theater has become a parallel.

Judging by the reviews of the German press, Veidt in the cinema is many times stronger, brighter, more convincing than Veidt in the theater.

But even in the theater, Veidt found himself among the reapers of success and fame. He was immediately noticed by Reingart when he acted in second, almost random, episodic roles. He was often talked about more than the first actors.

But Veidt in the theater is only a supplement to Veidt in the cinema. In the movies, he grows into a problem. Into the problem of the art of decadence, the art of a dying civilization. It is its most acute manifestation. Its most powerful and brightest manifestation.

We know Veidt quite well. We have already seen a significant number of his paintings. Among them are many relatively weak, but a number of truly brilliant, minted and talented roles. These are: Somnambula ("The Cabinet of Dr. Caligari"), the Raja of Eshnapur ("The Indian Tomb"), Lord Nelson ("Lady Hamilton"), Cesare Borgia ("Lucretia Borgia"), O'Connor ("Horror"), and weaker, less successful roles: Christian von Schaff ("Pearls, Blood and Tears"), Paganini, in the film of the same name, Arpado Charleslo ("The Artist's Love"), poet ("Nu"). Of his other paintings, “Count Cagliostro”, “Elizabeth and Don Carlos”, “Hands of Orlak” and “Cabinet of Wax Figures” are quite popular in the West.

Лучшие роли Фейдта — это образы, навеянные мистицизмом, болезненными кулонами воображения, сексуальными изломами психики. Таковы роли Сомнамбулы из «Кабинета доктора Калигари» и О’Коннора из «Ужаса» по роману Стивенсона «Тайна доктора Джекилла и мистера Хайда». Фейдт охотно черпает свои образы и в мрачных эпохах Средневековья. Таков его Чезаре Борджиа, весь в тонах кватроченто. Таков и Иван Грозный в «Кабинете восковых фигур» — образ, в котором до болезненности заострена мрачная жестокость эпохи.

Привлекает Фейдта и экзотика. Но экзотика с явным болезненным упадочным уклоном.

Индия колонизаторов и рабов, Индия, задушенная петлей поработителей, Индия Тагора и Махатмы Ганди для него не существует. Она заслоняется мистической фантастикой факиризма и болезненной силой страстей в экзотической оправе.

Экзотика исторических эпох, экзотика «великих побед» и завоеваний приводит его к «Леди Гамильтон». Но историческая окраска событий и здесь растворяется в неврастенической страсти однорукого Нельсона, для которого Фейдт находит все краски «великой любви» и «великих страданий».

Таков отчасти и Христиан фон Шафф, сын миллиардера, владелец несметных богатств, влекущий за собой страшную цепь: «Жемчуг, кровь и слезы». Неврастенические уклоны психики приводят Фейдта здесь к какому-то подобию непротивленчества, толстовства. Но и тут в его палитре оказывается еще достаточно красок.

Отсюда естественный скачок к натурализму. И Фейдт приходит к образам богемного художника Арпадо Чарлзло и салонного поэта из «Ню».

Но и художник, и поэт отдают шаблоном и фальшью. Они слишком приторны. При всей рафинированной техничности Фейдта, при его изощреннейшей цивилизованности, при всем блеске его тончайшего артистизма, у него нет средств для передачи самых простейших оттенков самого элементарного натурализма.

От романтической жути кровавых эпох до фантомистики почти мейрингского толка Фейдт самое совершенное воплощение этой линии развития. Самая изысканная ее арабеска.

Но герой-любовник современных салонов — эта законченная демонстрация духовного убожества, это�� апофеоз лакированной пошлости — не в артистических средствах Фейдта.

Его графика сексуальна, но не скабрезна.

Его рисунок уродлив, но не прозаичен.

В нем упадочность, но не пошлость.

Каждый актер лепит свой кусок жизни на экране так, как он ее видит и воспринимает. У Янингса она дышит почти первозданной силой и плотоядностью. Реалистичность Вернера Краусса окрашивается гротеском и гиперболичностью. Фербенкс наполняет жизнь динамикой и движением. Москвин ищет ее в переплетении смешного с трагическим.

Конрад Фейдт дает сексуальный рисунок, дает причудливую графику вырождения. Его типы — это разнообразнейшие симптомы дегенерации. Его образы — лишь различные эффекты упадочности.

Фейдт — питомец определенной социальной среды. Эта среда породила в литературе патологию и мистицизм, а в жизни — гомосексуалистов и «пресыщенных». Именно эта среда выдвинула мысль о «закате Европы». И это в ее тайниках родилась философия Шпенглера.

Конрад Фейдт — плоть от плоти ее. Он одно из самых ярких ее проявлений. Его творчество — это логическое завершение той линии развития, которая привела буржуазную цивилизацию на грань вырождения. Это наиболее яркий штрих культурной дегенерации, сделавшей искусство лишь удобрением для европейского капитала.

Каждая роль Фейдта — это осколок определенного миросозерцания. Так мыслит и чувствует человек, у которого уже нет ничего за душой.

Каждый облик Фейдта — это заботливое культивирование симптомов упадочности. Сознательный и убежденный гимн человеческой дегенерации. Образы «великих любовников», линии «великих страстей», в которых звучат все оттенки — от престиссимо до фуриозо — в сущности последний взмет культурного декаданса.

Бессильный крик человека, у которого уже нет никаких путей.

Игра Фейдта спокойна, подчеркнуто спокойна. Движения экономны, медлительны. Он играет линиями своей тонкой фигуры. Играет поворотами, замедленными сгибами конечностей. Его сцены сознательно удлиняются.

В «Индийской гробнице» и «Лукреции Борджиа» есть моменты, когда он из глубины экрана медленно движется на первый план. Кажется, нет конца этому движению. И это сознательно рассчитано, продумано. Образ, двигающийся на зрителя с какой-то медлительной величавостью, внедряется в сознание, застывает, не забывается.

Фейдт живописен. Он любит сочетания черного с белым. Он играет этими сочетаниями как ни один актер в мире. Его фигура во фраке и белой чалме в «Индийской гробнице» исключительна по композиции. Сомнамбулу в черном трико с бледно-белым лицом-маской мы тоже никогда не забудем.

А складки черного камзола Чезаре Борджиа? Фейдт комбинирует эти складки, растворяется в них, «одухотворяет» ими каждый изгиб, каждый поворот корпуса. Фейдт почти всегда играет крупным планом. Он заполняет всё пространство экрана часто только одними руками. Эти руки дают куда большие переливы настроений, чем плачущее лицо Мери Пикфорд. Руки Чезаре Борджиа — это симфония, это целая поэма страдания, страсти, переданной только одними кистями тонких болезненных рук.

-------------------------

Veidt's best roles are images inspired by mysticism, painful pendants of the imagination, sexual fractures of the psyche. Such are the roles of Sleepwalker from The Cabinet of Dr. Caligari and O'Connor from Horror, based on Stevenson's novel The Secret of Dr. Jekyll and Mr. Hyde. Veidt willingly draws his images from the dark epochs of the Middle Ages. Such is his Cesare Borgia, all in the tones of the Quattrocento. Such is Ivan the Terrible in The Cabinet of Wax Figures, an image in which the gloomy cruelty of the era is painfully pointed.

Veidt is also attracted by the exotic. But exotic with a clear morbid decadent bias.

The India of colonizers and slaves, India strangled by the noose of enslavers, the India of Tagore and Mahatma Gandhi does not exist for him. It is obscured by the mystical fantasy of fakirism and the painful power of passions in an exotic setting.

The exoticism of historical epochs, the exoticism of "great victories" and conquests leads him to "Lady Hamilton". But the historical coloring of events here, too, dissolves into the neurasthenic passion of the one-armed Nelson, for whom Veidt finds all the colors of "great love" and "great suffering."

This is partly Christian von Schaff, the son of a billionaire, the owner of untold wealth, entailing a terrible chain: "Pearls, blood and tears." Neurasthenic inclinations of the psyche lead Veidt here to some semblance of non-resistance, Tolstoyism. But even here there are still enough colors in his palette.

Hence the natural leap towards naturalism. And Veidt comes to the images of the bohemian artist Arpado Charleslo and the salon poet from "Nu".

But both the artist and the poet give off a template and falseness. They are too cloying. With all the refined technicality of Veidt, with all his most sophisticated civility, with all the brilliance of his most subtle artistry, he does not have the means to convey the simplest shades of the most elementary naturalism.

From the romantic horror of the bloody eras to the almost Meiringian phantomism, Veidt is the most perfect embodiment of this line of development. Her most exquisite arabesque.

But the hero-lover of modern salons — this complete demonstration of spiritual squalor, this apotheosis of lacquered vulgarity — is not in Veidt's artistic means.

Its graphics are sexy but not smutty.

His drawing is ugly, but not prosaic.

It is decadent, but not vulgar.

Each actor sculpts his piece of life on the screen the way he sees and perceives it. In Janings (Emil Jannings), she breathes an almost primordial strength and carnivorousness. The realism of Werner Krauss is colored with grotesque and hyperbolicity. Fairbanks fills life with dynamics and movement. Moskvin is looking for it in the interweaving of the funny with the tragic.

Conrad Veidt gives a sexy drawing, gives a bizarre degeneration graphics. Its types are the most diverse symptoms of degeneration. His images are only various effects of decadence.

Veidt is a pet of a certain social environment. This milieu gave rise to pathology and mysticism in literature, and in life to homosexuals and the “blasé”. It was this environment that put forward the idea of the “decline of Europe”. And it was in her recesses that Spengler's philosophy was born.

Conrad Veidt is flesh of her flesh. He is one of the brightest manifestations of it. His work is the logical conclusion of the line of development that brought bourgeois civilization to the brink of degeneration. This is the most striking stroke of the cultural degeneration that has made art a mere fertilizer for European capital.

Each role of Veidt is a fragment of a certain worldview. This is how a person thinks and feels, who no longer has anything in his soul.

Each character of Veidt is a careful cultivation of the symptoms of decadence. A conscious and convinced hymn to human degeneration. Images of "great lovers", lines of "great passions", in which all shades sound - from prestisimo to furioso - in essence, the last wave of cultural decadence.

The powerless cry of a man who no longer has any way.

Veidt's acting is calm, emphatically calm. Movements are economical, slow. He plays with the lines of his thin figure. Plays with turns, slow bends of the limbs. His scenes are deliberately lengthened.

There are moments in The Indian Tomb and Lucrezia Borgia when he slowly moves from the depths of the screen to the fore. There seems to be no end to this movement. And this is deliberately calculated, thought out. The image, moving towards the viewer with some kind of slow majesty, takes root in the consciousness, freezes, is not forgotten.

Veidt is picturesque. He loves black and white combinations. He plays these combinations like no other actor in the world. His figure in a tailcoat and white turban in the "Indian Tomb" is exceptional in composition. A somnambulist in a black tights with a pale white face-mask, we will never forget either.

And the folds of Cesare Borgia's black camisole? Veidt combines these folds, dissolves in them, “spiritualizes” with them every bend, every turn of the body. Veidt almost always plays in close-up. He fills the entire screen space often with only one hand. These hands give much more play of mood than the weeping face of Mary Pickford. The hands of Cesare Borgia are a symphony, a whole poem of suffering, passion, conveyed only by thin, painful hands.

В фильме «Руки Орлака» он передает тончайшие оттенки душевных переживаний только скрюченными пальцами или пассивно опущенной кистью руки.

У него играет даже ладонь, даже локти, даже предплечья. В «Леди Гамильтон» он играет Нельсона даже отсутствием руки. Целой серией тончайших приемов он подчеркивает это отсутствие, заостряет его, растворяет весь образ именно в этой однорукости.

Его средства воздействия на зрителя необычайно просты, но в то же время тонки. И именно этой простотой и тонкостью ему удается добиваться порой колоссальных эффектов. Он умеет передать всю силу страсти только одной страдальчески поникшей фигурой. Кто не помнит этой фигуры, бессильно распростершейся на ступеньках мавзолея в «Индийской гробнице»?

Несомненно, Фейдт талантлив, исключительно талантлив. Но эта талантливость еще более заостряет проблему его творчества. Даже манера игры его, даже самый стиль его артистических созданий носит характер всё той же упадочности.

Он сексуален. И эта сексуальность органически в его манере. Она сквозит в каждом жесте Чезаре Борджиа, в каждой улыбке раджи Эшнапура, в каждом движении О’Коннора. И разве не чувствуется она даже в одном только сгибе наклоненной (над постелью девушки) фигуры Сомнамбулы?

Фейдт — крупный, исключительно крупный, исключительно талантливый актер. Но этот талант не дар, а проклятие. Это ярчайшая символика распада буржуазной культуры. «Закат Европы». Талант, который мчит вперед лишь сила инерции. И мчит по путям, которые уже никуда не ведут.

--------------------------

In the film "Hands of Orlak" he conveys the subtlest shades of emotional experiences only with twisted fingers or a passively lowered hand.

He plays even the palm, even the elbows, even the forearms. In "Lady Hamilton" he plays Nelson even without his arm. With a whole series of the most subtle techniques, he emphasizes this absence, sharpens it, dissolves the whole image precisely in this one-handedness.

His means of influencing the viewer are unusually simple, but at the same time subtle. And it is precisely this simplicity and subtlety that he manages to sometimes achieve colossal effects. He knows how to convey the full power of passion with only one sufferingly drooping figure. Who does not remember this figure, prostrated helplessly on the steps of the mausoleum in the "Indian Tomb"?

Undoubtedly, Veidt is talented, exceptionally talented. But this talent sharpens the problem of his creativity even more. Even his manner of playing, even the very style of his artistic creations, bears the character of the same decadence.

He is sexy. And this sexuality is organic in his manner. It shines through in every gesture of Cesare Borgia, in every smile of the Raja of Eshnapur, in every movement of O'Connor. And isn’t it felt even in the curve of the figure of the Somnambula tilted (above the girl’s bed)?

Veidt is a large, exceptionally large, exceptionally talented actor. But this talent is not a gift, but a curse. This is the brightest symbolism of the collapse of bourgeois culture. "The Decline of Europe". Talent that rushes forward only the force of inertia. And rushes along paths that no longer lead anywhere.

[angel-withonewing]

Появились первые подснежники! И почки на деревьях разбухают. Веснеет.

Я так люблю наш район! Очень боюсь, что и его однажды застроят этими дурацкими высотками.. Люблю ходить по этим старым улочкам и представлять, что я нахожусь в деревне.. Люблю этот лес, хоть его уже успели испортить, переделав в лесопарк и проложив в нем дорожки с лавочками и фонарями. Ох, как же мне не хватает тишины, темноты, спокойствия..

Небо сегодня восхитительно. Кажется, полнолуние. Звезды было отчетливо видно, как и Плеяды. Когда искал их в небе, случайно увидел падующую звезду.. Это было так неожиданно, что даже поначалу не понял, показалось мне или как. Всего один миг, а столько положительных эмоций! А на фотке виден пояс Ориона. Луну почему-то телефон фоткать четко не желает.

[shades-of-forgotten-centures]

“Почему Я здесь...?”

...Размеренный такт неспешной поступи эхом поднимался вместе с Ней вверх, куда вела спираль широкой лестницы. Беатриче едва ли касалась изящной кистью своей руки перил, которые лентой обрамляли границы мраморного подъема.  

Уходя все выше, Она увидела, что пред Ней открывается широкий холл, просторным балконом нависающий над парадным входом. Отсюда вели несколько узких коридоров, удаляющихся вглубь еще неизведанного пространства. Шахматный настил каменного покрытия, отсвечивал холодными бликами, оставаясь почти не покрытым никакими предметами интерьера. Лишь пара небольших скамей располагались в разных концах холла, над одной из которых висело винтажное зеркало внушительных размеров. Массивная рама темного оттенка позолоты очерчивала четкий квадрат отражающей глади, что от времени утратила свою ясность и показывала всё будто через туманную пелену. Беатриче приблизилась к нему и взглянула на свое нечеткое отражение. Подойдя еще ближе, Она провела рукой по раме и зеркало словно отозвалось легким подрагиванием туманной глади между Ней и Её отражением Себя самой.  

Каких-то несколько мгновений Она всматривалась сквозь туманную завесу, но вскоре почувствовала мягкое побуждение посмотреть левее от зеркала. Оторвав свой взор, Она перевела его туда, куда притягивало внутреннее ощущение и увидела внушительного размера полотно, что расположилось высоко над мраморной лестницей. Тяжелая вязь состаренного позолоченного дерева окантовывала парадный портрет молодой леди, передававшей своим облачением эпоху XVIII го века. Стоя в пышном платье, в левой руке она держала белое перо, в то время как в другой руке была открытая книга. Беатриче некоторое время вдумчиво всматривалась в портрет и в собственных размышлениях, невольно задалась вопросом “Почему Я здесь...?”...  

Через мгновение, Она услышала ответ, источавшийся из сомкнутых уст написанной неизвестным мастером молодой леди “Взгляни на потолочной покров...” Беатриче медленно перевела свой взгляд с полотна наверх и увидела, что вместо плоской глади, во всю ширь расположился белоснежный барельеф. Он нависал легким скульптурным изваянием, проступающим сквозь матовый гипс, рассказывая свою историю из центра потолочного свода, увенчанного изящной люстрой, свисающей на тонкой позолоченной цепи. От центра скульптурного рисунка расходились в сторону движения гипсовых фигур, где Беатриче смогла рассмотреть двое влюбленных, движущихся в ко��еснице, запряженной парой резвых лошадей. В застывшем порыве скульптурного оттиска они мчали их вперед, уносясь к звездам, что ждали их под куполом небосвода россыпью изобильной плеяды... 

Её взор двигался вслед за узорами, что покрывали широкий потолок и уходили к самым границам. Она размышляла и наблюдала всё, что видела вокруг Себя в этот вечер, зная, что каждый элемент и деталь, увиденные Ею имеют смысл и сокрытое послание... Множество таинств сопровождали на пути к месту, где Вена должна быть принять Её и подарить дом на то недолгое время, что Беатриче уготовила для этого города... 

Опустив взгляд, Она увидела высокие створчатые двери с резными узорами на массивное деревянной глади. Не размышляя даже толикой мгновения, Она подошла к ней и остановилась у самого порога, потому как эта дверь была заперта. Беатриче смотрела на замочную скважину, что чистым позолоченным отблеском искрилась под изящной входной ручкой. Через мгновение, без каких-либо сомнений или размышлений, Она опустила руку в свой правый карман черного пальто, откуда достала винтажный ключ. Поднеся его к замку, Она вставила его и провернув всего один раз, дверь пред Ней отворилась... 

Продолжение следует...

Отрывок из книги "Тени забытых Веков"

[goshminherz]

21 декабря 1958 года, в Лос-Анджелесе, США, скончался один из наиболее читаемых в мире немецкоязычных авторов - великий писатель еврейского происхождения, работавший в жанре исторического романа - Лио́н Фейхтва́нгер

Уже будучи в Америке, Лион Фейхтвангер давал откровенное интервью о себе.

И журналист спросил его:

- Вы великий немецкий писатель, представитель плеяды наиболее талантливых европейских писателей, но все чаще и чаще Вы начинаете писать не об общечеловеческих темах, близких каждому читателю, а об узкой, еврейской теме.

Почему это так?

Вы ведь не местечковый еврейский писатель, рожденный в Черте Оседлости.

Вы не Шолом Алейхем, описывавший местечковую жизнь...

Фейхтвангер горько усмехнулся. Ком встал у него в горле и мешал ему говорить... Лишь через минуту он ответил:

- Начну с того, что я не немецкий писатель, а еврейский писатель, пишущий, к великому своему сожалению на немецком языке...

Я бы многое отдал чтобы писать на иврите, но иврита я не знаю так, чтобы писать на нем. Действительно в начале мы все пытаемся быть интернационалистами, мультикультуристами и людьми нового века и новых идей...

Но потом дым заблуждений рассеивается, и ты остаешься тем, кто ты есть, а не тем, кем ты пытался стать.

Да, я пытался быть немецким и европейским писателем, но мне не дали им стать, а сегодня, я уже не хочу им быть...

Рано или поздно тебе говорят: не лезь не в свое.

И тогда я иду туда, где мое.

И пишу о моем. Так спокойнее. Так лучше. Для всех. И это происходит далеко не всегда потому, что я или кто-то другой этого хотел. Нет. Просто так распoряжается жизнь...

И наши соседи...

Немцы, австрийцы, французы, венгры, поляки... Они не хотят чтобы мы лезли в их жизнь и в их культуру... Поэтому куда спокойнее писать о древней Иудее, или об испанcких морранах, или о моих собратьях в Германии...

Рано или поздно, если ты сам не вернешься в свой дом, то тебе нaпомнят, кто ты и вернут тебя в него, те, кого ты совсем недавно считал своими братьями...

[borisbulatov]

Гороскоп Знак СТРЕЛЬЦА

ГОРОСКОП ЗНАК СТРЕЛЕЦ КАВАЛЕРИЯ ЗОДИАКА В стародавние времена, когда на Земле царил «Золотой век», на свет появился кентавр Хирон, известный учитель и воспитатель целой плеяды древнегреческих героев: гениального лекаря, воскрешавшего из мёртвых, Асклепия, географа исследователя и путешественника, привёзшего из дальнего далёка «Золотое руно», Ясона, героя троянской войны Ахиллеса и супермена –…

[polunoshnica]

Мне девушки сказали: "Ты жил до старых лет", И зеркало мне дали: "Смотри, ты лыс и сед". Я не тужу нимало, Еще ль мой волос цел, Иль темя гладко стало, И весь я побелел; Лишь в том могу божиться, Что должен старичок Тем больше веселиться. Чем ближе видит рок.

Пер. М. В. Ломоносова

Эрот однажды пчелку, Сидевшую на розе, Не разглядев, уязвлен Был в пальчик и, захлопав Ручонками, заплакал. Потом летит к прелестной Киприде и, обнявши, Кричит: "Погиб я, мама!

Погиб я, умираю! Меня сразила змейка Крылатая, что пчелкой Селяне называют..." А мать в ответ: "Коль больно Тебе от жала пчелки, - Как больно тем, подумай, Кого ты сам ужалишь!"

Перевод Л.А. Мея

"Анакреонтикой" или "анакреонтической поэзией" называются стихотворения, созданные в разное время в стиле Анакреонта. "Анакреонтика" появляется как поэзия культурных верхов уже в поздней античности; эти стихотворения отличаются простотой, изяществом, игривостью. Основные мотивы ее - радостное, беспечное упоение жизнью, любовной страстью, вином. Любовные божества анакреонтиков - Эрот, Киприда, Вакх, Грации, Хариты. "Анакреонтикой" увлекались многие поэты Западной Европы (поэты "Плеяды", Вольтер, особенно Парни, Лессинг, Якоби и другие) и России (Ломоносов, Херасков, Державин, Батюшков, Гнедич, Дальвиг и, наконец, особенно Пушкин).

[mikhaelkosanik]

⛔️❤️⛔️Любовный атеист⛔️❤️⛔️

Давно кристально стало чисто

Знать как же трудно атеисту!

Ему и тут и там препон:

Галдят все про Господень дом!

А так подумается - честно

Обожествлять пустое место?

Куда, как в вечную трубу,

Сливают чувства и казну?

Повсюду знаки и знамения;

Настало время откровению:

Да, я - любовный атеист!

Вот только всякий полемист,

Готов доказывать неправду

В моих словах, списать на травму

И глупость: «мол, ты подрастешь;

Поймешь любви великой мощь!»

Я понимаю закон Ома,

Закон о «яблоке» Ньютона,

И парадигма мне ясна,

Что ум - не Rassa tabula!

Да даже, что есть ковалентность

У чувств; что значит эмерджентность!

Вот только все не применю

Незрячей веры «Ох, люблю!»

Для меня сердце - насос в теле,

Ну а чего же вы хотели?

Я же любовный атеист!

(А с тем и славный гуманист)

Я не юлю; Я не играю;

Не заслужила, значит, раю?

Да и плевать! Не попаду

Я в пекло вашего «люблю»!

Научный дорог мне подход

Так что запомни доброхот:

Любовь - не вера в чудеса!

Не лотерея «сто из ста»!

Не поиск пары сапогу;

Любовь - реакция в мозгу!

И для вселенной мы - алканы

Ей глубоко на наши драмы

Плевать! Среди плеяды звезд

Мы горстка пыли - ответ прост

С чего в любви я - атеист,

А не простой нонконформист!

[seattleru]

Новости Сиэтла - 29-07-2024

Когда дождь стихнет, посмотрите вверх на астрономический завтрак "шведский стол".

В Сиэтле атмосфера представляет собой смесь ожидания и беспокойства, поскольку регион сталкивается с последствиями лесных пожаров в соседнем Стехекине, что привело к приказам об эвакуации. Несмотря на надвигающуюся угрозу, многие жители предпочитают оставаться на месте, возможно, надеясь на лучшее, преодолевая трудности, связанные со стихийным бедствием.

С изменением погоды в Сиэтле наблюдаются низкие облака и дожди, а температура колеблется около 20 градусов по Цельсию, что немного ниже среднестатистических значений для середины мая. Ожидается, что эта унылая погода продлится до вторника, но на горизонте есть проблеск надежды. К среде лето должно вернуться, принеся с собой повышение температуры до верхних 20-х и нижних 30-х градусов, обещая более приятную атмосферу.

Помимо изменений погоды, жители Сиэтла также с нетерпением ожидают небесного зрелища. В последние два утра июля скопление планет, звезд и серпа Луны украсит восточное небо, если облака не помешают. 30 июля серп Луны окажется между Юпитером, красным Марсом, яркой звездой Альдебаран и звездным скоплением Плеяды, создавая потрясающее космическое зрелище. На следующее утро Луна немного сместится, предлагая еще одно красивое зрелище для ранних пташек.

Пока город справляется с проблемами лесных пожаров и непредсказуемой погоды, обещание летнего тепла и небесных чудес внушает надежду и волнение в ожидаемые дни.

Источник: https://www.seattletimes.com/seattle-news/weather/seattle-weather-forecast-rain-on-the-driest-day-of-the-year/

Красочный парад факелов Seafair с пиратами, драконами и многими другими.

Ярким вечером в Сиэтле город ожил благодаря ежегодному факельному параду Seafair — любимой традиции, которая демонстрирует дух и креативность сообщества. В этом году парад был особенно красочным и волшебным, с множеством фантастических элементов, таких как пираты и драконы, которые завораживали зрителей. Пираты Seafair, известные своими живыми выходками и обаятельным присутствием, заняли центральное место в качестве главных маршалов мероприятия, радуя публику своими игривыми помахиваниями и энергичными выступлениями.

Среди зрителей были стажеры из Microsoft, которые приехали из разных уголков страны, чтобы увидеть это уникальное сиэтлское празднество. Их волнение отражало энтузиазм тысяч гостей, выстроившихся вдоль улиц, жаждущих стать свидетелями развертывающегося зрелища. Парад не только подчеркнул богатое морское наследие города, но и создал ощущение общности и радости, поскольку семьи и друзья собрались вместе, чтобы насладиться праздником.

С наступлением ночи парад озарял улицы ослепительным светом и звуками, создавая незабываемую атмосферу, которая отражала сердце и душу Сиэтла. Факельный парад Seafair, сочетая традиции и креативность, вновь стал одной из ярких вех лета, объединив людей в праздновании и веселье.

Источник: https://www.seattletimes.com/seattle-news/colorful-seafair-torchlight-parade-features-pirates-dragons-and-more/

[klimkovsky]

Полёт к Альдебарану

Альдебаран — ярчайшая звезда созвездия Тельца. Якобы, её имя переводится с арабского как "Глаз Быка" (на самом деле это — остроумная догадка, но — не более). Тем не менее, астрономам разных древних стран и эпох определенно представлялся именно бык в этой части звёздной карты. Так уж получилось, что Альдебаран проецируется в самый центр рассеянного звёздного скопления Гиады, к которому не принадлежит физически — он в два с половиной раза ближе Гиад, и является звездой ближайшего окружения Солнца. До него всего 65 световых лет. А до Гиад — 150 световых лет.

Но сфотографировать Альдебаран отдельно от Гиад не выходит — несколько звезд скопления обязательно оказываются рядом с ним в кадре.

Имя звезды Альдебаран связывает её с другим звездным скоплением — с Плеядами. Дословно оно переводится как "Последователь", означает это лишь то, что на небе эта звезда появляется вскоре после восхода Плеяд, и потом послушно следует за ними — до самого захода за горизонт (ну, конечно, а куда же ему еще деваться?).

Немного даже обидно за сестер Гиад, которым достался такой яркий попутчик на небесном своде, Но возможно именно из-за ��того на них самих никто не обратил внимания. И Действительно — Гиады упоминаются лишь в греческой античной культуре. И более — нигде.

Позже, в среде любителей астрономии ходило такое утверждение, что Плеяды такие красивые и привлекательные (в отличие от Гиад), потому что их окутывает совершенно неотразимая туманность. А у Гиад никакой своей туманности нет...

Но это раньше так думали.

Теперь же, когда даже для астрофотографов-любителей стали доступны технологии сверхдлительного накопления света, оказалось, что туманности на небе не кончаются нигде — все небо ими окутано. И конечно, Гиадам тоже досталось немного космического тумана и пыли. Поразительно и то, что эти — так называемые "Интегрированные потоковые туманности" — как правило не освещены какой-то отдельной звездой, а светятся отражая совокупный свет всех звезд Млечного пути. Но если внутри такой туманности окажется яркая звезда, это сделает такую туманность более заметной.

Альдебаран тоже подсвечивает вокруг себя немного космической пыли. Оказывается, здесь — в окрестностях Солнца — довольно пыльно. А мы и не знали раньше, на какой пыльной окраине Галактики мы живем.

В качестве иллюстрации к сказанному привожу видеоролик, сделанный на основе астрофотоснимка немецкого любителя астрономии Стефана Труна (Stefan Thrun). Этот астрофотограф вспоминает сходство названий звезды Альдебаран и вымышленной планеты из саги "Звёздные Войны" — Альдераан, которая была уничтожена в ходе демонстрации разрушительной силы "Звезды Смерти". Вот Вам еще одна ниточка, которая тянется от физически существующей звезды в Мир альтернативных реальностей.

https://www.youtube.com/watch?v=GxywUf4Z1as

Звезда Альдебаран (альфа Тельца) и часть рассеянного звёздного скопления Гиады. Автор астрофотоснимка Stefan Thrun.

Исходное изображение: https://www.astrobin.com/ljn5sn/B/

[mariakarpinskaya]

Праздники Муругана, Картикеи, Сканди, Архангела Михаила в Индии, предвод...

Как Солнце рассеивает мрак, как огонь сжигает сухую траву, как ветер разгоняет облака, так славный Сканда одолел врагов своею мощью. «Махабхабхарата», книга III, глава 221 Картикея - шестиликий бог войны, сын Шивы и Парвати, старший брат Ганеши, воспитанник звёздных дев Криттик1 (Плеяды), воин-философ, наделённый величайшей силой знания и мудрости. Его также именуют как Сканда, Кумара, Гуха, Муруган, Махасена, Вишакха, Брахманья, Субрахманья и множеством других имён, известных нам из древних и средневековых писаний. Покровитель воинов, защитников, в праведном бою сокрушающих вероломного врага, — он противостоит невежеству, являющемуся самым главным врагом человека, и являет собой олицетворение таких качеств, присущих славному храброму воину, как уверенность, решительность, мужество, целеустремлённость, сила, смелость, мудрость, честность, справедливость, самоотречение, способность жертвовать собой.

[zvuznachny]

Музей

Выставка "Мастер Репин. Эпизоды" в Государственном историко-художественном музее "Новый Иерусалим"

Проект приурочен к 180-летию Ильи Репина. Это выставка-рассказ не только о величайшем авторе, но и об уникального масштаба Мастере, наставнике целой плеяды выдающихся художников.

В экспозицию вошли работы самого Ильи Репина и его учеников, среди которых Валентин Серов, Борис Кустодиев, Филипп Малявин, Исаак Бродский, Зинаида Серебрякова, Игорь Грабарь и другие.

Оставляя за скобками хрестоматийные работы Репина, которые можно увидеть в экспозициях крупных музеев и на монографических выставках, этот проект переводит фокус на процессы творческого поиска и становления, взаимоотношения Мастера и его младших коллег, их параллельное развитие и взаимное влияние.

[angel-withonewing]

Самое главное на этой фотографии вовсе не Юпитер, который светит ярче всех звезд, а Плеяды! Слева над домами можно заметить небольшой треугольник, состоящий из скопления множества звезд. Камера не передает всей той красоты, что нам довелось видеть воочию. Звезды так волшебно мерцали этой темной ночью!

Ночь в целом была очень романтичной, будто бы во всем мире остались лишь мы вдвоем... В округе не было ни души, уличные фонари были отключены и даже в доме у нас снова нет электричества, а вокруг наконец-то воцарилась тишина. Ох, я бы рад был провести здесь гораздо больше времени...

[svyat0s]

Под своей звездой Сейчас же начались Персеиды, ну, звездопад в простонародье. У нас было ясно, Марик сделал баничку (у нас скопилось до фига нашего сыра и Марик постоянно повадился делать болгарское национальное блюдо с русским вкусом (болгары кладут свой кислый сыр - сирене называется, а мы нормальный), мы сделали кофе, взяли плед и устроились на пати-зоне. А вот я кораблики вам с нее снимал. У нас свой выход на крышу, там площадка, где можно романтично стоять или лежать, смотреть на Дуги или на звезды и вот это вот все. По-хорошему, можно там даже кофий по утрам швыркать, но у нас там живет ветер и ничего там оставить нельзя)) то есть если хочешь там чего-то пошвыркать, то стол и стул надо с собой таскать каждый раз)) ветер у нас живет живой и хулиганистый, он все-все скидывает, даже если привязать, он прям развяжет, подцепит и скинет)) иногда пытается и у нас внизу всякое оторвать и разбросать, правда, когда Оль ругается, он, чтобы искупить вину за хулиганство листья подметает туда, куда она скажет)) Ну и вот, звездопад был прикольный (ну не такой как в Хакасии, конечно, но все равно самый прикольный за все 5 лет в Болгарии), метеоры такие здоровые были. И даже разноцветные - рыже-красные. И вот технологии пригодились, в кои-то веки, у нас стоят приложения Скай сафари и Скай вок, там в режиме реального времени можно посмотреть где какая звезда, как называется и вот то, светится, это чо? До фига всего нашли, Туманность Андромеды, конечно, Альтаир, Альдебаран, Вегу, Плеяды, Маркаб. У нас был еще здоровый Юпитер в эту ночь. И нашли созвездие Лебедя. Оно прямо над нашим домом)) И бету Лебедя - Альбирео, тоже нашли. Ну, я сто раз говорил, почему так получилось, почему мы это имя взяли, Альбирео - звезда писателей, менестрелей и всяких творческих людей, Лебедь - один из моих тотемов. К тому же, эта звезда не одинокая, Альбирео - звездная система, а я тоже - число множественное. Как-то так все совпало. Получается, что мы живем под нашим же созвездием, и под нашей же звездой))) ^__^ Символичненько-сакральненько)))