#хреновый писака

[lapetrich]

Раскрытие персонажей не действиями, а картинками на теле. Татуировки двух героев, чья судьба связана невидимой красной нитью.

Романо Манчини:

Черное облако неопределенной формы, расходящееся к периферии изящными завитками, на спине между лопаток. Самая первая татуировка, которую он делает в шестнадцать лет после первой чистки, в которой принимает участие как стажер. Олицетворяет внутреннюю тьму.

Переплетение черных волнистых линий от плечевого сустава до проксимальных фаланг пальцев на тыльной стороне кисти. Олицетворяет его душевное смятение в восемнадцать лет, когда приходит время расстаться с беззаботным детством и вступить в ряды Охотников.

Лапа грифона, охватывающая запястье левой руки. Олицетворяет его умение сдерживаться от совершения опрометчивых поступков: лапа - это внутренняя сила, которой он удерживает свои руки (на левой руке, потому что Романо левша). Сначала он хотел набить на запястьях кандалы или цепи, но понял, что вторая рука уже забита. Ему было двадцать или годом больше, когда он наконец обуздал свою бешеную импульсивность.

Орел, раскинувший крылья, на тыльной стороне шеи. Когда длинные волосы распущены, собраны в хвост, заплетены в косу, татуировки не видно. Орел означает его желание получить свободу действий, то есть его недовольство судьбой Охотника, вынужденного вечно выполнять приказы, подобно служебному псу (Охотников Римского Подразделения так и называют - “Псы Цитадели”).

Ближе к концу действия в книге у него появляется последняя татуировка на пояснице - разбитые песочные часы, из которых песок высыпается в утекающую реку. Однажды после всего, что произошло, и в размышлениях над тем, что произойдет, и него появляется мысль о том, как неудержимо время и как быстро оно убегает - эти мысли и рождают новое изображение.

Иван Бескровный:

Его единственная татуировка - тайное послание Романо, которое тот никогда не разгадает. Это цветок дельфиниум у него на груди, прямо над сердцем. Сам дельфиниум означает: “я готов быть твоей тенью”, “позови меня”.

В то время, как татуировка Ивана цветная, изящная, аккуратная и несколько женственная, татуировки Романо грубые, экспрессивные, наполненные готической мрачностью и агрессией - и они все черные. Татуировки Романо - это его жизнь, воспоминания о каждом периоде. Татуировки Ивана - письмо дорогому человеку.  то показывает, что важнее для каждого из них: для Романо - движение вперед, совершенствование, для Ивана - любовь к людям.

+ небольшой бонус. Моя личная расшифровка имени Романо (меня просто уже пару раз спрашивали об этом).

Romano (с ит. римлянин) - олицетворяет его характер и дух воина.

Mancini (с ит. левша) - ничего особенного это не означает, кроме того, что пишет он левой рукой, стреляет с левой руки и вообще все делает левой рукой.

Его прозвище Nero (с ит. черный) - такое впечатление он оставляет о себе, его образ черный даже если он одет в светлые одежды.

[verabejka]

Амбиверт и все-все-все

Ахтунг первый и последний! Матерюсь, правила великого и могучего где-то медленно и мучительно помирают, безумна не в меру.

На неделе в ленте я наткнулась на потрясающее видео Сьюзан Кейн, которая объясняет почему интроверты круты и, почему не стоит стыдиться того, что не горишь желанием излучать позитив 24/7.

В своей лекции она малёхонько затронула тему амбивертов, т.е. тех людей, которые и интроверты и экстраверты одновременно и считаются идеально сбалансированным человеком.

Так вот, ребятки, речь пойдет сегодня о том, как живется амбивертам.

Итак, да я амбиверт и это не так уж круто, как может казаться со стороны.

Сначала разберемся с самими понятиями интроверта и экстраверта. Эти понятия в научную практику ввел швейцарский психолог и философ Карл Гюстав Юнг.

Экстраверсия – это установка сознания, суть которой резко реагировать на внешние стимулы, то есть вся энергия внутри человека направлена на внешние предметы, процессы и явления.

Интроверсия – это  установка сознания, на сохранение и реализации энергии внутренних потребностей.

А вот амбивертность – это что-то непонятное посередине, являющаяся самым прекрасным состояние, ибо баланс и все дела, прости господи.

На самом же деле амбивертность это тот еще геморр на голову несчастного.

Типичного амбиверта расхерачивает на две половины, одна из которых хочет веселиться, бухать-танцевать, дарить всем счастье-радость, любовь-морковь и орет своим друзьям: «А поехали спасать кенгуру в Австралии!»; другая же половина усиленно укутывается в одеяло и бурчит, что ты никуда не пойдешь, потому что ты там вообще не в тему, и какие кенгуру, когда тут свежий сезон любимого ситкома.

Именно поэтому, амбивертам так тяжело принимать решения насчет всего, особенно по поводу всевозможных встреч и знакомств, ведь в любой момент из душевной пещерки вылезет интроверт, умеющий склонять на свою сторону.

Стоит так же упомянуть, что на амбивертов огромное влияние оказывает круг их общения, т. е. если в окружении амбиверта будут превалировать экстраверты, то, естественно, его внутренняя экстраверсия будет больше нежели интроверсия. Но если же в кругу друзей амбиверта будет и тех, и тех поровну, то это неминуемый пи#дец.

Так вот, у меня пи#дец. Полный.

Я являюсь тем самым постоянно шатающимся, неуверенным в своих действиях амбивертом, анализирующий всё шо только можно и от этого же страдающий. Порой внутренний противоречия настолько расхерачивают, что хочется накрыться простынкой и помереть, однако, я этого не делаю.

Я этого не делаю только по одной причине: мои друзья и интроверты, и экстраверты показывают, что и обе стороны хороши и в них есть много плюсов. И главное, я благодарна мои замечательным людям за то, что они показывают мне этот странный и дерьмовый мир с самых разных стороны и все эти стороны прекрасны по-своему.

И как эпилог, котики. Неважно интроверт, экстраверт или амбиверт, если ты принимаешь себя, умеешь получать кайфы от жизни и делиться своими кайфами с другими, особенно со своими близкими, ведь вы так много значите для них. И еще, не ленитесь писать, звонить, телеграфировать, это важно!

Писака из меня хреновый, простите, котаны, всех люблю и обнимаю.

[lapetrich]

«- Вы спрятались в беседке на школьном вдоре, когда все уже разошлись по домам, постоянно выглядываете посмотреть, не подслушивает ли вас кто, и говорите театральным шепотом. Я подумал, что вы что-то замышляете и решил присоединиться, - в центр беседки на своем инвалидном кресле въехал Молли Юн, от него пахло шиповником и духом авантюризма. - И как много ты слышал? - скрестив руки, я настороженно посмотрел на него. Как мы могли допустить, чтобы кто-то подслушал? Мы же все тщательно проверяли. - Я с вами с самого начала, - он пригладил свои непослушные кудри, глядя в маленькое зеркальце, а потом убрал его. - Мы все проверяли, ты не мог прятаться здесь, тебя бы увидели, - голос Евы полон недоверия, как и мой. - Расскажите, что вам нужно от Калмера, а я расскажу, как мне это удалось, - хитро усмехнулся Молли, откинувшись на спинку инвалидного кресла, и прищурился от скользнувшего по его глазам солнечного зайчика, скакавшего по стенам от моего брелка на замке куртки. - И ты считаешь, мы должны тебе доверять? - спросил я. - Решать вам, - беспечно пожал он плечами. - Но я не уеду».

«- Способности? - переспросил Молли, ероша свои кудри. Сегодня он был без кресла, обе его короткие ноги были закованы в какой-то сложный каркас с шарнирами и при ходьбе он опирался на трость. - Ты имеешь в виду это? Молли достал из кармана круглое зеркальце, похожее на пудреницу, и приблизил его к лицу. Манон ахнула, а Найк грязно выругался, уставившись на зеркало над моим комодом. Оттуда на нас смотрел усмехающийся Молли. Выглядело жутко. Теперь я понял, как он подслушал наш разговор тогда в беседке. Надо будет выбросить к черту этот зеркальный брелок».

«- С тобой что-то случилось? - Молли недоуменно посмотрел на меня вместо ответа. - Ну, я о ногах... Какая-то авария или что? - Я такой родился, - ответил он, запрокинув голову к небу и втянув ее в плечи. - Мама принимала наркотики, когда была беременна мной, и ноги сформировались неправильно. Лет до десяти я почти не мог ходить, ноги были очень слабыми. Потом мне сделали несколько операций и появилась возможность иногда обходиться без кресла, нося на ногах те дохрена тяжелые доспехи. - Ты так легко говоришь об этом. Неужели тебе никогда не хотелось ходить, как все люди? - я понимал, что мои вопросы, возможно, ранили его и были бестактны, но любопытство съедало чувство стыда. - Твою мать, Бруно, я никогда не умел ходить, как все люди, как я могу этого хотеть?! Я же даже не знаю, как это. Вдруг это неудобно, - он пожал плечами. Молли часто пожимал плечами, так беспечно, будто его ничто никогда не волновало. - А вот кресло мне нравится. Знаешь, как быстро на нем можно гонять? Нет? Вот, смотри. Он закрутил колеса двумя руками, под их кожей явно проступал рельеф мышц. После стольких лет упражнений с самостоятельным управлением этой коляской он, вероятно, был очень сильным физически. Отъехав метров на сорок он начал медленно разгоняться, а когда набрал скорость и пронесся мимо меня, раскинул руки и подставил лицо встречному ветру. Его медные кудри развевались на ветру, он оглушительно смеялся и мчался вперед, а у меня мурашки бежали по коже от восхищенного непонимания».

«Молли носил белые футболки с цитатами битников, любил смотреться в зеркало, хитро улыбался, с хохотом катался на своем кресле, выбирал себе яркую обувь, слушал битлз. И любил перед сном через свою карманное зеркальце посмотреть на побережье тихого океана в Калифорнии. Молли был беззаботным, его никогда ничто не волновал, он легко бросался в авантюры, наплевав на опасность, и невероятно легко осваивался в любой компании. Меня смущало лишь то, каким холодным и сырым был воздух вокруг него. У меня всегда мороз по коже проходил от его прикосновений. Это было ощущение скорой смерти, которое я уже научился ни с чем не путать. Каждый раз, когда он на полной скорости мчался на инвалидном кресле по пустынной улице, мне казалось, что сейчас из ниоткуда вынырнет машина и размажет его по асфальту. Порой эти видения были слишком реалистичными, и я не мог их остановить. - Давайте сегодня без меня, - предложил я, когда Рик и Манон оказались пороге моего дома. - Нужно помочь тете с уборкой. - Как знаешь, - пожал плечами Молли, проносясь мимо. Я закрыл дверь и прислонился к ней лбом, определенно невозможно больше терпеть это. Если бы только был способ это прекратить».

[lapetrich]

какая-то невероятная таинственность есть в этой фотографии (1)

(это Найк, потерянный и пьяный после ссоры с заносчивым Риком он бредет по улице и лицо его горит от гнева. считая кончиками пальцев столбы, он прокручивает в голове слова и чувствует дрожь по телу от холодного ветра - его куртка расстегнута, а шапку он забыл надеть. постепенно приходя в себя, Найк осознает, что замерз и останавливается в тумане, чтобы проводить взглядом фары машины на дороге. тяжело вздыхает и гонит клочки последних мыслей из головы. он окончательно остыл - злость проходит быстро, но от выпитого вина до сих пор кружится голова)

(это Рик, который не может отделаться от подозрений, что во всех с��ранностях, происходящих в городе, виноват Калмер. бросив машину у обочины, он решает проветриться и шагает в туман. смотря себе под ноги он шагает, на ходу прислушиваясь к хрусту снега под ногами. за спиной слышится шорох, будто кто-то шагает следом, но не решается обогнать. стоит ему пройти мимо фонарных столбов - с них разбегаются тени. позади никого нет - убеждает Рик себя, а перед глазами стоит застывший труп Вискозы с черными пальцами. тень щупальцами ласково гладит его по плечу, и он срывается с места, убегая прочь, мимо заброшенной автомастерской и старой кофейни, закрывшейся в прошлом году, из города, в лес, где тень, затаившись, плотоядно усмехается)

(это Алм, прижимающийся спиной к одному из столбов. ветер листает страницы альбома в его руках. сквозь туман, который как кисель, стекает к земле, покрытой снегом, доносится глухая тишина. где-то кричит одинокая ворона, а Алм отрывается от столба, прячет альбом под куртку, плотно прижимает к груди и, уткнувшись носом в воротник, возвращается домой. лес сзади величественной мудрой тишиной провожает его, зная, что однажды он вернется)

(это Ева Фера, которая ищет свободы и, игнорируя тени, проникающие в чужие кошмары, несется на угнанном мотоцикле в сторону леса. ее не волнует ничего, кроме порывов ветра, бьющих в лицо и неизвестности, в которую бросает ее дорога. даже если где-то рядом умерла странная девочка Вискоза, а одноклассников за плечи хватает тьма, ей все равно)

(это Манон и она быстрым шагом просто возвращается домой. в тумане и с рыжим сеттером у левой ноги. у нее в руках покупки из магазина и болят ожоги на щеках. в ушах закладывает от крика Рика - “а ты не хочешь знать, кто мы такие?”. о, как бы она хотела. Барти тихо скулил, чувствуя ее страх)

моя внутренняя тьма снова рвется наружу

thу xx - sunset

[lapetrich]

Полет души моей похож на прыжок парашютиста-неудачника. Он с восторгом резко окунается в свою стихию и летит, а потом его парашют просто не раскрывается, и он падает, гибнет где-то маленькой точкой, не видно с высоты птичьего полета.

Нырни в океан, На дно Марианской впадины. Рой землю, Пока на руках не появятся ссадины. В горы поднимись однажды, Хотя бы попытайся. Захлебывайся. Задыхайся. Кричи, чтобы никто не услышал. И думай о том, что чем выше, Тем глубже твой смысл.

Когда гуляешь по крыше, Пожалуйста, будь тише. Пусть небо тоже услышит, Как в подвале шуршат мыши, А кто-то кому-то письма пишет И воздухом холодным дышит, Мысленно взлетая выше Под шепот коротких на бумаге четверостиший. ... Пожалуйста, ты будь тише. По ночам много тайн на крышах.

Войду в свой дом И плотнее На тяжелый замок Закрою двери. Всем скажу о том, Что никому из них Уже не верю И более того: Смотрю в глаза самой себе я По отражающей глади зеркал И вижу океаны лжи В широких огромных зрачках. Давай, ты скорей скажи, Но правда дрожит на губах, Их льдом сковал дикий страх.

[lapetrich]

“И еще в нашей компании был я. Сказать что-то о себе? Думаю, это значит сказать что-то о том, в чем разбираешься меньше всего. Говорить о себе, значит, выглядеть дураком.

Манон однажды сказала: “Наверное, он главный среди нас”. И это единственное, что я теперь точно знаю о себе - наверное, я главный среди нас. Но едва ли я могу сказать, что именно они подразумевают по словом “главный”.

Я умею убеждать. По-моему, только и держит меня на шаткой позиции лидера”.

[lapetrich]

Chamomillae in flamma

Из дневников Ивана Бескровного, 2031 год (воспоминания о юности):

”Я никогда не перестану любить Романо. Впервые мы встретились во время моей стажировки по обмену. Романо назначили командиром отряда стажеров, куда попал и я. Помню момент, когда впервые увидел его, входящего в огромный тренировочный зал. Еще не Нэро тогда, а просто стажер Манчини. Твердые чеканные шаги, застегнутая под горло куртка со стажерскими погонами и командирской нашивкой на рукаве, длинные волосы, собранные в тугую косу. Идеальный и угрожающий. Он окинул взглядом каждого из нас, и я ощутил волну безумия, прошедшую через меня, когда наши глаза встретились. Это было странное чувство, казалось, что способен совершать самые глупые поступки на свете и при этом готов подчиняться любому слову этого парня. Романо - лидер. Он способен подавить любого, способен начисто уничтожить чужую волю. Он легко заставляет всех подчиняться его приказам. И при этом Романо никакой не тиран. Да, его ненавидели. И эти же ненавистники обожали его. Я же совсем пропал под его обаянием. В то время Романо был общительным, ярким, заметным, популярным, рисковым, порой сумасшедшим и чертовски привлекательным. Мне было шестнадцать лет. Тот самый возраст, когда даже такие волки-одиночки как Охотники ведут себя как самые обычные подростки. Мне хотелось глубоких чувств, рвущихся фейерверком чувств, поцелуев под звездным небом, захлестывающих с головой волн счастья и безграничной свободы. Я влюбился в Романо. Иногда тихонько писал стихи для него, и во время утренних построений мысленно наслаждался его образом. Романо Манчини - красивый. Вот о чем думалось мне чаще всего. Bello. Итальянское слово, созданное специально для него. Belissimo. Вечером, расстегнув свою куртку и вытерев потное лицо воротником черной футболки, он садился с парнями из отряда на огромные ящики в тени и доставал сигареты. Он много говорил, шутил и широко улыбался, скаля острые клыки. Ему было шестнадцать, над его верхней губой уже виднелась эта дурацкая полоска усов, которая многих из нас выводила из себя своей нелепостью, а его лишь делала по-взрослому притягательным. Романо - идеальный. Его единственный недостаток - полное отсутствие тормозов и понятий о границах дозволенного. Я четко понял это, стоя рядом с ним ночью в одном из верхних оконных проемов Колизея под вой сирен полицейских машин Инквизиции. Мы хохотали под светом звезд, от ветра пряди его длинных черных волос падали на лицо, холодная рука крепко сжимала мое запястье. Я чувствовал себя героем романа”.

Из дневников Ивана Бескровного, 2031 год (воспоминания о стажировке, 2005 год):

“Ломает Романо его первая чистка. Командир Габриэль (уже тогда сильно седой и старый) отдает ему приказ в одиночку зачистить двухэтажный дом. Я иду за ним, страхую. И даже у меня под взглядом сиреневых глаз трясутся руки и подкашиваются колени. Романо же и вовсе отбрасывает в сторону пистолет и хриплым, ��адломленным голосом говорит девушке убираться, пока ее не заметили. И она бежит по прямой, от чего мне не так уж трудно выстрелить ей в спину. Мне ведь поручили прикрывать Романо Манчини, который, оказалось, не был идеалом. Но имел душу, в отличие от многих. А затем, кажется, через мгновение после того, как стих выстрел, меня выворачивало наизнанку за скрипящим диваном, укрытым изъеденным молью пледом. На диван тяжело опустился Романо, смотря в стену невидящим взглядом черных глаз. И по щекам его катятся слезы. А спустя еще несколько несчетных временных единиц я вытираю лицо рукавом и прижимаю к себе Романо. Тот рычит отчаянно, как от боли умирающий зверь, и даже не пытается сдерживать рыдания, сгребая в горсти футболку на моей спине. После чистки мы возвращаемся сломанными и починенными неумелыми руками. И долго смотрим в пустоту, прижимаясь плечом друг к другу. После этого я не могу уже перестать любить Романо”.

Из дневников Ивана Бескровного, 2017 год (путевые заметки):

“Это странно, что я влюбился в сумасшедшего, яркого парня, а люблю сейчас жесткого и властного Охотника. Взрослея меняясь сам, я предполагал, что люди меняются. Но не предполагал, насколько сильно. Спустя десять лет, от знакомого мне Романо Манчини осталось только имя, отсутствие тормозов, заносчивость и тугая коса до лопаток. Теперь я любил не искры в его глазах и широкую улыбку, а твердый взгляд, кривую ухмылку и чеканные фразы. Первым, что бросилось мне в глаза, когда вечером я зашел в его маленькую комнату, это нож в его руках. - Задумал побриться? - с улыбкой спросил я тогда и наконец посмотрел на него. Передо мной стоял кто-то совершенно другой. - Скорее, постричься, - хрипло ответил он. Классическая стрижка, может быть, лишь пряди слегка длиннее, чем нужно, и неровные. Но все это было неважно по сравнению с тем, каким опасным теперь выглядел Романо. Я провел рукой по его обнаженной шее, которую теперь прикрывал только высокий воротник куртки, обвел пальцами татуировку раскинувшего крылья орла на тыльной стороне. - Отбой, командир, отдохни, ты становишься слишком опасным, - тихо сказал я, прижимаясь лбом к его плечу. Почему-то именно эта его новая стрижка показалась мне началом конца”.

Госпиталь при Римском Подразделении, палаты для высших чинов, Рим зима 2018 года:

“Романо тяжело выдыхает дым в госпитальной палате и смотрит на тумбочку, где, уместившись на пяти страницах, лежит его приговор. Печать верховного совета с пятью подписями горит алым и дает отвести взгляд. Романо затягивается и стискивает в пальцах мятую сигарету, его рука пока слишком занята, чтобы тянуться за бумагами. На второй руке периодически покалывает пальцы и ноют старые шрамы. Первые два дня Романо несколько раз пытался взять ею стакан воды и приветственно махнуть медсестре. А к пятому дню неплохо стал управляться правой, если не считать обожженной горячим чаем груди и сгоревшей газеты. Ощущение собственной бесполезности только усилилось, когда зашедший в гости Донато сообщил, что командиром теперь назначен Уилл Гарднер и они снова отправляются на задание. После приказа, который сегодня утром положила на его тумбочку медсестра, Романо почувствовал себя мусором. Он роняет пепел на одеяло и выбрасывает сигарету на пол. Думает, как было бы хорошо, если бы сюда вошел Иван. Хотелось просто посмотреть ему в глаза. Последний раз Романо видел его перед стычкой с Индиго. После единственным напоминаем об Иване стали ровные швы на остатках его левой руки под повязками. Бес осмелился только написать письмо, но Романо и его не решается прочесть. Впервые в жизни он так медлит и честно признается себе, что боится. А в госпитальной палате гаснет свет. - Отбой, командир, - с печальной усмешкой говорит он себе. - Изучишь все завтра”.

[lapetrich]

“Второй легендой Гримвэйла была тень. Тень звали Калмер Эрмит. Чьей тенью он был? Или тенью чего он был? Нет, он был тенью сам по себе. Дитя Теней, перенявший от них более, чем все мы.

Он был одним из тех немногих, кого тяготил его дар. Он был одаренным в смысле - обреченным. Обреченным уживаться с этим даром, который уничтожал его, хотя и не был сам по себе чем-то ужасным.

У него не было ничего, кроме грифельного карандаша и потрепанного альбома, которые он носил в рюкзаке с почти оторванными лямками. И он умел рисовать.

Жил с матерью в трейлере, что стоял на парковке вблизи небольшой поросшей травой футбольной площадки. Часто его и на порог не пускали и он слонялся по круглосуточным забегаловкам и магазинам, где все его знали и не гнали прочь. Ел он два раза в неделю. Спал от силы час каждый день.

Выглядел Калмер, как чей-то ночной кошмар или воплощение смертельной болезни. Жил жизнью бродяги. Прогуливал уроки, получая девятки предупреждений. И рисовал.

А что рисовал, не видел никто.

Казалось, так просто подойти ближе к сгорбившейся над альбомом фигуре и заглянуть со спины, но он чувствовал приближающиеся шаги. И сразу захлопывал альбом, надвигал шапку на глаза, поднимал шарф и хмуро смотрел исподлобья.

Никто с ним не разговаривал, лишь редкие прохожие в парке по утрам, видя, как он кормит уток, бросали ему безликое «Доброе утром, Алм» и получали в ответ хриплое и мрачное «Хорошего дня».

Бывают ночные кошмары, которые играют на неожиданности, от которых подскакиваешь в кровати, просыпаешься холодном поту и долго не можешь отдышаться. Калмер был другим. Привычным страшным сном, которые иногда даже ждешь, к которому привык и знаешь, что ничего плохо он не сделает. Всего лишь будет смотреть. Но взглядом своим проникнет в самые глубины твоего омута.

Калмер Эрмит был не просто городской легендой. Иногда мне казалось, что он был самим олицетворением Гримвэйла. Серый, хмурый, холодный, вечно простуженный, затерявшийся среди узких улочек и одинокий”.

[lapetrich]

Оказывается, стоить творческие планы гораздо проще здесь, чем в вк. Потому что здесь мало кто из моих немногочисленных подписчиков вообще знает, что я вообще-то пишу что-то, кроме нытья и каких-то потоков личного имхо.

Итак. Скоро сессия, самое время строить творческие планы на ближайшее время и новогодние праздники.

Во-первых, надо вспомнить, что я все еще работаю над книгой и неплохо было если уж не начать писать, то хотя бы начать делать более детальные и продуманные зарисовки к главам.

Во-вторых, давно хочу собрать своих персонажей в кучи, подумать о каждом из них и написать их истории-характеристики. Жаль, я не умею делать всякие коллажики-эстетики, с ними было бы еще лучше. Может, кто знает, куда можно обратиться в вк?

В-третьих, на праздниках, когда выдастся возможность (а я надеюсь, у меня будет не плотный график дежурств), думаю устроить суточный марафон письма. Да, писать 24 часа без перерыва, не отвлекаясь ни на что, кроме еды. Интересно, что из этого выйдет.

А в заключении ничего не будет. Потому что я вообще не уверена, что не проигнорирую эти планы. Учеба отнимает много сил и времени и не дает заниматься творчеством. И от этого тоскливо как-то. Вот и все заключение.

[lapetrich]

Этому рассказу много месяцев уже. Он и раньше не очень мне нравился, но после того, как я опубликовал его на Лит-Эре, он перестал нравиться мне совсем. Просто посмотрите, насколько унизительные жанры мне пришлось поставить, потому что больше ничего не подходило.

Однако некоторые говорят, что им нравится эта история. Может быть, она понравится и вам.

[lapetrich]

Заметки из моего телефона

Я не знаю, откуда взялось большинство текстов. Ну, в общем-то да, из моей головы. Но вот как они там родились - загадка. Некоторых из них - это заметки к книге, над которой я работаю (вернее, делаю вид).

Просто посмотрите, какое это безумие:

С приходом зимы принято сходить с ума. Да, обычно считается, что обострение случается осенью, но это все из-за приближения холодных времен. Все безумцы ждут, когда их станет все больше. Они ждут в надежде найти среди миллиона свихнувшихся такого же, как они. Но каждый безумен по-своему. Так о чем я? Наступала зима. И с каждым днем ее приближение я все больше чувствовал себя не собой.

Война - уродливая старуха, которая влюблена в вечно молодую красавицу Смерть и делает ей подношения в виде павших воинов и мирных, невинных людей.

Война одета в лохмотья, Смерть - в роскошные одежды плетеного кружева, она вплетает в крупные локоны бордовые розы, по утрам окуная изящные пальцы в кровь.

Вы тоже начнете бояться темноты, когда узнаете, что все то, что мы видим там, не просто плод нашей фантазии. Они существуют. Я их создал.

Ничего вокруг - ни моря, ни реки, только дороги, дороги, дороги, солнечными лучами уходящие от города и словно созданные, чтобы скорее сбежать из этой сумрачной дыры, где живут одни лишь ведьмы и чужие тени.

В большинстве случаев “одаренные” здесь означало “богатые”. Но ни в его случае. У него не было ничего, кроме грифельного карандаша и потрепанного альбома. И он умел рисовать. Жил в трейлере с матерью, которая порой и на порог его не пускала, и отцом, появляющимся там раз в год. Ел два раза в неделю. Спал от силы час каждый день. Выглядел, как чей-то ночной кошмар или воплощение болезни. И рисовал. Знаете, здесь учились сотни детей разных возрастов. И со своим умением рисовать, я думаю, только он был истинно одаренным.

Ее звали Ева. Как так вышло, что имя первой женщины на земле досталось девушке, которая отрицала свою женскую сущность?

В этот день с неба вдруг упали все звезды. И даже Солнце. [...] А мне снова снится война.

Таких, как она, называют ангелом. Таких, как она, называют убийцами. Тела она режет скальпелем. И жизни вяжет спицами.

Этот город пестрит красками и оседает угольной пылью. Здесь рождаются страшные сказки и внезапно становятся былью. Здесь сжигают лис на заводах, и хвосты их торчат из труб. Я ловила в подъездах приходы, касаясь твоих бледных губ.

[lapetrich]

Писательский марафон. Итоги

Писал с 19:00 до 2:00. Делал перерыв на час, ибо биатлон - это святое. Почти все остальное время писал, правда, все же сделал два перерыва минут по 10-15, отдохнул, поиграл в игру на телефоне.

Но написал немного: 2000 слов первой главы “Детей теней” (из 5000, кстати), несколько отрывков - описание жизни Найка Бруно (персонажа из “Детей теней”) и запись в писательском дневнике - история о призраке в операционной (основано на реальных событиях).

Теперь о том, что увидит свет. Эстетику Бруно с написанными отрывками кину в очередь прямо сейчас. Рассказ о призраке причешу и тоже здесь опубликую через пару дней. А вот глава хер знает когда будет дописана.

По впечатлениям - мне понравилось. Это ужасно выматывает, пару раз хотелось все бросить и пойти бездельничать, но я все равно сажал себя и заставлял писать. Иногда выжимал их себя слова или целые абзацы. Правда, это очень тяжело эмоционально. Настолько тяжело, что устаешь даже физически. А еще я, кажется, заработал себе паранойю после всех этих мистических историй. Не подскажете, как отделаться от чувства, что кто-то стоит за твоей спиной?