#он ошибается и оступается но всегда потом прибегает под окна ловить и ещё чаю нальёт булочки принесёт и теде

[superconductivebean]

#660

я действительно не ожидал появления отепе в ленте, прости господи, как же хорошо, я вознёсся и никакие боты больше не нужны, вот только явилась проблема хедканонов и их сходимости:

авотуминя ангста нет воще совсем и вот....!!! сказал я и написал подкат. прорефлексировать и проплакаться-с

Зимой на своём первом, но технически пятом курсе Джулия оказывается в состоянии смятения и отчаяния: Ранрок подкопался близко к школе, профессор Уизли душыт, Шарп стоит над душой из лучших конечно соображений, но легче под его надзором не становится, Фиг спустил паруса и отпустил тормоза, практически все друзья — Эверетт, Саманта, Имельда, Гаррет и многие другие — разъехались по домам.

Со многими Джулия прощается как на войну отправляется: всматривается в лица, вспоминает полёты на мётлах и взорванные котлы; сносить внезапное одиночество при нахлынувших стычках с поучерами ей нелегко и потому, что пиздец уже на горизонте вместо солнца восходит, и потому, что «старая» сентябрьская травма изнуряет её — и пожаловаться на свои сложные и кажущиеся неразрешимыми проблемы ей, в общем-то, некому.

Впрочем, Джулия не остаётся совсем одна: Поппи и Натти составляют ей компанию, но их боевой задор отзывается у Джулии тревогой и беспокойством за их жизни, в особенности, за жизнь Поппи. Жечь поучерские лагеря весело, но Поппи ищут и преследуют, как и Джулию, их жизнь — в постоянной опасности.

Поскольку Джулия почти затылком чувствует скорую Смерть — и так думает, что свою, — её симпатия к Поппи быстро превращается во влюблённость. Джулия бы описала чувство как пронизывающий её измученную свет безграничного, неописуемого счастья — и своё чувство Джулия хоть и успевает выразить неловким поцелуем у гнезда сниджетов, понимает: развития у этих отношений не будет, а благодарность Поппи и обещание как-нибудь прокатиться на Хайвинг с бутылкой баттербира… всё равно что пожелание когда-нибудь, на том свете…

Джулия страшно запивает в Рождество в том числе поэтому.

И на Битву — и с Руквудом, и с Ранроком — она идёт с готовностью погибнуть за школу, которая стала ей новым домом, за спокойствие профессоров и благополучие дорогих друзей, и за жизнь Поппи — меньше всего заслуживающей всё, через что Джулии пришлось и приходится продираться.

Битва становится её чувственным катарсисом и завершается во всплеске патронуса против остатков Хранилища.

Но Джулия не умирает. Но и Джулия полностью сломлена: гибель Фига событие для неё безусловно печальное, однако не это превратит Джулию в человека, которого можно описать как whimsical.

Она жива. Битва обходится малой кровью. Однако вес повседневной жизни… давит.

Нисколько не умаляя роли Шарпа в её реабилитации и вообще в её жизни в тот нелёгкий период, но Шарп только и может, что помогать ей со всем справляться по мере своих возможностей. Варит ей зелья, отговаривает или подговаривает что-то сделать, следит за изменениями в её поведении на уроках и справляется о посещаемости с коллегами, осознавая лучше других, насколько уязвимы могут быть люди в таком тяжком состоянии духа; в особенности такие, как Джулия, склонные лакать джин как воду.

Но Шарп не может быть всеми её одноклассниками — и тем более не может быть в курсе всех последних школьных сплетен.

И вот в обычной бы ситуации я сам сказал: когда про вас разговоры разговаривают и с кем-то шиппорят, внимания даже не обращайте. Однако Джулия оказывается в обстановке, когда не может позволить себе достаточно крепкое состояние духа, чтобы издёвка и подначка никак её не задевали.

Это связано, в основном, с министерским расследованием преступлений Руквуда, инициированным иском Джулии от своего имени, а не школы (такой иск констебль Сингер не пропустила дальше, опасаясь реакции Блэка). Как одна из главных потерпевших и как свидетельница, Джулия даёт показания и не соглашается ни на какие сделки со следствием: Руквуд пытается не допустить своей отправки в Азкабан. Подлоги, подлость, утеря показаний, улик и целых свидетелей — несложно догадаться, сколько всего Джулии необходимо помнить в любой момент времени.

И как всё это на ней отражается наипаршивейшим образом. Поймите. Груз ответственности, ощущение непрекращающейся борьбы, разочарования и давление со стороны прессы — в жизни Джулии будто светлая полоса закончилась и превратилась в тьму. Ей страшно, больно и очень, очень одиноко. Терапевтическая роль Шарпа в этой истории, опять же, значима, но если бы ситуация ограничивалась исключительно и только судом и прессой…

Вторым обстоятельством её подавленности является некоторы�� мистер Саллоу. Мистер Саллоу натворил подсудных дел, которым Джулия прямая свидетельница — и чтобы Себастьяна не настигли авроры, а Блэк не превратился из покровителя во врага, Джулия вынуждена осваивать окклюменцию под бдительным контролем Шарпа и профессора Гекат.

Ввиду некоторых сюжетных обстоятельств, а также раннего возраста на момент некоторых событий в её жизни, Джулия не помнит, как погиб её отец и как именно выглядела её мать. Аврорат любезно согласился предоставить легиллименца, поскольку веритасерум не окажет нужного воздействия; легиллименц, несмотря на обещания и теде, не вызывает доверия ни у Джулии, ни у Шарпа, по многим причинам.

Выставление защит в пределах разума требует от Джулии усилий, которых у неё может не быть, а точнее, которых нет — и которые забирают у неё волю к жизни. Её колдовство и магия ослабевают, и на плаву её оценки держат исключительно её способность самозабвенно пропадать в книгах, нырять в пучины тайных знаний и в редкие моменты — по привычке выручать волшебных зверей.

Иначе размеренный и беззаботный темп жизни Хогворца наносит на её изрезанные берега всякую грязь: поглядите, с Себастьяном, нет, вы неправы, трахается с Уизли; вот ведь героиня по мнению Пророка, но в кавалеры-то себе выбирает джентльмена из разорившегося рода, который дружит с Гонтом и Полумнишкой Поппи, либо деревенского простачка-дурачка Уизли, да ещё и сама кровью не вышла, маггла, полукровка, она даже не знает, кто её родители!.. А вы заметили, как без Фига сникла?

Что из этого становится последней каплей во всего лишь январе Джулия не знает. Она часто плачет и чувствует одиночество, как никогда прежде. Страшное Рождество кажется ей сказочным временем: пила, носилась по округе как сбредшая с ума, чувствовала себя несмотря на всё беззаботным ребёнком. Однако поучеры посбегали из округи, местные хамлетеры научились их гонять, а значит, вытащить Натти и Поппи на очередной рейд — никак, невозможно и больше, действительно, никогда. Впрочем, спасать зверей с Поппи было весело — но и вечно не могли появляться звери, нуждавшиеся в спасении.

А значит и шансы поговорить с Поппи стремительно заканчиваются. Влюблённость Джулии превращается в наваждение, она думает о Поппи постоянно и знает, понимает прекрасно, как выглядит со стороны, находясь рядом с ней. Но не может с ней ни о чём таком заговорить: Хогворц быстро прознает про их превратившийся в пару дуэт и начнёт причитать: на её ладони был Уизли, Саллоу, Гонт и Шарп, но ушла ото всех них Джулия Райт к женщине.

Общество магической Британии лишено ярого осуждения гомосексуальной связи, но Джулия помнит, что говорят про профессора Гарлик, и понимает, как звучит аргумент её воображаемых сплетников: признавшись Поппи, она обесчестит оба их имени.

Поэтому Джулия молчит.

На праздник по случаю Дня Святого Валентина Джулия не приходит.

Перед ним она пропускает по бокалу в Трёх Мётлах с её так называемыми ухажёрами: с двумя из них однажды задорно напилась, с третьим только целовалась. Их нарочитая непричастность ко всему одновременно подкупает, но и сильно, жестоко отталкивает Джулию от всех троих. С Себастьяна взятки гладки: его интересует только сестра, про мытарства Джулии он практически не вспоминает. Оминис пытается быть голосом разума, но его не слышно за личной его же трагедией: Соломона больше нет, Анна сбежала в Лондон, а жить как-то и на что-то надо, что же, домой возвращаться к отцу на поклон? Гаррет из всех троих кажется самым беззаботным, но прямолинейность, с которой он корил сплетников, беззастенчивость, с которой пересказывал их нытьё…

Джулия чувствует себя лишней. Ей не даёт покоя мысль: виновата ли я в том, что не смогла объяснить свои тревоги; правильно ли я поступила, уйдя, и правильно ли почувствовала обиду, когда никто не задал вопросов и не остановил, кроме Сироны; друзья ли мы или прошла любовь и остыл котёл…

Пока в Трёх Мётлах и Хогсмиде гуляют и веселятся парочки, Джулия чувствует себя паршиво и несмотря на обещание больше к бутылке не притрагиваться, открывает джин. От запаха её лёгкие сводит судорога, но потому, что из этой бутылки вместе с удушающим запахом вырываются воспоминания; Джулия глушит истерику сидром и понимает: рассказать что-то может только Пенни, эльфке-домовичке, которая ведёт учётные книги в лавочке.

Джулия не знает, что в то же самое время в Трёх Мётлах разгорается жаркий спор: Себастьян сокрушается в компании слизеринцев о слухах вокруг него и Джулии, Оминис его поддерживает: говорят неправду, истово верят, портят кровь, проели плешь, когда же это кончится и почему все молчат, никто первого шага против не выступит перед носами сплетников! В их трепетные монологи страшно угнетённых невыносимой грязью людей вклинивается — совершенно внезапно — Имельда. Она просит набраться совести и ни в чём Джулию не обвинять, у неё другие в жизни заботы. Себастьян, явно поддавший, не унимается: у Джулии было несколько месяцев на развенчание, а теперь она героиня школы, занята конечно, но могла бы и подумать, как её непостоянство скажется на её дорогих друзьях. Оминис молчит, но выражает явное несогласие мимикой: Джулия не виновата в том, что дорогие друзья не могут вступиться за её честь, почему она должна всё делать сама? Имельда поражается его неодобрению, не понимает, когда успела пропустить разлад в дружбе Саллоу и Гонта, но не придаёт этому большого значения. Себастьян заставляет её глаза гореть недобрым огнём: если Райт настолько пушишка и за себя постоять не в состоянии, почему ты ещё тут, Саллоу, почему своей даме позволяешь бродить где-то одной, а не ищешь её, не успокаиваешь, вы с Уизли два идиота.

Имельда знает, какой Джулия может быть стервой, но её гонор оправдывается её недюжинными способностями к магии. Имельда не понимает, откуда в Саллоу столько гадости, столько неприязни, будто Джулия обязана ему чем-то и потому должна страдать, а не радоваться жизни, купаясь в лаврах всей школы. Наоборот, она где-то постоянно пропадает, иногда её видят необыкновенно разбитой и грустной, а кто-то даже решил, что так на неё действуют зелья Шарпа, которые она зачем-то пьёт — не иначе затем, чтобы получить внимание не мальчика, но мужа. Такой начал бродить вдоль портретов слух.

Имельда не знает всего — и не хочет знать, и не верит и единому слову, и считает всё это вот бредом, не достойным внимания. Но факт, что Джулию кто-то и зачем-то начинает беззастенчиво травить, Имельду озадачивает, но по-настоящему тревожит её безразличие людей, с которыми Джулия проводила много времени; неужели, чтобы помочь ей справиться с чем-то, требуется аж целый Шарп — и то потому, что его обязывает помочь должность?

Жаркая дискуссия между Имельдой и Себастьяном приводит к внезапному откровению последнего: «Рейес, ты мне что, завидуешь, ты что, по девочкам, а не по Квиддичу теперь; да, целовал я её, да, завидуй, но какое тебе, вообще, дело-то может быть, вы же просто соперницы, ничего у неё я не отнимаю!»

Так Имельда понимает: Джулия будет ждать помощи от Себастьяна как у моря погоды.

Нельзя не упомянуть, конечно, такой момент: Имельда воспринимает соперничество с Джулией с какого-то момента как полноценную дружбу. После полёта по Южному берегу — как лёгкую… не влюблённость, но Имельда чувствует магию вокруг Джулии, это интригует её и заставляет увлечься, пожалуй, слишком явно и сильно.

Имельда, к тому же, не любит утруждать себя романтикой, но ей нужно знать, что её интерес даром не пропадёт. Поэтому, в какой-то момент заприметив, что Райт несмотря на слухи держится поодаль от всех троих — Саллоу, Гонта, Уизли, — а потом в ночи сбегает с Поппи в лес (если верить новостям)… У Имельды как-то не остаётся сомнений в том, что Джулию привлекают совсем не мужчины — и тем не менее, именно с ними она проводила сколько-то времени. Но сколько? И как долго на самом деле продлились её любые отношения? Что, в сущности, ими вообще можно считать?

Занятость Джулии судом и её приключения с Поппи — с которой, впрочем, Джулия тоже держит дистанцию — подогревают интерес Имельды ещё больше. Каждую тренировку она присматривается к Джулии, но вместо весёлого азарта замечает на её лице или тоску, или безучастие, или усталость. Имельде страшно её жаль — но она не знает, чем помочь, кроме как измождать её полётами и тренировками; она может быть и выглядит усталой, но Квиддич зажигает в её глазах что-то живое, привычное и по чему Имельда успевает соскучиться за месяц с небольшим до Дня Святого Валентина.

Услышав от Себастьяна столько грязи, столько осуждения, Имельда понимает, что и сама виновата, и Оминис прав: она так задорно защищала Джулию перед всем пабом, но сама не имела понятия, где искать её и чем помочь. Впрочем, у неё была идея.

Но эта идея могла не прийтись по душе Джулии.

И тем не менее, на тренировке вскоре после Дня Святого Валентина, Имельда без тени смущения спрашивает: пообжимаемся?

Так начинается нехныч, в котором Джулия соглашается на предложение Имельды, чтобы та отстала от неё, но получается совсем наоборот; Джулия пропадает в этих внезапных отношениях, ей становится легче дышать и жить, зная, что Имельда решила не воспользоваться ей, а предложить чувственную игру, соревнование и челлендж — но без ясной цели; нравится — нравится, так попробуем ещё лучше и ещё больше.

Так начинается и продолжается важная сюжетка из UTLITD: Джулия находит успокоение в интрижке с Имельдой, находит в себе силы признаться Поппи, �� потом поймёт: любит обеих.

Из этого не получается почвы для конфликта, впрочем, поскольку: 1) Поппи понимает, что Имельда и Джулия сблизились за время своей интрижки, им нужно хотя бы поговорить; 2) Джулия чувствует благодарность обеим и хочет обеим стать хорошей и верной подругой, как и примирить или подружить их самих; 3) Имельда создаёт сюжетное напряжение, поскольку ей не кажется правильным кушать аж две пусси трахаться с Джулией, когда у той отношения, а разрушить их значит ей сердце разбить — но у Имельды страшный краш на Джулию и на Поппи.

Поэтому здоровый кусок шестого курса Джулии проходит в заботе о них обеих, примирении, собачке now kiss, пока не происходят следующие ивенты:

распитие бутылки хереса на девичнике;

святочный бал, на который Джулия идёт с Гарретом, поскольку иначе она обидит или Поппи, или Имельду — которые придут на этот бал вместе. А потом отведут Джулию Очень Серьёзно Поговорить, посмеются с её отвисшей челюсти и спросят, нет ли в её Выручай-комнате уютного уголочка с постелью, а то жеж пьяными весело было, но а как — трезвыми?

тлдр; Джулия Райт картинно умирает половину пятого курса, чтобы на Святочном балу шестого угодить в трисам и трупл, потому что ни одна, ни другая Джулию не отпустят от себя, как и не смогут отстать друг от друга. Имельде нравится напористость Поппи, Поппи уважает выдержку Имельды. Обе любят ощущение спокойствия вокруг Джулии и её саму: за характер, стойкость, преданность и поддержку.

Я, конечно, совсем немного посвятил Поппи, но причина, по которой она молчит о своих чувствах такая же, как у Джулии: Поппи не хочет ей навредить, поспешив с признанием. Но и у Поппи нет похожего конфликта, как у Имельды, например: в отличие от, Поппи проводит с Джулией много времени, слушает её, утешает, заглядывает в лавочку и пытается хоть как-то ей помочь. Она её друг. Имельда же приятельница, second-line friend, которая, впрочем, выбьется на передний план.

Не сказать, впрочем, что их отношения лишены споров, срача, обид и теде, слёз и теде. Они знают, что всё это пройдёт, что всё будет хорошо, что никто в этой лавочке никому не хочет навредить.

В ОПШЕМ

я поплакался и сел ждать проды того восхитительного фика....